Борис Царегородцев - Комфлота Бахирев
– Да помолчи, лейтенант, тут такое дело, а ты… Ваше превосходительство! Радиограмма от Китицына. Караван с войсками вышел в 6:40 из Босфора и насчитывает тридцать четыре судна водоизмещением от пятисот до трех тысяч тонн, среди них есть три особо крупных не менее семи тысяч тонн. В сопровождении почти все боеспособные корабли турок. В том числе линейный крейсер «Гебен», крейсер «Гамидие», семь эсминцев типа «Ядигар» и «Самсун» и три канонерские лодки. Скорость каравана не превышает семи узлов. Крейсера и два эсминца идут мористей на удалении пяти миль от каравана.
Я глянул на часы – 9:32. Караван в пути почти три часа, до Зонгулдака ему около суток идти, если Китицын правильно определил скорость. Нам же дотуда двенадцать часов не напрягаясь.
– Никишин! Срочно пригласи адмирала Новицкого и начальника штаба.
В этот раз я его не упущу, если он только не повернет назад, почуяв готовящуюся для него ловушку. Надо будет, я поставлю линкор поперек пролива, но его утоплю.
Через два часа оба линкора, каждый со своим сопровождением, вышли в море. Вначале мы несколько часов двигались вместе, двумя колоннами на расстоянии пары миль друг от друга. Через несколько часов наши пути разошлись. Адмирал Новицкий устремился к Босфору с приказом не допустить прорыва в пролив «Гебена». Я сам взял курс на точку между Босфором и Зонгулдаком, намереваясь перехватить «Гебен» там, если он вдруг повернет назад раньше времени. Синопский отряд также получил приказ идти к Зонгулдаку на перехват каравана. Все получили приказ полного радиомолчания до тех пор, пока не будет кем-то обнаружен и опознан «Гебен». Радио на кораблях работало только на прием.
Я находился на мостике «Марии» и, глядя на уходящий отряд Новицкого, думал: неужели сегодня все может закончиться, и тогда у нас будут полностью развязаны руки. После чего можно спокойно сосредоточиться на приготовлении десанта для захвата Босфора. Да помоги нам Бог в этом деле. Не дай вновь ускользнуть этому «пугалу», сколько он крови попил у нашего Адмиралтейства. Я должен его перехватить. Но, посмотрев на корабли Новицкого и почувствовав укол совести, подумал: «Мы должны перехватить».
Еще недавно два этих отряда кораблей шли вместе, и вот теперь каждый из них взял новый курс. Корабли постепенно расходились, увеличивая расстояние между собой. Пройдет еще какое-то время, и они не будут видеть друг друга. Пока никто не знал, к какому из этих отрядов будет благосклонна фортуна и позволит встретить то, зачем они сегодня вышли в море.
После того как Китицын выполнил приказ штаба флота, он считал себя свободным в принятии собственных решений.
– Я намерен атаковать караван судов противника, – объявил он своему экипажу. – Все, что от нас до этого требовалось, мы исполнили.
– А не лучше нам тут остаться, только занять позицию ближе к фарватеру и подождать возвращения «Гебена», – высказал свое мнение лейтенант Маслов.
– Я, возможно, так бы и поступил, но мы не знаем, когда повернет назад «Гебен», сегодня или завтра. Наше время патрулирования и так продлилось почти на сутки, и сюда на смену идет «Нерпа», а нам надо возвращаться в Севастополь. Кроме того, продукты у нас на исходе. И так последние два дня экипаж получает на четверть меньше положенного.
– Так «Нерпа» подойдет, попросим у них продуктов на пару дней.
– Тогда им самим до конца крейсерства не хватит продуктов, да я не уверен, что они будут с нами делиться, зная, что «Гебен» в море и есть шанс перехватить его при подходе к проливу. А мы постараемся до ночи догнать караван и атаковать его в сумерках, так как в светлое время сделать это нам не позволят корабли противника. А в сумерках или даже ночью, если будет луна, мы сможем атаковать одно из судов или корабль противника, после чего можно сразу возвращаться в Севастополь.
«Тюлень» в надводном положении преследовал турецкий конвой, но на приличном расстоянии, чтобы не быть замеченным. Китицын понимал, что дневная атака на хорошо охраняемый конвой невыполнима, потому и шел позади него на таком удалении, что только наблюдал верхушки мачт последних судов впереди идущего каравана. Он надеялся, как только начнет темнеть, увеличить ход и быстро нагнать противника. Но ближе к вечеру погода стала портиться, ветер начал крепчать, разводя крупную волну. Эти волны сдерживали подлодку, не давая ей идти полным ходом. Из-за того что вырезы в корпусе под торпедные аппараты Джевецкого были не заделаны, они-то способствовали большой заливаемости палубы и рубки. Вода фонтанами обрушивалась на подводников и через люк лилась внутрь. Поэтому люк в лодку приходилось постоянно держать полузакрытым, чтобы предотвратить попадание воды вовнутрь. А это затрудняло управлением лодкой. Особенно страдали те, кто сейчас находился наверху, их постоянно окатывало водой.
Да, неприятно находиться мокрым наверху, но не смертельно, так как это не север и не Балтика – а Черное море, да на дворе август. Так что преследование продолжалось. Китицын начал наращивать скорость, догоняя караван, так как через пару часов на море опустится первая тень приближающей ночи.
– Если погода еще хотя бы часа три продержится такой же, не испортится, то мы догоним караван.
– Как бы только нам волнение не помешало поразить цель с первой атаки, а чтобы повторить атаку, надо развернуться и использовать кормовые аппараты. На такой маневр нам может не хватить времени – или караван уйдет, или помешает эскорт. Вы все знаете, какая у нас циркуляция большая, – высказал опасения Маслов.
– Я предлагаю сблизиться до шести кабельтовах и из обоих орудий расстрелять атакованное нами судно, – предложил мичман Краузе – артиллерийский офицер на подводной лодке.
Здесь на Черном море главным оружием субмарин являлись орудия, а не торпеды, так как подводным лодкам частенько приходилось применять именно орудия. Целей на море, чтобы применить торпеды, было крайне мало, и они редко попадались во время крейсерских операций. А вот всякая мелочь в виде фелюг, баркасов и всевозможных парусных корыт, так их было предостаточно. А чтобы их потопить, надо-то всего пару снарядов из 75-мм пушки, но никак не торпеду.
Еще в марте Китицын приказал убрать все торпеды из аппаратов Джевецкого, так как они представляли большую опасность для своей лодки. В этом он сам убедился в одном из боевых походов к берегам Турции. В один из дней, когда «Тюлень» вел блокаду у Эрегли, его атаковал самолет, но лодка успела погрузиться до того, как аэроплан избавился от всего своего груза. Одна из бомб взорвалась рядом, лодку основательно тряхнуло, кое-где потекли сальники. Но не это так напугало подводников. Когда лодка вновь всплыла на поверхность, всем стало не по себе. При осмотре лодки на предмет еще каких-либо повреждений от последствий близкого разрыва бомбы обнаружилось, что в боевой части одной из торпед, которая находилась в аппарате Джевецкого, торчал осколок. Но видно, Бог все же есть на свете, и торпеда не детонировала и не отправила их всех к праотцам. Это событие сильно подействовало на моральное состояние всего экипажа[3]. После этого Китицын категорически отказался принимать торпеды в наружные аппараты. Уже после моего вступления в командование флотом я приказом утвердил это решение. Но полного запрета не требовал, так как из своего опыта службы на Балтике знаю, что там наши подводники применяют эти аппараты. Но с каждым боевым походом все меньше и меньше, и всему виной их дефекты в конструкции и та же опасность при противодействии противника. Про зимнее время и говорить нечего. Кто желал, тот на свой риск брал торпеды в аппараты Джевецкого, но не полный комплект, а только половинный. Крайние аппараты были сняты, а потом во время плановых ремонтов заделаны и вырезы под них. Уже последующие подводные лодки вступали в строй без наружных аппаратов, но с четырьмя запасными торпедами внутри.
За пятьдесят миль до Зонгулдака шесть самых крупных и быстроходных судов, шедших в средней колонне, увеличили скорость и под охраной линейного крейсера и трех эсминцев стали уходить вперед. Остальные суда продолжали свой путь, только немного сомкнув колонны. Эти самые ценные и быстроходные суда транспортного флота должны были под покровом ночи первыми прибыть в порт назначения, опережая основной караван на три часа. Это давало им шанс успеть выгрузиться до подхода остальных и, не задерживаясь, вновь уйти в Босфор. Так оно и вышло. Германо-турецкое командование на этот раз все точно рассчитало. Эти шесть судов доставили большую часть войск – около шестнадцати тысяч, – которые, как только сошли на берег, быстро покинули порт. Даже не дожидаясь своего обоза и тяжелого вооружения, которые доставлялись на других судах каравана. Главное было доставить людей в целости, что и было выполнено.
Китицын предполагал догнать суда противника до темноты, но погода внесла свои коррективы. Ветер крепчал. Громадные волны опрокидывались на подводную лодку, бешено проносились по палубе и набрасывались на мостик, сбивая с ног людей, через полузакрытый люк целые потоки вливались внутрь. В такую погоду море неприветливое, злое; так и кажется, что будто в порыве какой-то страшной, неизведанной злобы оно готово разломить подводную лодку в щепы; но она только скрипит и переваливается с борта на борт или со стоном врезается острым форштевнем в набегающие волны. Все лишние уже давно спустились вниз. Наверху остались только Китицын, мичман Краузе и два сигнальщика, одетые в дождевые куртки с капюшонами, такие же брюки навыпуск и высокие резиновые сапоги.
