Олег Зоин - Кремляндия
— Подъём, товарищ президент! — осторожно окликнул Медведева второй пилот.
— Да-да, встаю, понятно. Уже садимся?
— Нет, но приступаем к снижению. Умойтесь и оденьте комбинезоны. Затем перейдите, пожалуйста, в кресла и пристегните ремни!..
— Ясно. Сейчас разберёмся. Будите Бортникова, Александр Васильевич тоже очень устал и изнервничался…
ДАМ встал у гамака, оправляя и застёгивая ворот рубашки.
Мысли бежали по экрану мозга наперегонки. И зачем только послушался вчера, после сообщения о взрыве в Кизнере, Владимира Владимировича? Ведь мог не лететь. Да и Светлана Владимировна прямо рыдала по телефону, когда он редкостно обеспокоенным, но безапелляционным голосом кратко озадачил её закруглиться без него, забрав детей, лететь в Лондон и ждать там дальнейших указаний и разъяснений…
Хорошо ВВП и его “попутчику” Анатолию Эдуардовичу Сердюкову, их ТУ-160 наметили посадить в Каракасе на военный аэродром Ла Карлотта, чтобы запутать ЦРУ и не дать им искушения прихлопнуть всю российскую власть одним ударом мухобойки… И хотя ещё почти 30 минут полёта уже над тропическими джунглями Венесуэлы, Путин не спит. Он давно освободился из гамака, попил минеральной воды, сходил в хвост машины, ополоснул руки и уселся в самолётное кресло, пару которых по случаю важных пассажиров наспех привинтили-приторочили к полу машины. Он порой бросает взгляд в бездушный дюралевый борт корабля, в то место, где мог бы быть ряд иллюминаторов и как бы пронзительно “вглядывается” в ночную темень за бортом, просвечивая бездушный металл корпуса рентгеном интеллекта. Хотя наверняка снаружи не такая уж и темень. Скорее всего, видны и яркие незнакомые созвездия, и луна величиной с большую тыкву, и чёрт-те что ещё может торчать в чужом небе…
О чём он думает на последнем этапе полёта? Да о том же, о чём думалось с первой минуты после отрыва от взлётной полосы в Москве. Правильно ли поступили, улетев из России? На первый взгляд, вроде бросили страну и все интересы. Но это как сказать. Если облако накроет Европу, а тому 99 процентов вероятности, то ни Европейской России, ни классической Европы больше не будет, а значит, галера идёт на дно. И то, что рабы с неё разбегаются, ныряя за борт, — правильно и логично, ибо выживание — удел самых сильных и самых умных.
В любом случае, из Южного полушария вполне будет возможно договориться с Обамой и вместе подумать о мироустройстве после катастрофы… Авуары ведь на Западе, а все печати и полномочия вот в этом изящном кейсе, стоящем у левой ноги.
Дмитрия пристрою в ООН или каким-нибудь координатором СНГ в эвакуации. Как говорится, любишь в президентских саночках кататься, люби с ними и на сугроб взбираться. А может быть, хватит ему президентом надрываться на каторжной внешней политике? Хоть мы и одной крови, но ситуация такова, что нужно власть эффективно консолидировать…
Командир президентского блэкджека старательно занялся приборами, оживлённо переговариваясь с зёмлёй по-английски. Второй пилот тоже активно общался, но по-русски, очевидно, с нашими в далёкой, обречённой на химическую смерть России. Потом второй пилот снял с головы шлем с наушниками и всякими прибамбасами, отстегнулся, встал с кресла и подошёл к сановным пассажирам, дисциплинированно задравшим носы к потолку. Он проверил замки ремней безопасности, убрал со столиков остатки посуды и кофейные чашечки, сбросив мусор в пластиковый мусорный мешок. Заставил пассажиров одеть гермошлемы, не задраивая, однако, лица. Вытащил из тайников в стенах каждому пассажиру по кислородной маске, и оставил химерические творения оборонки качаться и смердеть перед лицами начальства.
Затем приветливо махнул рукой, возвращаясь на своё место в пилотской кабине перед приборной доской. Он споро оснастил голову шлемофоном и включился в разговоры с далёкой пока что землёй. ДАМ сделал попытку ответно улыбнуться, а Бортников сгорбился и молча уставился взглядом в дюралевый пол.
Что-то неуловимо изменилось в размеренной монотонности полёта, возможно, машина плавно пошла на снижение, но ни курс, ни высота вроде бы не изменились.
— Майкетия, Майкетия, ай Намбер Ван фром Раша, гив ми фри вэй! Айм лэндинг!..
Ощущение, что “лифт” медленно, но уверенно пошёл вниз, теперь уже не покидало пассажиров.
Второй пилот обернулся и показал на пальцах “шесть”, то есть растопыренную пятерню и один палец другой руки. Президент понял, что снизились до высоты шесть километров.
Вскоре в командирской кабине запорхала ладонь с четырьмя пальцами, а ещё через пяток минут — два пальца уверенно обозначили эшелон 2000 метров.
И вот, достигнув одного километра, самолёт вздрогнул, изменив тональность рёва двигателей, и начал выполнять посадочную глиссаду на главную полосу аэропорта Венесуэлы Эль Либертадор Симон Боливар в Майкетии.
Президент приподнялся, насколько позволял ремень безопасности, и попытался заглянуть через плечо второго пилота на землю, куда стремительно приближался ТУ-160.
Командир корабля и второй пилот непрерывно вели разговоры с землёй, причём на всё более высоких тонах. Конечно, до разжиженных тропическим климатом мозгов венесуэльцев внизу не доходили русские идиоматические выражения, а наши летуны явно не всё понимали в спанглише венесуэльских диспетчеров с Либертадора, в их сладкоречивых скороговорках… Колдовская смесь испанского и английского языков местного розлива, латино-американский суржик оказался ой как непрост в реальности.
Президент увидел впереди карнавально-новогоднюю ленту посадочной полосы.
— Ну, наконец-то, — пронеслось в голове Верховного главнокомандующего, — хорошо бы поскорее на свежий воздух попасть…
— Полоса занята!!! На полосе “Боинг”! Уходим!!! — вдруг заорал, как резаный, командир экипажа.
Турбины взревели и мощно потянули самолёт вверх и вперёд. Пассажиры испуганно вдохнули воздух, их откинуло в креслах, впечатав в спинки, пилоты затарахтели в эфире, изощрённо матерясь.
Машина пронеслась над посадочной полосой, набирая высоту.
— Занимаем 800 метров и выясняем возможность повторного захода на посадку! — прокричал командир, скорее для самого себя и второго пилота, чем для начальства.
— Майкетия, Майкетия! Эль Либертадор, мать вашу! Тэл ми самсинг! Амигос сраные! Куда вы подевались?..
Амигосы несли несусветную чушь на спанглише и обстановку не проясняли.
Прошло минут пятнадцать полёта и пора бы разворачиваться на второй круг для повторения попытки сесть в Майкетии.
Внезапно по обшивке хлестанули ветви, и машина, как игла вошла в заросли тропического леса.
— Это — всё!.. — пронеслось в головах пассажиров, и правое крыло, черкнув по склону холма, прекратило ночной полёт ТУ-160.
Самолёт рухнул в зарослях, загрохотал взрыв, и пассажиров едва удержали ремни безопасности, но самолёт тотчас вспыхнул одновременно в сотне точек и заполыхал доменной печью.
Командир и второй пилот погибли мгновенно при столкновении с землёй, потому что кабину, воткнувшуюся в грунт, сплющило, как пивную банку. Александр Васильевич тоже погиб в одночасье от разрыва сердца.
ДАМ, ощупью расстегнув замок ремня безопасности и ощупывая рукой окровавленное, разбитое о какой-то кронштейн лицо, не пошёл, а практически пополз в сторону разрушенной кабины, где угадывалось отверстие на волю.
А на пустынном в эти часы шоссе № 1, торопясь из Каракаса в Окумаре-дель-Туй, рассекала новеньким “Chevrolet Avalanche 2500” прохладный ночной воздух сеньора Вероника Вербицкая де Мартинес. Прохлада в + 28 С приятно освежала салон, боковые стёкла были молодецки опущены. Масса насекомых вилась над шоссе и, естественно, при скорости 100 кэмэ судьба многих из них оказывалась печальной.
Вероника, миловидная сорокалетняя женщина, спешила домой, потому что успешно решила в столице вопрос отлёта её старшей дочери Милены в Испанию на учёбу в университете Барселоны, ну там виза, авиабилеты, гостиница на первые дни в Испании и тому подобное.
Вероника одолела уже половину пути и предвкушала душ, стакан мангового сока, и чистую постель в награду за ночной вояж. Шоссе № 1 в глухую ночь пустынно и неприветливо. Слева простирались невидимые в темноте поля, вкраплённые в заросли наступающей сельвы. Справа за полукилометровой полосой кустарников и пустошей начинались отроги заросших непроходимым лесом возвышенностей. То там, то тут вдоль шоссе росли величественные сейбы, иначе известные как хлопковое дерево. Попадались и восхитительные цедрелы с шикарными перистыми листьями. Конечно, в полной темноте красавцы тропического леса были не видны, но Вероника угадывала их по смутным очертаниям. Именно оттуда, со стороны предгорья, внезапно послышался тревожный гул, и глазами невиданного чудища блеснули посадочные огни заплутавшего блэкджека.
