Василий Сахаров - Вариант Юг
- Садись, - Мишка остановил коней и Митроха перебрался на сено, а я, закинув свой серый кожаный чемодан в шарабан, подобрав полы черкески, присел рядом с братом.
- Но, залетные! - выкрикнул Мишка, и кони резвой рысью вылетели на дорогу. Налево станица Тихорецкая, а нам направо, к Терновской.
- Как все прошло? - спросил я брата.
- Отлично! Можешь посмотреть, что мы сторговали.
Повернувшись, я поворошил сено и увидел автоматическое ружье «Шош». После этого три винтовки Мосина, а под ними пистолет, такой же, как и у меня, семизарядный «Браунинг» образца 1903 года.
- Неплохо, - хмыкнул я.
- Вот «Максим» бы домой привезти, вот цэ дило. А это так, в станице почти в каждом справном дворе имеется.
- А патроны?
- Дальше. К пулемету два диска и две сотни патронов, да к «мосинкам» триста штук, а вот «браунинг» пустой и только с одной обоймой.
К станице домчались через три с половиной часа. Мишка высадил меня у ворот нашего подворья, а сам скорее направился домой, доложиться отцу о выполненном задании и моем приезде.
Я вошел в родной двор. Здесь все, как и раньше. Крепко и нерушимо стоит большой кирпичный дом, в котором я родился и вырос, за ним сараи, амбары, сад и огород. Все печали остались позади. Тревоги где-то там, в большом мире. А на родине тишина и покой, и именно здесь, наконец-то, я получу долгожданный отдых для души и тела.
- Костя вернулся! - с этим криком из дома появилась младшая сестрица Катерина, миловидная брюнетка с большой косой, которая выскочила из дома и бросилась мне на грудь.
Следом за ней вышел батя, сухой, как бы высохший, но все еще крепкий казак, одетый по-домашнему, в серую черкеску из домотканого сукна. После гибели на Западном фронте старших братьев, Ивана и Федора, который умер в госпитале, он сильно сдал. Однако слабости старался не показывать, держался молодцом и улыбался. За ним показалась мать, как и прежде, полненькая, черноглазая, в своем неизменном одеянии, длинной цветастой юбке, жакете и синей косынке.
Что было дальше? То же самое, что и у всех, кто после долгого отсутствия возвращается в семью. Баня с дороги, щедро накрытые столы, гости, родня и соседи, да расспросы про службу и земляков, с кем я мог видеться или пересекался по службе в полку.
Гости разошлись около полуночи, и за столом остались только я, дядька Авдей, здоровенный, метра под два широкоплечий казак, и батя. Можно было пойти к себе в комнату и завалиться спать. Однако у нас так не принято, и пока я не переговорил со старшим в семействе, а это дядька, до тех пор все еще не свободен. Поэтому сидели и молчали. Мать с сестрой сноровисто убрали со стола и, наконец, отец тяжко вздохнул и спросил:
- Ну что сынку, просрали мы войну?
- Точно так, - согласился я. - Почти добили турка. Да видишь, не дали нам его до конца дожать.
- А вы, офицеры, куда смотрели!?
Отец пристукнул кулаком по столу, и встревоженная мать заглянула к нам. Однако батя успокаивающе кивнул ей, и она вновь ушла к себе в спальню.
- А что сделаешь? Ведь предатели не рядом с нами были, а в тылу. А если позади неспокойно и дома беспорядок, какая уж тут война?
- Это да, предатели оказались в тылу, - батя нахмурился еще сильней.
- Ладно, погодь Георгий. Крайних сейчас искать не будем, - в разговор вступил Авдей. - Нечего на Костю с упреками кидаться. Он с войны живой вернулся, и то хорошо.
Батя согласно мотнул головой, а дядька развернулся ко мне и спросил:
- Ты лучше, племяш, скажи, как думаешь, что дальше будет?
- Гражданская война.
С ответом я не тянул и ответил Авдею точно так же, как и Савушкину. После чего, честно говоря, ожидал, что старики, почти безвылазно сидевшие в своей станице вдали от дорог и крупных городов, скажут, что я не прав. Но они только, молча, переглянулись, и один кивнул другому.
- Вот и мы так считаем, - дядька разлил в граненые стопочки по полста грамм домашней наливочки, и сказал: - Помянем Россию-матушку. Долго наш род ей служил, а теперь, видишь, что творится. Наверное, придется казакам своим путем идти.
Мы выпили, и я задал дядьке вопрос:
- Как же мы без России теперь, дядя Авдей? Может быть, еще наладится все, загоним воров картавых и шпионов немецких под землю, да и заживем как прежде?
- Нет, Костя, - он нахмурился. - Как прежде уже никогда не будет, ты это и сам понимать должен. Побывал я давеча в Екатеринодаре, поговорил с людьми солидными и по улицам походил, посмотрел на горлопанов, что на митингах с красными флагами стоят и речи двигают. Народ заводской и урла уголовная с дезертирами собрались вокруг какого-то студентика в очочках круглых. Раскрыв рты, стоят его слухають. Он им кричит, что законы долой, начальство не слушай, а все командиры-предатели и царские псы, Царя нет, Бога нет, а всех у кого что-то за душой имеется, надо давить. Потому что они енти, как же он сказал, дай бог памяти...
- Эксплуататоры? - спросил я.
- Да-да, експлуатоторы трудового народа. Тогда я и подумал, что какой же он трудовой народ, студент этот? Ведь сопляк совсем, на шее у мамки с папкой, каких-нибудь городских чиновников, сидит, и в свои восемнадцать лет ни дня не работал. Настоящему трудовому человеку некогда глотку на площади рвать, он работает, чтобы семью свою прокормить. Однако же так складно этот студентик счастливое будущее житье расписывал, что люди ему верили и даже шапки вверх подбрасывали. Так черт с ними, с дезертирами и иногородними. Потом к ним и казаки наши присоединились, говорили, что надо атаманов скинуть, все заново переделить, и настанет лучшая жизнь. Вот тогда я и решил, что с новой властью нам не по пути, а старая в силу уже никогда не войдет, одряхлела и предала свой народ. Поэтому надо самим думать, как поступать. Как и что оно дальше будет, само собой, мне неизвестно. Однако свои маслобойни, земли, пасеки, виноградники и лавки торговые, я никому отдавать не хочу. Мое это. Все потом и кровью заработано. Ради этого, чтобы мы хорошо жили, наши предки на Кубань пришли, на Кавказ ходили, и жизни свои за Отечество клали. Да и мы сами немало сделали, есть, чем гордиться. Разве я не прав?
- Прав, - согласился я с ним.
Авдей помедлил и задал самый главный для себя вопрос:
- Ты как, Костя, с нами?
- Конечно, - я пожал плечами. - Мне эта революция поперек горла, и я понимаю, что она не для нас. Опять же вы моя семья и старшие. Как скажете, так оно и будет.
- Вот и хорошо, - Авдей был удовлетворен, - а то есть у нас такие, кто с фронта пришел и теперь нашептывает казакам, что надо новую власть поддержать.
- Нет, я не из таких.
- Тогда иди и отдыхай Костя, а как что-то потребуется, я буду знать, что всегда могу на тебя положиться.
Старики остались обсуждать дела, а я отправился на покой, и вскоре оказался в своей комнате, где за годы моего отсутствия ничего не изменилось. Закрыв глаза, я лежал на широкой кровати. Но сон не шел, и мыслями я постоянно возвращался к разговору с дядькой Авдеем. Впрочем, это для меня он дядька, а для большинства станичников Авдей Иванович, человек входящий в десятку богатейших людей Кубани. Кстати, из наших станичников он не самый богатый. Например, тот же самый Петр Мамонов, побогаче будет и повлиятельней. Однако он все время на службе или в разъездах, а дядя всегда находился в родной станице, и люди к нему прислушивались.
Что про него можно сказать? Очень многое, но если кратко, то это настоящий поборник старых казачьих традиций, который делит всех людей на две категории, своих и чужих. Ради своих Авдей пойдет на смерть, а на чужих внимания не обращает. В свое время он окончил Ярославскую военную школу, а затем Ставропольское казачье юнкерское училище. Честно служил в 1-ом Екатеринодарском Кошевого атамана Чапеги полку ККВ, воевал везде, куда судьба бросала, и имеет два Георгия. Потом в Средней Азии получил тяжкое ранение, и долгое время болтался между жизнью и смертью. С полгода его выхаживали, и Авдей поправился, хоть и остался на всю жизнь хромым. С тех пор он постоянно на родине, занимается сельским хозяйством и торговлей по всему Кубанскому Войску. Жена его умерла пять лет назад и с тех пор он вдовец, кроме Мишки у него еще трое взрослых сынов, все офицеры, и они при нем.
Да уж, ему и нам, младшей ветке семейства Черноморцев, есть что терять, если большевики и на Кубани власть возьмут. Здесь Авдей прав - кровное без борьбы отдавать нельзя. Не для того мои деды с Кавказа и Туретчины на себе мешки с добром перли, а потом эти богатства в развитие хозяйства вкладывали, чтобы их какой-то Ленин или Бронштейн на мировую революцию разбазарили. Шиш им! Пусть попробуют взять, кровью умоются, и дело здесь не в пасеках, табунах и землях. Даже будь у меня за душой только одна шашка, конь и единственная папаха - это мое, и пока я жив, таковым оно и останется.
Впрочем, из разговора с близкими я понял, что не одинок в своих думах. Сейчас с фронтов казаки возвращаются, правда, поздновато, агитаторы из солдатской среды успели закрепиться в наших краях. Но ничего, одна наша станица, в случае беды, четыре сотни воинов выставит. А по всему Кавказскому отделу, не один полк собрать сможем. И коль будет Бог за нас, отстоим свою землю, а нет, значит, туго нам придется.
