Золото. Назад в СССР 1 (СИ) - Хлебов Адам
Я посмотрел на загорелую, но идеально гладкую и блестящую от здоровья кожу.
Она двигалась очень быстро и одновременно с этим очень грациозно, словно пантера.
Девушка видела, что я очнулся, но совершенно не собиралась заговаривать со мной. Она положила мне в ноги длинные носки, скорее даже гетры из камуса — шкуры голени оленя.
Потом так же бесшумно, выскользнула из полога обратно в ярангу к огнищу. Она двигалась словно пушной зверек и вся ее девичья фигура гладкой и обтекаемой, точно у горностая.
Девушка была одета в черную рубаху керкер мехом внутрь. Рукава у кистей рубахи не сужались, а оставались свободными. Они, как и треугольный вырез на груди, были оторочены мехом волчьим мехом.
Я непроизвольно разглядывал ее приятные округлости сзади и не мог оторвать от нее глаз. Девушка невольно «будила во мне чувства»
Сидя на корточках у стенки яранги, она повесила на треногу чайник.
Я с удивлением для себя любовался ее волосами, заплетенными в две упругие косы, черными и блестящим, как утренняя вода в торфяных озерах.
С удивлением, потому что я покопался в памяти и понял, что никогда не обращал внимание на прически своих женщин.
Под ее рубашкой проступало голое тело, вполне европейских пропорций. Что, как я догадывался, было совсем не свойственно местным женщинам.
Пока она двигалась, я успел рассмотреть женственные контуры бедер и всего, что находилось выше. Заносчиво упругая, стоячая грудь будоражила воображение.
Девушка не замечала моих взглядов, она была в своей естественной среде обитания, чего не скажешь о старике.
Я поймал его внимательный взгляд на себе. Он смотрел без агрессии, скорее философски или оценивающе. Видимо размышлял, насколько я мог бы быть подходящим отцом его внукам или детям.
Старик был слишком стар для отца девушки, скорее она была его внучкой. Я словно угадал его мысли.
Он отставил длинный мундштук старой трубки и выпустил облако табачного дыма.
— Моя внучка. Тынатвал. Если не запомнил, то можешь называть ее Таней. Ты сам-то женат?
Девушка никак не отреагировала на слова Выквана, даже наклоном головы не повела, и продолжила заниматься своими хозяйственными делами.
Вместе с его вопросом в моей душе родилось ощущение какого-то незаконченного дела. Я тщетно пытался вспомнить.
— Не помню я отец. Идти мне надо.
— Куда ты пойдешь, такой хворый и больной? В Поселок?
— Не помню куда.
— Вот не помнишь, а идти хочешь. Ум твой молодой беспокоится. Опоздать боится, переживает. Он пока не старый, поэтому не знает, что время у тебя есть всегда, пока ты живешь. Время стоит. А человек идет.
Чудно он говорил, я попытался вспомнить куда мне нужно идти. Но в памяти всё пусто. Вот прям — белый лист или черная дыра. Остались неясные образы, туманные впечатления.
Да ёлы-палы! Как я сюда попал?
Вспомнилось деревянное здание барачного типа, с уже облезлой голубой краской на фасаде. Какие-то люди. Документы, карты. Улыбаются. Мешочек с золотым песком на весах в пустой комнате.
Женщина в жилом помещении, сидящая за столом с мужиком уркаганской наружности и выслушивающая его бредни. Слова «Поселок», из уст старика вызвало в памяти надпись: «общежитие ИТР»
Но кто знает, подлинные ли это воспоминания? Кто даст гарантию, что это все реально? А вдруг мой травмированный мозг попросту выдумал их.
— В контору надо идти, — пробормотал я.
— Ты сейчас даже десять шагов не пройдешь. Отлежись, наберись сил. Я оленя зарежу. Ешь, сколько захочешь, спи сколько захочешь. Тебе Таня поможет. Когда почувствуешь силу — иди. Сейчас тебе нельзя спешить. Пока будешь силу набирать — цель свою вспомнишь.
Я попытался приподняться, но у меня тут же закружилась голова. Действительно, не было сил.
— Охотник без цели, что камень лежащий у дороги или трава. Ты не спеши, в спешке цель не найти. Остановись, оглянись. Подумай откуда и куда идешь. А там цель увидишь. Таня тебе хороший отвар из трав готовит.
Я задумался над тем, что он мне сказал. Старик умолк и снова медленно затянулся трубкой, так будто огонек табака погружал его в одному ему известную бесконечность.
Выкван сидел в странной позе. С прямыми, плотно сомкнутыми ногами и прямой спиной. Его тело образовывало букву «г» или прямой угол.
По всей видимости ему было удобно в этом положении.
А и вправду, куда я спешу? Признаться, мне было плохо физически. Но на душе царил какой-то плотный, даже густой покой.
Так бывало только в детстве, когда у тебя нет никаких дел, кроме как разглядывать узор на ковре перед сном.
В такие минуты все вокруг накрывало безмятежностью и нет ни вчера, ни завтра.
Разглядывая внутреннее убранство яранги, огнище, обложенное булыжниками, грубую посуду, одежду, развешанную по стенам, мне подумалось, что иногда здорово не помнить ничего.
Когда память пуста — не за что переживать или стыдиться, сожалеть или помнить то, чем восторгался, чему радовался.
Приятное чувство посетило меня. Все это снова впереди. Вся жизнь с неизведанным хорошим и плохим ждет меня в будущем.
Странно, что они до сих пор хранят в яранге портрет Ленина. Он под наклоном висел на стене в рамочке. Может, я в прошлом?
Я снова уснул. Когда я проснулся, то увидел, что всё еще нахожусь в яранге. В огнище плясали языки пламени. А старика нигде не было видно.
— Проснулся? — девушка улыбнулась. Ее голос звучал нежно и его было приятно слушать. Она была младше меня, но обращалась ко мне на «ты».
Здесь так принято.
Я почему то помнил местные порядки. Эта земля была свободна от условностей и все обращались к друг другу на «ты». Даже в высокому областному начальству.
— Проснулся, — ответил я.
— Выкван сказал сделать тебе «хоти-джу» это такой отвар из трав, вот — я приготовила тебе.
Она проскользнула в полог, ловко опустилась на колени и поднесла мне плошку, держа ее в двух руках.
— Пей.
Я оперся на локоть и приподнялся. Держать напиток было неудобно, трудно. Но я не позволил себе пасовать перед девушкой и попробовал сесть.
В глазах потемнело. Таня сразу это почувствовала и стала поддерживать мою голову, положив ладонь под затылок.
Она с интересом разглядывала меня. В глазах у нее заиграли смешинки, и она засмеялась коротким, чистым девичьим смешком.
Поднеся плошку к моим губам, девушка посоветовала пить маленькими глотками.
На вкус отвар был такой горький, что я морщась, с трудом выпил лишь половину плошки.
Она снова засмеялась.
— Горько?
Я моргнул в знак согласия.
— Ничего, зато быстро силы наберешь.
— Спасибо, а долго я у вас нахожусь?
— Почти неделю.
— Неделю? Не может быть! — я очень удивился, — какое сегодня число?
Она пожала плечами, махнула рукой куда-то в сторону, забрала плошку и выскользнула из полога.
Я посмотрел на стену, в том направлении, куда она показала. На стене висел допотопный отрывной календарь. Приглядевшись я увидел дату «14 июля, Четверг».
Вообще-то, мое пребывание в яранге никак не вязалось с автокатастрофой.
Видимо, авария всё же была галлюцинацией, игрой моего воображения потому что я помнил, как осколки резали кожу на руках и на лице.
Таких ран было множество. А где Катя? Надеюсь, с ней все в порядке…
Сейчас же на руках не было никаких следов травм. Я вытащил руки из под шкур и принялся их рассматривать.
С руками было что-то странное. На них действительно не было ни царапинки, не было и старых шрамов.
Но я точно помнил, что у меня на руках было два шрама.
Один на правом указательном пальце от неосторожного обращения с «болгаркой». Спасибо провидению, что не оттяпал себе палец.
Второй шрам — на левом запястье, в детстве прорезал себе о кусок металлического оцинкованного листа, который принес отец.
Теперь же их не было. Да и выглядели они, как чужие руки.
Так стоп. Я попробовал вспомнить, где и когда я работал болгаркой, но больше ничего не удалось воскресить в памяти.