Роберт Харрис - Фатерланд
Следующие полчаса Марш по очереди обзванивал каждый из них, включая Пихельсдорф, интересуясь, не передавали ли в участки одежду и нет ли среди местных бродяг человека, похожего на найденного в озере. Ничего. Он занялся своей половиной списка. К половине двенадцатого, исчерпав все возможные фамилии, Марш встал и потянулся.
– Господин Никто.
Йегер кончил звонить десятью минутами раньше и курил, глядя в окно.
– Известный малый, правда? По сравнению с ним даже ты пользуешься чьей-то любовью. – Он вынул изо рта сигару и стал собирать прилипшие к языку крошки табака. – Я поинтересуюсь, в дежурной части, может, будут ещё какие-то фамилии. Оставь это мне. Желаю хорошо провести время с Пили.
В уродливой церкви напротив штаб-квартиры крипо только что закончилась утренняя служба. Стоя на другой стороне улицы, Марш наблюдал, как священник в надетом поверх церковного облачения поношенном плаще запирает двери. В Германии власти не одобряли религию. Сколько прихожан, подумал Марш, бросили вызов шпикам гестапо и пришли на службу? Полдюжины? Священник опустил в карман тяжелый железный ключ и обернулся. Увидел смотрящего на него Марша и, пряча глаза, поспешно скрылся, словно его застали в момент незаконной сделки. Марш застегнул шинель и вслед за ним окунулся в скверное берлинское утро.
3
Строительство Триумфальной арки началось в 1946 году, а работы были завершены ко Дню национального пробуждения в 1950 году. Творческий замысел принадлежал самому фюреру, и проект основывался на его собственных набросках, сделанных в годы Борьбы.
Пассажиры туристского автобуса – по крайней мере те, кто понимал, – усваивали эту информацию. Они поднимались со своих мест или наклонялись в проходе, чтобы лучше видеть. Ксавьер Марш, разместившийся в середине автобуса, взял сына на колени. Экскурсовод, женщина средних лет в темно-зеленой форме имперского министерства туризма, стояла, широко расставив ноги, спиной к ветровому стеклу, и простуженным голосом говорила в микрофон.
– Арка воздвигнута из гранита. Ее объем – два миллиона триста шестьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят пять кубических метров. – Она чихнула. – Парижская Триумфальная арка уместится в ней сорок девять раз.
Махина арки на миг нависла над ними. Затем они внезапно оказались внутри громадного ребристого каменного туннеля длиннее футбольного поля, выше пятнадцатиэтажного здания, со сводчатой, как у собора, кровлей. В предвечерней мгле на восьми полосах движения мелькал свет передних фар и задних огней.
– Высота арки – сто восемнадцать метров. Сто шестьдесят восемь метров в поперечнике и сто девятнадцать в глубину. На внутренних стенах выбиты имена трех миллионов солдат, погибших за фатерланд в войнах 1914-1918 и 1939-1946 годов.
Она снова чихнула. Пассажиры почтительно вытянули шеи, вглядываясь в Список павших. Это была смешанная публика. Группа увешанных фотоаппаратами японцев, американская пара с девочкой возраста Пили, немецкие колонисты из Остланда и с Украины, приехавшие в Берлин на День Фюрера. Когда проезжали Список павших, Марш смотрел в сторону. Где-то там были имена его отца и обоих дедов. Он наблюдал за экскурсоводом. Сочтя, что на неё никто не смотрит, та отвернулась и быстро вытерла рукавом нос. Автобус вновь выехал под моросящий дождь.
– Покидая арку, мы въезжаем на центральную часть проспекта Победы. Проспект был спланирован рейхсминистром Альбертом Шпеером и завершен в 1957 году. Его ширина – сто двадцать три метра и длина пять и шесть десятых километра. Он шире и в два с половиной раза длиннее Елисейских полей в Париже.
Выше, длиннее, больше, шире, дороже… Даже победив, думал Марш, Германия страдала комплексом неполноценности, свойственным парвеню, выскочке. Все приходилось сравнивать с тем, что есть у иностранцев…
– Открывающийся с этой точки вид к северу вдоль проспекта Победы считается одним из чудес света.
– Одно из чудес света, – прошептал Пили.
И это действительно было чудо, даже в такой день, как сегодня. Перед ними открылся забитый транспортом проспект с вставшими стеной по обеим сторонам творениями Шпеера из стекла и гранита: зданиями министерств, учреждений, крупных магазинов, кинотеатров, жилыми домами. В конце этого потока света, подобно рассекающему волны серому гигантскому кораблю, возвышался Большой зал рейха с куполом, наполовину скрытым низкими облаками.
Колонисты одобрительно переговаривались между собой.
– Словно гора, – сказала женщина, сидевшая позади Марша с мужем и четырьмя мальчиками.
Наверное, они всю зиму мечтали об этой поездке. Брошюра министерства туризма и мечта побывать в апреле в Берлине, должно быть, согревали их в снежные безлунные ночи в тысяче километров от дома, где-нибудь в Минске или Киеве. Как они сюда попали? Возможно, с туристской группой, организованной обществом «Сила через радость»: два часа лета на «юнкерсе» с остановкой в Варшаве. Или три дня езды в семейном «фольксвагене» по автобану Берлин – Москва.
Пили соскользнул с колен отца и, пошатываясь, прошел вперед, ближе к шоферу. Марш ущипнул себя за переносицу – нервная привычка, приобретенная… когда? Думается, во время службы на подводной лодке, когда винты английских кораблей работали так близко, что сотрясался корпус, и когда никто из экипажа не знал, не будет ли следующая глубинная бомба последней. Его списали с флота в 1948 году по болезни, подозревали туберкулез. Год лечился. Потом, за неимением лучшего, он поступил в звании лейтенанта в маринекюстенполицай, береговую полицию, в Вильгельмсхафене. В том же году он женился на Кларе Эккарт, медсестре, с которой познакомился в туберкулезной клинике. В 1952 году его взяли в гамбургскую крипо. В 1954 году, когда Клара ожидала ребенка, а брак их уже рушился. Марша с повышением перевели в Берлин. Пауль – Пили – родился ровно десять лет и один месяц назад.
Что не получилось? Он не винил Клару. Она не изменилась. Она всегда была сильной женщиной, желавшей от жизни простых вещей: дом, семью, друзей, доброго к себе расположения. После десяти лет на флоте и двенадцати месяцев практически в изоляции он вступил в мир, который едва узнавал. Когда он ходил на работу, смотрел телевизор, обедал с друзьями, даже когда спал с женой, ему порой казалось, что он все ещё на борту подводной лодки, плывет под поверхностью повседневной жизни, одинокий, настороженный.
Он забрал Пауля в полдень из дома Клары – одноэтажного домика в невзрачном поселке послевоенной застройки в южном пригороде Лихтенраде. Остановка на улице, два гудка, взгляд на окно, не шевельнулась ли занавеска. Таков заведенный порядок, молчаливо достигнутый пять лет назад после развода, – способ избежать неловких встреч; ритуал, который терпели каждое четвертое воскресенье, если позволяла работа, в соответствии со строгими положениями Имперского закона о браке. Редко когда он встречался с сыном по вторникам, но теперь были школьные каникулы – с 1959 года ребят вместо Пасхи распускали на недельные каникулы в день рождения фюрера.
Дверь отворилась, и появился Пауль, словно стеснительный парнишка, которого против воли вытолкнули играть на сцену. Он был в новенькой форме детской нацистской организации – пимпфов – хрустящей черной рубашке и темно-синих шортах. Сын молча забрался в машину. Марш, смущаясь, прижал его к себе.
– Выглядишь как большой. Как в школе?
– Все в порядке.
– Как мама?
Мальчик пожал плечами.
– Чем бы нам заняться?
Снова неопределенное движение плечами.
Они пообедали в современном заведении со стульями и столами из пластика на Будапештерштрассе, напротив зоопарка: отец и сын. Один заказал пиво и сосиски, второй – яблочный сок и гамбургер. Марш заговорил о пимпфах, и тут личико Пили озарилось радостью. До того, как стать пимпфом, ты был ничем, «не носил формы, не участвовал в собраниях и не ходил в походы». В организацию разрешали вступать с десяти лет и оставаться в ней до четырнадцати, когда ты становился полноправным членом организации гитлеровской молодежи – гитлерюгенда.
– Я был первым в списке принятых!
– Молодец.
– Надо пробежать шестьдесят метров за двенадцать секунд, – рассказывал Пили, – прыгнуть в длину и толкнуть ядро. Потом поход – целых полтора дня. Написать об учении партии. А ещё надо знать наизусть «Хорст Вессель».
Маршу даже показалось, что сын вот-вот её запоет, и он поспешно спросил:
– А где кинжал?
Пили, сосредоточенно наморщив лоб, полез в карман. Как он похож на мать, подумал Марш. Такие же широкие скулы и пухлый рот, такие же серьезные, широко расставленные карие глаза. Пили аккуратно положил перед ним кинжал. Он взял его в руки и вспомнил день, когда получил свой. Когда это было? В тридцать четвертом? Волнение мальчугана, который верит, что его приняли в общество мужчин. Он повернул кинжал другой стороной, и на рукоятке ярко блеснула свастика. Взвесил его на ладони и вернул сыну.
