Мы из блюза (СИ) - Сорокин Дмитрий

- Может, и снизошла, - пожал плечами. – Кстати, как здоровье её императорского величества? Бодра ли? Весела?

- Ух ты! – побледнев, сдавленным голосом пробормотал курьер. – Лицо то же, глаза, голос… А так – другой человек совсем! Её величество изволят пребывать в превеликом любопытстве относительно вашей персоны. Впрочем, у меня к вам письмо от неё. – курьер протянул мне незапечатанный конверт, после чего увидел на столе давешний «Нью-Йорк Таймс» и побледнел бы ещё сильнее, если б это было возможно.

- Присаживайтесь, друг мой, - махнул я ему рукой в сторону кресла и налил коньяку на два пальца, - и выпейте за здоровье Ея Величества, – а сам принялся читать письмо императрицы. Учитывая уровень грамотности прежнего владельца моего тела, написано оно было печатными буквами.

«Милый друг!

До Нас дошли сегодня удивительнейшие слухи: будто снизошла на Вас божья благодать, и открылись Вам все тайны этого мира и всех прочих. Поспешите же прибыть с подателем сего в известное место и рассказать Нам об всём».

Я дочитал, вздохнул и посмотрел на «подателя сего» - он одним глотком махнул прекрасный напиток от Шустова как косорыловку какую и продолжал пялиться на меня изумлённым взором. Пришлось набулькать ему ещё и потребовать письменный прибор. Понятно, что представать пред царицыны очи я вовсе не собирался, так что решил ограничиться ответным посланием.

Вот не люблю писать безграмотно. Понимаю, что натуральный Гришка карябал еле-еле что-нибудь вроде «ондрюшка друг памаги челавечку низабуду грегорий». Ещё понимаю, что ни фига не разбираюсь в ерах, ятях и прочих древних буквах. Поэтому принял решение написать по-английски. Этот язык императрица точно знает – у неё бабушка работала королевой Англии.

«Ваше Императорское Величество!

Сложно сказать, снизошло ли на меня что-нибудь, так как со стороны, несомненно, виднее. Но что-то нынче утром, определённо, приключилось, потому как ничего, что происходило до этого момента, я более не помню. Так что прошу простить то невольное разочарование, которое я могу вызвать у Вас этой странной вестью. Скажу так же, что, по моему скромному мнению, невместно простому сибирскому мужику вести столь светский образ жизни. Кроме того, с этого утра я ясно вижу свой путь, и, Ваше Императорское Величество, я точно знаю, что пролегает он мимо дворцов и салонов. Умоляю Вас не держать обиды на бедного раба Божия Григория и помнить, что менее всего на свете я желал бы причинить несчастье Вам, Вашему царственному Супругу или нашему богохранимому Отечеству.

Засим, остаюсь Вашим почтительным подданным,

Длиннорукий Грег Распутин».

Письмо императрицы я сжёг в камине, своё же положил в тот же конверт, а его, в свою очередь, отдал курьеру, пристально глядя ему в глаза.

- Письмо, не читая, отдать по назначению. Сам ныне прибыть не смогу, все объяснения – в письме. Ступай скорее, и да пребудет с тобою Сила! – произнёс я как мог внушительно. Трясясь, как осиновый лист на ноябрьском ветру, посланец императрицы пулей выскочил вон.

Из дневника Николая II

7 сентября, среда

Потеплело еще, но день простоял серый. За завтраком играла музыка на дворе. Поехали по Бобруйскому шоссе к памятнику-часовне. Алексей остался в лесу, а я погулял по большой дороге. После чая принял Мамантова. Вести от Аликс: незабвенный Григорий сподобился Божественной Благодати и ушёл в юродство. Господи, храни его душу! Долго молился, потом читал до 11 ч.

***

Мне тоже нельзя было терять ни минуты. И едва за курьером закрылась дверь, я развил бурную деятельность. Выбрал из своих крайне немногочисленных пожитков те, что точно пригодятся, сложил в котомку. Добил последние сто граммов коньяка, собрал прислугу и выдал всем по сто рублей, включая дворника. Плюгавый получил двести.

- Значит, так, друзья мои. Спасибо за теплый приём, но пришла нам пора проститься.

- Григорий Ефимыч, отец родной! Куда ж вы?! На ночь-то глядя?

- А куда глаза глядят и дороги зовут. А вам советую как следует повеселиться этим вечером. Да и завтра тоже. К вам будут приходить разные важные люди, спрашивать про меня всякое – так вот лучше, чтобы все были пьяны до изумления. И чем дольше, тем прекраснее. А впрочем, что хотите, делайте, сюда я не вернусь уже. Ну, с Богом. Бывайте. И ведите себя прилично! Где у нас тут черный ход?

Вышел с черного хода и быстрым шагом поспешил прочь. Трижды заблуждался в легендарных питерских дворах, но это меня не сильно напрягало: мне главное – уйти как можно дальше от Гороховой, а так я никуда не опаздывал. Два раза подкатывали какие-то гопники, но Гришку мать-природа силушкой не обделила, а куда и как надо бить – это я и сам прекрасно знаю - «лихие девяностые» научили, так что двигался без потерь. Долго ли, коротко, добрался до трактира где-то на задворках Екатерининского канала. Завернул перекусить и остограммиться. Первый, кого я увидел в трактире, был медведь.

К медведю прилагались цыгане с гитарой и тамбурином, и вообще в заведении в полный рост кипело веселье. Я будто попал в фильм «Жестокий романс», действие которого происходило как бы не полувеком ранее. Главными веселящимися были два господинчика, явно средней руки торговцы, справившие выгодное дельце. Ну, да кому варьете, кому декаданс, а кому и цыгане с медведём милее. Заказал жаркого да кружку пива, присел в уголке, согрелся. Поел, шлифанул пивком давешний коньячишко, и наконец понял, почему не могу отвести глаз от бородатого цыгана. Гитара! У него она есть, а у меня – нет. А нужна. Дождавшись, когда вечные бродяги-конокрады присядут передохнуть, подошёл, и без лишних заходов предложил купить у них инструмент за весьма солидные по тем временам сто рублей. Цыган сильно удивился, но отказал и понёс какую-то ахинею про древний инструмент, сработанный маврами в Андалузии, про цыганскую удачу… И запросил пятьсот. Я возразил, что больше ста двадцати не дам. Пошёл было азартный торг, но тут…

- Проваливай, жид пархатый! Не мешай людям веселиться! – вскричал пьяный купец и попытался ударить меня в ухо. От удара ушёл, ему в ответ отвесил душевный такой под дых – просто, чтоб не мешался. Торг сразу прекратился, началась самозабвенная кабацкая драка всех против всех, как в голливудских салунах Дикого Запада… Короче, вывалился из кабака я почти целым, со всем своим шмотьём и с гитарой. Правда, разбитой в хлам. Но гриф остался целёхонек, как и струны, и бридж. А это уже кое-что, знаете ли. Завтра будет, чем заняться.

Ещё через час я нашёл дешевые нумера на набережной Крюкова канала, против Мариинского театра, где и снял себе комнатёнку, заплатив на месяц вперед. Где-то около полуночи, раздевшись донага (кальсоны, как и мадеру, отныне вычеркнул из своей жизни), забрался под одеяло и мгновенно уснул. Так насыщенно прошло пятое сентября 1916 года, первый день моей новой жизни.

[1] К описываемому времени черта оседлости фактически не существовала, но откуда об этом знать главному герою?

Глава 3

Отец Мойдодыра и пионер-миллионер с сачком

Поутру блюз продолжился:

Я проснулся рано утром, и не скажу, чтоб был здоров.

Поскольку выспался я скверно, и весь в укусах от клопов.

А за окном не слишком хмуро,

Но ждать нет смысла ништяков…

А чего их ждать? Ещё старик Мичурин нас учил, что ништяков от природы ждать можно до морковкина заговенья, лучше их надыбать самостоятельно. Так что вперёд, Гриня, за керосином!

Помимо керосина – вернейшего средства от клопов, по воспоминаниям моей бабушки, - «список добрых дел» включал посещение табачной лавки (встреча с разносчиком папирос не устраивала, это я быстро понял) и поиск толкового краснодеревщика. По выполнении этих пунктов уже можно начинать строить какие-то планы на жизнь. Ещё надо где-то позавтракать. И постоянно пульсирует мысль, что соскочить-то я, вроде, соскочил, да вот надолго ли? Врагов у Распутина – хоть отбавляй, да и натворил он столько, что одним «дяденьки, я сто пудов больше не буду!» никак не отделаться. Дискредитация государственной власти и монархии, в частности, сама по себе тянет на вечный расстрел через повешенье над костром. Поэтому по выходе в город я купил не только три пирожка с капустой, но и свежую газету, из коей и узнал, что сошёл с ума и подался в бега. Газета ли, или полицейское управление – не разобрать – предполагает, что сумасшедший Распутин крайне опасен для честных петербуржцев, потому всякому, кто заметит сбрендившего «старца», надлежит сообщить в полицию… Плохо. Сегодня мне окончательно расхотелось возвращаться к Хендриксу, так что включил я в свой список новое посещение цирюльника. С него и начал.