Олег Таругин - Если вчера война...
— Нет, вы меня обманываете. Этого не может быть! Отто не такой, он давал присягу. Не верю. Прошу вас, остановите автомобиль. Я выйду.
— К сожалению, это правда, — покачал головой Анатолий, достав из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и небольшую фотографию. — Отто передал вам письмо. Надеюсь, вы помните его почерк? Ваш супруг понимал, что вы можете не поверить мне, и специально написал его. Кроме того, в посольстве вы сможете поговорить с ним по телефону.
— В посольстве? Разве мы не едем ко мне домой?
— Увы, это слишком опасно. Думаю, даже практически уверен, там вас уже ждут. — Выделив последнее слово, Степанов замолчал, давая возможность Марте переварить внезапно обрушившуюся на нее информацию.
Дрожащими руками женщина развернула письмо, вчиталась. Исписанные знакомым почерком строчки расплывались в наполнившихся слезами глазах. Анатолий отвернулся к окну, чтобы не смущать женщину. Относительно письма он не волновался. Письмо бло настоящим, написанным лично Штайном, причем со трудники внешней разведки гарантировали, что сделал он это совершенно добровольно.
Зашелестела складываемая бумага, и Степанов взглянул на Марту. Прикрыв дрожащей ладонью рот, женщина с трудом сдерживала готовые прорваться наружу рыдания.
— Вы убедились? — мягким голосом спросил он, протягивая ей чистый платок. — Я понимаю, как тяжело все это принять, но поверьте, ваш супруг вовсе никакой не предатель и не враг Рейха! Абсолютно убежден, что Отто сумеет вам объяснить, для чего он пошел на подобный шаг! — Степанов вытащил небольшую флягу, налил в стаканчик-крышку немного янтарной жидкости:
— Выпейте немного коньяка, фрау Штайн, это вас успокоит. Пейте, для вас это не алкоголь, а лекарство. Пейте, я настаиваю. В Советском Союзе делают очень хорошие коньяки, ничуть не хуже, чем во Франции. Марта приняла стаканчик, поднесла ко рту и автоматически выпила, даже не обратив внимания на скользнувшую в горло обжигающую жидкость.
— Мы скоро приедем, но если хотите, подремлите несколько минут. Я попрошу шофера ехать аккуратнее.
Женщина слабо кивнула. Спать ей, видимо от переживаний, и вправду хотелось. Через три минуты она уже спала, откинувшись на спинку сиденья. Анатолий подобрал выпавшее из ее руки письмо, спрятав обратно в карман.
Степанов не обманул: в СССР и на самом деле были очень хорошие коньяки. И не менее хорошие снотворные средства.
Москва, площадь Дзержинского,осень 1940 годаВойдя в сопровождении курирующего капитана НКГБ с труднопроизносимой фамилией Скрыпченко в кабинет, полковник Штайн остановился в нерешите тьности. Несмотря на обещанную встречу с родитетями, комната оказалась пуста: уже ставший привычным допотопный стол, два стула и большое окно размерами примерно метр на полтора посреди внутренней стены. В следующий миг он все понял. Что ж, правильно. Ведь никто ни в этой реальности, ни в его собственной не знает истинной сущности Времени и не может сказать, допустима ли встреча еще не рожденного сына со своими родителями. Не хватало только устроить тут какой-нибудь временной парадокс!
Во-первых, он еще не появился на свет, во-вторых, само его рождение, как ни крути, явилось следствием множества внешних факторов, вплоть до таких мелочей, как меню родителей накануне зачатия или день недели, когда это произошло! Нет, ребенок-то у них, ясное дело, родится, может, даже в том же месяце того же года, но будет ли он нынешним Гансом Отто Штайном? Генетически-то, наверное, будет, а вот во всем остальном? Вряд ли, если честно.
Капитан молча кивнул в сторону окна, застекленного каким-то местным аналогом зеркала Гизелло. Штайн подошел к одностороннему стеклу, увидев по ту сторону сидящих напротив друг друга молодых людеи. одновременно и похожих, и не похожих на его родителей. Скорее, конечно, похожих: еще с детства Ганс помнил несколько пожелтевших предвоенных фотографий, на которых и отец, и мать выглядели именно так.
Словно завороженный, он смотрел на родителей, даже не подозревающих, КТО стоит буквально в нескольких метрах от них. Шумно выдохнув, полковник попытался усмирить внезапно начавшееся сердцебиение. Получалось плохо, шок от встречи с родными оказался слишком сильным для немолодого оберста. Незаметно наблюдавший за выражением его лица капитан нахмурился: уж больно волнуется, как бы чего случилось, а то ведь спросят с него, не с кого-нибудь Вон как побледнел, и руки трясутся.
Если честно, Скрыпченко вообще не понимал, для чего нужна эта встреча. Ну, показали б ему издалека что все у них в порядке, и все. Или там фотографии какие предъявили. Хотя, конечно, фотографиям он мог бы и не поверить. С другой стороны, это распоряжение самого наркома, так что не поспоришь. В конце концов, товарищу Берии в любом случае виднее.
Штайн тяжело оперся о нижний край окна, продолжая жадно вглядываться в лица находящихся в смежном помещении людей. Неужели это правда, неужели они и на самом деле его родители?!
Неожиданно полковник поймал себя на мысли, что только сейчас окончательно поверил в реальность происходящего, в то, что он и на самом деле в далеком прошлом. Отец и мать, не подозревая, что за ними наблюдают, о чем-то оживленно разговаривали, держась за руки, — Штайн не знал, что это их первая после долгой разлуки встреча. Он опустил взгляд. Родители были всецело заняты друг другом и, похоже, счастливы, и он неожиданно подумал, что не имеет права подглядывать за этим их случайным и, как знать, долгим ли счастьем.
Что ж, надо признать: «Genosse Stalin» держит слово. Полковник хорошо представлял, чего стоило советской разведке доставить сюда этих двоих, парня из оккупированной Франции и девушку из столицы Рейха. Кажется, следующий шаг за ним. Он ведь тоже отнюдь не наивный юноша, позабывший снять розовые очки, и прекрасно понимает, что за все в жизни нужно платить. Тем более за такое. Надо полагать, скоро предстоит новый разговор с кем-то из высокопоставленных местных...
— Здравствуйте, герр Штайн. — Неожиданно раздавшийся голос заставил полковника вздрогнуть. Он обернулся — и тут же вытянулся, приветствуя нзаметно вошедшего в кабинет человека, не узнать которого он, конечно же, не мог.
К удивлению оберста, Берия бодрым шагом весьма энергичного человека пересек кабинет и подал ему руку сопроводив действие длинной фразой, немедленно переведенной замершим по стойке «смирно» капитаном:
— Рад нашей встрече. Давно хотел с вами познакомиться, но, увы, государственные дела. Надеюсь, вы уже убедились, что с вашими родителями все в порядке и отныне они в безопасности? Советское правительство умеет выполнять свои обещания. Мы вполне можем позволить себе обеспечить им спокойную жизнь и обезопасить от событий недалекого будущего. Но нам бы хотелось и от вас кое-что получить.
— Здравствуйте, товарищ Берия. — Штайн все же решился использовать именно это обращение. — Да, я вижу, что вы не бросаете слов на ветер, ведь в России, кажется, именно так говорят? И теперь я готов... помогать вашей стране.
Берия сделал вид, что не заметил крошечной паузы.
— Вот и хорошо, герр Штайн. Я читал ваши материалы, их содержание весьма интересно. Сегодня вам передадут список вопросов, постарайтесь, как можно более полно их осветить. Согласны? Отлично. Да, и вот еще что: надеюсь, вы понимаете, отчего мы не решились устроить вам личную встречу с родителями?
— Понимаю. Может возникнуть некий, гм, причинно-следственный парадокс...
— Ну да, примерно так считают и наши специалисты. Но видеть их периодически вы сможете, равно как узнавать последние новости из их жизни.
— С ними действительно все будет в порядке?
Берия смерил полковника внимательным взглядом из-под пенсне:
— Конечно — И гарантией этого станет мое слово... и готовность сотрудничать. Моего слова вам, надеюсь, достаточно? А остальное зависит уже от вас герр Штайн. До свидания, полковник, надеюсь, это не по следняя наша встреча.
Территория Советского Союза, сентябрь 1940 — февраль 1941 годаНовый танк был красив. Несколько необычен по сравнению с угловатыми прародителями, но красив. База, правда, осталась прежней, доставшейся от «КВ» первых серий, но широкая литая «зализанная» башня с рациональными углами наклона и толщиной брони в сто миллиметров была хороша. Пушка — «Д5-Т85», благо и объем башни, и новый погон в 1800 мм позволяли, однако еще при проектировании танка был сделан задел на установку и более мощного орудия. От стрелка-радиста пришлось отказаться из-за расширенного погона и новой башни, и мехвод теперь сидел по центру передней части бронекорпуса. От курсового пулемета тоже отказались, чтобы не ослаблять лобовой броневой лист, зато на командирской башенке появился зенитный «ДШК».
