Олег Верещагин - Тамбовские волки. Сборник рассказов
— Сгорят ещё…
— С этим надо делать что-то, — буркнул Санька, кивая на трубу. — Прёт, как из кочегарки. Зимой с воздуха будет видно.
— Это дрова сырые, — возразил Тёмыч. — Сухие берёзки — и будет самый смак.
— Один фик, — пробормотал Санька, — тепловыми приборами засекут… Эх, — он явно хотел матюкнуться, но глянул на младших и не стал, — а вот надо было нам с Антошей и старшаками уходить, ведь честное слово надо было…
— Ты чего думаешь, — спросил я, — до зимы досидим?
— В ту войну кое-где по три года в лесах сидели, — задумчиво сказал Санька.
— Сравнил, — возразил я. — Может, война уже и кончилась.
— Для меня кончится, когда мы их выгоним или когда меня убьют, — сказал Санёк. И нехорошо посмотрел на меня. Я поспешил добавить:
— В смысле, может, наши уже победили…
— Да нет, — Санёк вздохнул, — похоже, что нет… Приёмник бы какой, хоть самый лажовый…
— Его тоже включать нельзя, — напомнил Тёмыч, — я зуб даю, тоже засекут.
— Между прочим, самолётов уже дня дней пять не слышно, — вспомнил Генок. — Погода нелётная, верняк.
— Я так думаю, — вдруг сказал Санёк, — что мы этим… ну, оккупантам — мы им вообще не нужны. Никак. Даже как рабы. Мы лишние просто. Ну оставят они сколько-то там разных мудачков, в телике показывать. А так даже нефть нашу добывать или там землю пахать — разных пиндостанцев, всяких там уёб…ов, — он не удержался, — со всего света навезут типа как на плантации… А нас просто под корень. Так что их бить надо, пацаны. Не за родину даже, а просто чтоб выжить.
— Ты уже это говорил, — напомнил я.
— Говорил, — кивнул Санёк. — А тут мы под дождик что-то раскисли. Вот помоемся… если живы будем — и я пойду гляну, чего на белом свете. А то грузовик да джип — маловато будет.
— Дядь Сань, — подал голос Илюшка, — вы опять воевать пойдёте? Возьмите меня, а?
Мелкие дружным хором, хотя и негромко, начали ныть о том же. Глаза у них потихоньку загорелись — наверное, они вспомнили войну из телика. А я вспомнил красное крошево на месте головы Инны Павловны. И то, как грохнулся рядом с нами в кусты
убитый солдат-негр… И вздохнул. И передёрнул плечами.
И подумал, что Санька — прав.
— А ну умолкли к нехорошей маме! — рыкнул между тем Санька на младших и пощипал усики. (Он делал такой жест вот уже… да вот с эту неделю, когда прочно вообразил себе, что у него пробиваются усы.) — Вы как, — обратился он к нам, — со мной?
— Конечно, — ответил Генок. Мы с Тёмычем просто кивнули. — Только надо идти не вместе. Разойдёмся в разные стороны, посмотрим, что где и через пару дней вернёмся. Тогда решим, что делать.
— Мысль, — одобрил Санька. — Да что там девчонки, поугорали, что ли?!
— Кому охота после бани на дождь идти, — философски заметил Тёмыч. А Генок заявил:
— Да ерунда это. В печке мыться. Так не бывает. Там и не поместишься.
— Поместишься, — неожиданно сказал Пушок. — Даже Санька поместится. Она снутри большая.
— Тебе видней, — язвительно сказал Тёмыч.
— Ага, — спокойно согласился Пушок, — я только сперва испугался. И ещё когда там через такой загиб проползал… немножко.
— Вот ты в печку и полезешь, — сказал Санька. Пушок неожиданно согласился:
— Ну и полезу, раз все такие трусы.
Остальные мелкие, недовольные таким наглёжем, заворчали, мы посмеялись. Пушок презрительно добавил:
— Это ж не сказка про Бабу Ягу.
Как раз на этих словах дверь приоткрылась, из неё потянуло паром — и Ленка, не показываясь, позвала:
— Мальчишки, идите, мы в другую комнату ушли!
Мы поднялись немного нехотя и переглядываясь. В конце концов было найдено решение — мелких погнали перед собой…
…Девчонки и правда смылись в соседнюю комнату — мы там прибрали, но не обживались. Оттуда слышались писк, смех и неразборчивые реплики. На полу было мокро, стояла жара, попахивало и правда баней. Над печью на нескольких верёвках висело девчоночье барахло, кое-что сушилось прямо на самой печке. Стояло большое деревянное корыто, найденное в одном из домов деревни и размоченное под дождём — когда они успели приволочь — непонятно. Как было неясно и когда они заготовили берёзовые веники — свежие. Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и Светка сообщила:
— Соломы свежей напихайте, печка ещё горячая совсем. И барахло кидайте в угол, мы потом постираем. А сами в одеяла завернитесь, мы потом всё на печи просушим.
Дверь закрылась.
— Куда солому-то пихать? — пробормотал Тёмыч. — Она же и так натоплена…
— Внутрь, — Генок открыл заслонку. — Точно внутрь. Блин, мы же чёрные все будем… о, тут какой-то чан с водой, где они его взяли?
— Пихай побольше, — предложил я. — Девчонки справились как-то…
— Угу, вот сейчас позову, чтоб объяснили, — пробормотал Генок, глядя в печку. — А вообще пацаны, тут и взрослый мужик поместится. Че слово… — он оглянулся на нас. — Давайте это. Раздеваться, что ли?
Я видел, что Саньке, например, больше всего хочется помыться просто снаружи, хотя бы стоя в том же корыте. Хотите смейтесь, хотите нет, но лезть в печку было жутко. Мелкие вообще смотрели почти все уже не круглыми, а огромными и круглыми глазами. Наконец Пушок на храбро подрагивающих ногах подошёл к печке, потрогал её пальцем. Сказал: "Ой-я, горячо." Сунул голову внутрь. Мы все наблюдали за ним с неподдельным интересом, как будто сейчас все решал он. Пушок оглянулся на нас и стал решительно раздеваться.
— Ладно, — буркнул Тёмыч, — куда он один, сожжётся… Серёнь, давай соломы напихай, я
с ним полезу. Смотрите, чтоб девки не подглядывали.
Я принялся набивать горячее нутро печки соломой. Остальные тоже неуверенно раздевались, глядя, как Тёмыч подсадил внутрь Пушка, а сам неуверенно переминается с ноги на ногу. Мелкий же тем временем завопил изнутри восторженно:
— Ой, тут здорово, лезь скорей!
Тёмыч умоляюще посмотрел на меня:
— Заслонкой не закрывай, — мне показалось, что ему хочется сложить руки перед грудью умоляющим жестом, и внезапно все мои опасения прошли:
— Да ладно тебе, — я улыбнулся, — глупости не говори, не в сказке же, правда. Давай вон, тебя зовут.
Пушок внутри попискивал что-то оптимистичное и призывное, как сурикат из документального фильма в своей норе. Тёмыч выдохнул и полез следом.
Я — если честно, не без удовольствия — прикрыл их заслонкой. На лицах у всех остальных опасение и неуверенность сменялись постепенно заинтересованностью.
Какое-то время в печке было тихо. Потом раздались совершенно определённые звуки парилки и все облегчённо вздохнули — честное слово, хором. Потом вибрирующее завизжал Пушок — но явно от удовольствия. Тем не менее в дверь из соседней комнаты постучали, и Ленок встревожено спросила:
— Эй, что у вас?!
— Всё нормально! — Санька припёр дверь спиной.
— А чего Пух орёт? Не мучайте мелких, вы, лбы здоровые!!!
Заслонка с дребезгом выпала, и Пушок, высунув голову, объяснил:
— А меня никто… уйййййййй! — голова исчезла, похоже, Тёмыч врезал ему веником.
Ленка ещё пару раз ткнулась с той стороны, но потом прекратила бессмысленные попытки и предупредила грозно:
— Уборка за вами!
Ну да, кто б сомневался. Санька кинул в дверь скомканными трусами-носками и буркнул:
— А стирка — за вами.
Мелкие вредно захихикали, сидя в ряд на нашем топчане и с интересом поглядывая на печку. Санька сказал Илюшке:
— Тебе не надо туда.
— Почему-у-у?! — возмутился наш найдёныш.
— В корыте потом помоешься. У тебя… — Санька посмотрел на пол и договорил с усилием, — …ожоги ещё не прошли…
…Как мылся — чего тут рассказывать? Знаю только, что потом я первый раз за всё последнее время спал по-настоящему глубоко, без сновидений, без кошмаров, как в уютном тёмном тихом и тёплом помещении.
Когда я проснулся, дождя не было, через открытую дверь с улицы заглядывало раннее, но солнечное утро. Оказывается, старшие девчонки уже встали и сейчас тихим шёпотом обсуждали на пороге какую-то проблему. Я прислушался:
— Я вообще не понимаю, — шептала Ленок. — Я же сама ведро вот сюда поставила, умучилась, сил выносить не было. А оно вынесено. Свет, ведь вынесено?
— Вынесено, — подтвердила Светик. — И барахло просушено всё и сложено, а я ведь не доделала, так спать хотела… Чудеса…
— Чудеса… — шептала Ленка. — Может, пацаны?
— Да ты что, они и не вставали.
— Ну, малявки наши.
— И они не поднимались, ну мы же последние легли… Лен, — Светик понизила голос совсем до дыхания, я еле-еле слышал, сам от любопытства не дыша, — а ведь в той, ну, в соседней комнате… я заходила… там кто-то убрался. Выметено, и всё сырое притёрто, и
окна вымыты… хоть сейчас мебель заноси и живи… И у нас тут тоже — окна протёрты, а мы и не делали этого… Мы спали-то часа четыре, а тут всего понаделано — человек пять должны были работать. И бесшумно.
