Федор Березин - Война 2011. Против НАТО.
А тут, понимаешь, в НАТО новый мирный член. А у него, оказывается, около столицы… Так что никак не жалко, хоть тридцать, хоть пятьдесят тысяч милиционеров в оцепление. Дабы никакая шахидская… В общем, чтобы никто к контейнерам «Холтек» никак ни-ни. Только специалисты в скафандрах. А что, будем платить. И за скафандры, и за обслуживание, и командировочные, и билет на самолет в выходные, и медстраховку. Да, не милиции, не милиции. Чего ей платить? У них есть служба и долг. Не им, и не нашим вообще. Рассмешили тоже. А? Что? Какой расово отмененный заокеанский специалист будет… Свои? Извините! Свои уже когда-то в Чернобыле наработали, ой, наработали. Пора за дело браться нормальным специалистам. Только «Холтек» и его гении — без вариантов.
— Майна! Вира!
Не скрипнет дерево, никто не обернется.
Кулек без щелей тянут на лицо,
Какое-то лото и приз ненужный,
Зато блестящий сильно,
Может, деньги?
Причем огромной кучей…
Интеллект?
Имеет отношение?
Как будто.
6. Неуставные примочки
Дежурящий на КПП солдат не нравится танкисту Первушину категорически. Точнее, солдат, может быть, и ничего, но выглядит… Под глазом ссадина, по виду довольно свежая, смотрит затравленно, одежда явно и давно жаждет стирки и глажки, в разговоре запинается, сапоги… Лучше не смотреть. Похоже, у него еще что-то со щекой. Может, выбит зуб? Обращается, кстати, на «мове», с коей явно не дружит.
— Ты б уж лучше на русском, — чешет подбородок Первушин.
— А что, можно, пан старший лейтенант? — страшно удивленно и очень тихо произносит рядовой и впервые поднимает взгляд на Первушина.
— То, что не запрещено, то — разрешено, — сообщает Первушин неизвестно где слышанную когда-то фразу, губа у горе-солдатика и вправду припухшая.
— Весело у вас тут, да, боец… Как фамилия-то, не расслышал я как-то.
— Рядовый Еремин, пан старший лейтенант.
— Ты откуда будешь, боец Еремин?
Так это… Из… з Луганську.
— С Луганска? А… Но с русским у тебя тяжело, да?
В это время из-за ближнего деревянного сарая, крашенного последний раз примерно в год разоблачения культа личности, вываливает какой-то детина в форме. Басит он достаточно громко:
— Эй, Еря! Що там таке?! Ти альбом доколюровав?
Антон Первушин поворачивается на голос и смотрит прищурившись.
— Сюда подрулите, младший сержант.
— Що таке? — спрашивает тот довольно громко, но с приличной дистанции.
— Младший сержант! Ко мне! — рявкает Первушин.
Детина мнется. Он в тридцати шагах, и в голове происходят некоторые процессы.
— Мне повторить или подойти? — интересуется старший лейтенант.
Что там такое? Ты альбом докрасил?
Детина все же решает, что подойти к этому оборзевшему чужаку в черной робе все равно надо. Может, он даже и офицер, но напялил на себя какую-то хрень. Заодно и выяснится, чего он тут делает на КПП. Движется сержант вперевалочку. Вблизи оказывается, что у чужого и вправду офицерские погоны: звездочки блеклые, зеленые, на танковой спецовке сразу и не разглядишь.
— Младший сержант Коломіець прибув! — сообщает детина. Смотрит нагло, мол: «Чего ты приперся?»
— Старший лейтенант Первушин! — сообщает Первушин, тоже переходя на мову, но тут же выруливая обратно на русский. — Чого расхрыстанный, сержант? Пуговички-то застегните на вороте.
— Що таке? — кривится младший сержант Коломиец. — Я, що, днювальний[7]?
— Поубавил бы ты тон, а, младшой, — подмигивает ему Первушин.
— Да ні, пан лейтенант, я не зрозумів, що я, молодий чи… — он насмехается над этим пришлым оборзевшим офицериком каких-то чужих, вроде бы танковых, судя по петлицам, войск Все еще стоящий рядом рядовой по КПП Еремин бледен, как полотно. В самом деле, старший лейтенант Первушин росточком не слишком вышел, как и положено танкисту, Коломиец же, где-то метр восемьдесят два и достаточно упитан. Короче…
Антон Первушин переходит из статики в подвижность где-то со скоростью звуковой волны. Пространство схлопывается, и отстоящий от него примерно метрах в трех Коломиец оказывается в сантиметре, но дистанция тут же исчезает совсем. Происходит еще что-то быстрое. От удивления у рядового Еремина приоткрывается рот.
Вообще-то раньше, в годы тоталитаризма и отсутствия демократии, когда спортивные секции были доступны всем юношам забесплатно, такое называлось «бросок через бедро». Ноги младшего сержанта взлетают куда-то выше головы, и вот уже сам он со всей дури грохается на… Благо не бетонную плиту, а вытоптанную землицу. Падение на спину плашмя штука страшно неприятная: весь воздух из легких выталкивается с уханьем. Возможно, он маскирует перелом ребер. Однако это еще не весь цирк. Теперь откуда-то сверху — по ударному давлению подозревается, что приблизительно с крыши того самого сарая — на грудную клетку Коломийца сваливается неожиданно страшно тяжелый, да еще и ужасно твердый, старший лейтенант Первушин.
Его прищуренные глаза фокусируются совсем в щелки. Младший сержант Коломиец закрывает собственные в ужасе, ибо ожидает… ударов так двадцать-тридцать по лицу с близкой дистанции. Восстановление дыхания — дело бесполезное. Именно поэтому он не может вымолвить ни единого слова, дабы просить пощады хоть как, пусть даже на «клятій москальскої мові».
Но товарищ первый коммунист — Христос — милостив. Откуда-то доносится чей-то беспокойный голос:
— Первушин, что там стряслось?
— Да вот, — мигом, как ни в чем не бывало вскакивает Первушин, расправляя черную робу, — солдатик свалился, пан подполковник Жарища ж, солнышко припекло, и вот. Думаю, дышит не дышит?
— И как? — Подполковник Корташов тоже пересекает КПП и оказывается на территории объекта.
Все еще приоткрывший рот рядовой Еремин опомнился и спешно отдает честь.
— Вольно, казак, — кивает ему Владимир Иванович.
В это время здоровяк Коломиец уже несколько) отдышался, он поднимается. Видит знакомые, идентичные со своими, авиационные петлицы и две! крупные звезды на погоне.
— Что болит, казачек? — голос у Корташова отеческий донельзя. Коломиец счастлив до слез.
Вони… ото, пане полковнику… — младший сержант интуитивно отодвигается подальше от Первушина. — Вони б'ють[8].
— Кто ж воны? — интересуется Корташев, как добрая старенькая медсестра, ассистирующая детскому доктору на амбулаторном приеме.
— Вони, — косится на Первушина Коломиец и несмело тычет пальцем. — Б'ють, дуже б'ють.
— Бьють? — переспрашивает Владимир Иванович. — Ну-кс, піди сюди.
Он манит большого Коломийца несколько в сторону. Младший сержант донельзя рад отодвинуться подальше от маленького тарантула Первушина.
— Б'ють ні за що, — сообщает он подполковнику. — Нічого не зробив, а б'ють.
— Бьють? — голосом добрейшей нянечки снова переспрашивает командир «первого» дивизиона, и вдруг несколько меняет ноту. — А чого ж ты расхрыстанан до пупа, а, воин?
Младший сержант ПВО теряется.
— Вони ж б'ють, — повторяет он несмело.
— Чего расхрыстан до пупа?! — цедит Корташов совсем другим тоном. Тут на его лицо словно рывком накладывается какая-то новая, зверская маска. Он делает быстрый удар правой без замаха и вскидывания, зато ловит сержанта на вдохе. Тот скрючивается: внезапный втык в солнечное сплетение это серьезное дело. Так можно и вообще укокошить. Однако Корташов прожил жизнь, он опытен.
— Эй, казак! — подзывает он дневального по КПП. — Этот воин кто по должности?
— Так это… Він молодший сержант.
— Я не про звание, казак, — терпеливо поясняет подполковник — Должность какая? И не парься ты на мове. Ни хрена ж не выходит, сам видишь. Должность его.
Сам подопытный, о котором говорят, все еще сидит на земле в скрюченном положении.
— Колома — он оператор, — соображает наконец несколько приторможенный Еремин.
— Оператор? Это хуже, — констатирует Корташов. — Слышь, Антон Иванович, оператор! — сообщает он Первушину. — А какой станции?
— Этой, как ее, блин… «Пэ-восемнадцать», пан подполковник, — вспоминает Еремин.
Понятненько, — кивает Владимир Иванович Корташов. — А сам… Сам кто по должности?
— Оператор приемных систем «Пэ-четырнадцать», — докладывает рядовой. — Но я еще не… это…
— Мало служишь?
Так, пан подполковник.
И на своей станции еще ничего не знаешь? так, — признает рядовой Еремин, в свою очередь ожидая зуботычины.
— Твоею бого в качель, — сообщает командир ракетного дивизиона. — Всего год в этой армии служат, с весны уж сколько месяцев, а солдат своего рабочего места «ні бачив ні звідкіля»[9]. И ты б тоже заправился, рядовой, а то я добрый, добрый, но могу и ввалить под горячую руку. У нас-то «губы» нет — демократия, так что в замену, для профилактики.
