Красавчик. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич
— Кхм.
Юрий Григорьевич нахмурился.
— Сергей, ты знаешь, как найти Лебедеву? — спросил он. — Адрес или телефон она тебе оставила?
— Не оставила. Но это не проблема, дед.
Я указал рукой на журнал «Советский экран» и сообщил:
— Там написали, что её отец сейчас работает в Московской горном. Я в этом институте каждый угол знаю. Схожу туда завтра. Там скоро вступительные экзамены начнутся. Профессор Лебедев, скорее всего, потому и вернулся уже в Москву. Я пообщаюсь с секретаршей. За мою улыбку и за плитку шоколада она мне не только адрес профессора, но и гостайну разболтает…
— Не надо, Сергей, — сказал Юрий Григорьевич. — Это лишние свидетели. И профессор, и секретарша. Я сомневаюсь, что актриса проживает с родителями. Она уже не юная девица. А её родители не раздают телефон и адрес дочери всем подряд. Тем более, сейчас. Что ты им скажешь? Что вылечишь Елену? У них возникнут вопросы, Сергей. Которые нам совсем не нужны.
Мой прадед прикоснулся к плечу Александрова.
— Саня узнает для нас адрес Лебедевой. Без лишней суеты. У него есть для этого возможности.
Сан Саныч тряхнул головой.
— Сделаю, Григорьич, — ответил он. — Без проблем.
— Завтра после работы я устрою для тебя, Сергей, тренировку по забору крови у пациента. Придумай легенду для своей актрисы. Легенду, в которой не будет меня, а желательно и тебя: иначе в будущем хлебнёшь проблем. Придумай простое и понятное объяснение своим действиям. Я думаю, что с этим у тебя проблем не возникнет. Вон ты нам сколько всего… объяснил.
Юрий Григорьевич указал на разложенные по столешнице предметы.
— Вот такими будут твои задачи на ближайшие дни, — сказал он. — Саня даст тебе адрес. Ты встретишься с Лебедевой и возьмёшь у неё кровь. Не придумывай ничего сложного и фантастичного. В чудеса люди не верят. Только в науку, в партию и в правительство. Возьми это знание на вооружение. Тогда тебе, Сергей, будет намного проще жить… с твоими способностями и с твоим прошлым.
Юрий Григорьевич улыбнулся.
— Я понял, дед.
— Вот и прекрасно… внучок.
Мой прадед повернулся к Александрову и спросил:
— Саня, а не отведать ли нам с тобой кофе, привезённый из будущего? Как ты считаешь? Уж больно запах у него приятный.
Сан Саныч хмыкнул.
— Это можно, Григорьич, — сказал он.
Взглянул на меня, хитро сощурился.
— Поухаживай за дедами, Красавчик, — сказал Сан Саныч. — Налей нам по чашке своего напитка из будущего. И себе не забудь.
Он снова взял в руки бутылку с коньяком и заявил:
— Потом мы отметим наше знакомство. И твоё удачное путешествие из… Из какого года ты к нам приехал?
— Из двухтысячного, — сказал я.
— Хорошо там у вас, небось, — сказал Сан Саныч. — Девки красивые, пиво вкусное. Капиталистов победили. Теперь вы экскурсии по Луне и по Марсу устраиваете. В пансионаты-то на море, наверняка, дважды в году ездите. У каждого москвича дома по два телевизора. У каждой советской семьи есть автомобиль. Хороший коньяк пьёте не только по праздникам. Не жизнь, а сказка.
Александров вздохнул.
— Вот об этом ты нам, Красавчик, сейчас и расскажешь, — сказал он. — Ври, Красавчик. У тебя это хорошо получается.
Глава 3
Аромат растворимого кофе снова возобладал в воздухе кухни над запахом одеколона (чувствовался здесь теперь и запашок коньяка). «Нескафе Голд» моему прадеду и будущему мужу моей бабушки понравился. А вот мои рассказы о будущем они восприняли с откровенным недоверием. Хотя изначально порадовались моему сообщению о том, что вскоре на дорогах СССР одна за другой появятся новые марки отечественных автомобилей. Я даже изрисовал пару листов — сделал эскизы ВАЗовских кузовов разных годов выпусков. Рассказал, что и сам ещё недавно ездил на ВАЗ-2109 вишнёвого цвета — Сан Саныч в ответ недоверчиво хмыкнул.
На вопрос Александрова о том, что в ближайшие годы «учудит Ильич», я почти ничего нового не ответил. Лишь снова упомянул о войне в Афганистане и о бойкоте западными странами московской Олимпиады восьмидесятого года. Сам я об Олимпиаде мало что помнил. Только то, что в то лето мои родители обсуждали спортивные события чаще, чем обычно. Сказал, что сборная СССР победила тогда в общем медальном зачёте. Добавил, что перед самой Олимпиадой в магазинах Советского Союза появилась наша, советская жевательная резинка. А ещё сказал, что к началу Олимпиады построили рядом с «ВДНХ» гостиницу «Космос».
Сообщил и о том, что во время Олимпиады умер Высоцкий — этот факт мне тоже запомнился. Рассказал, как в восемьдесят втором году наш класс в школе собрали около телевизора — мы смотрели похороны Брежнева. Особенно мне врезались в память кадры, на которых за телом умершего руководителя СССР несли его разложенные на подушках ордена и медали. Наград было много — это единственное, что вызвало мой интерес во время того просмотра. О правлении Черненко я ничего не вспомнил. Фамилия Андропов у меня ассоциировалась с водкой «Андроповка» (хотя я не был уверен, что такая действительно продавалась в магазинах).
О временах правления Горбачёва я вспомнил больше, чем о правлении его предшественников. «Перестройка, гласность, ускорение», — перечислил я Юрию Григорьевичу и Сан Санычу с детства знакомые термины. Сказал, что именно с них начался уже видимый мне развал страны. Дату пожара на Чернобыльской атомной станции я не назвал — лишь год: тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Сказал о падении Берлинской стены и о воссоединении ГДР и ФРГ. Рассказал, как мы в школе радовались, когда вывели наши войска из Афгана. Вспомнил, как я вместе с одноклассниками кричал на дискотеках слова из песни Виктора Цоя: «…Перемен требуют наши сердца!..»
Сказал о наступивших в девяностых годах у нас в стране переменах. О павловской реформе, об августовском путче, об опустевших полках в магазинах (у нас, в Москве, это было заметно не так сильно, как в провинции). Об инфляции, об уличной торговле, о первых кооперативах. О подавшихся в бандиты комсомольцах, о прославлявших «западные ценности» бывших коммунистах и том, что в СССР появился президент. Дату распада Советского Союза я озвучил относительно точно: декабрь тысяча девятьсот девяносто первого года. А вот когда распустили Организацию Варшавского договора, я сообщил лишь «примерно»: «в том же девяносто первом».
Рассказал о появившихся в Москве рынках, где продавали «почти всё». Сообщил, как именно наша семья в те годы добывала средства на вот это «почти всё». Назвал слово «ваучер». Описал творившийся в стране бардак, который тогда мне виделся «свободой». Упомянул о том, как в Москве из танка обстреливали здание правительства РФ (поделился собственными впечатлениями). О взрыве в вагоне метро («в девяносто шестом — в тоннеле между станциями 'Тульская» и «Нагатинская»), о теракте на станции «Третьяковская». Рассказал, как «в прошлом году» взорвали два жилых дома в Москве — в одном из этих домов погибла семья моего приятеля.
Подробно сообщил о том, чем с середины семидесятых занимались мои родители. Снова проговорил основные этапы своей собственной прошлой жизни (вплоть до поездки на станцию «Пороги»). Рассказал о будущем бабушки Вари и Сан Саныча: о том будущем, которое «было тогда». Выдал всю известную мне информацию о жизни, работе и гибели Аркадия Александровича Александрова. При этом добавил, что теперь всё будет «не совсем так» — если Аркадий всё же женится на Рите. По просьбе Сан Саныча подробно описал его (возможно) будущую невестку (отозвался о Рите исключительно в положительном ключе).
Ровно в полночь Сан Саныч решительно заявил, что ему «пора». Но сразу он не ушёл — задержался ещё на полчаса. Напоследок я снова напоил его растворимым кофе «из двухтысячного года». Заверил Сан Саныча в том, что в будущем он станет «примером» для внука бабушки Вари. Александров сказал, что из меня «получился хороший мужик». Предположил, что случилось это наверняка не без его помощи, похлопал меня по плечу.
