Милован Джилас - Лицо тоталитаризма
Остальные страны Восточной Европы – Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария – под это правило не подпадают. Три первые во всяком случае. Они не прошли через революцию, коммунистическая система навязана им силой Советской Армии. Они не нуждались – тем более с применением коммунистической "методики" – в индустриальных преобразованиях, к тому же некоторые из них такие преобразования уже совершили. Революцию им насадили извне и сверху с помощью чужих штыков и силового аппарата, этими штыками поставленного. Коммунистическое движение там было чаще всего слабым, за исключением наиболее развитой Чехословакии, где вплоть до советской интервенции во время войны и февральского переворота 1948 года немногим отличалось от соцдвижений левого и парламентского образца. Внутренне слабый, коммунизм в этих странах и сутью, и обликом должен был соответствовать коммунизму в СССР. СССР навязывал им свою систему, а местные коммунисты с восторгом принимали ее. И чем слабосильнее был каждый из этих "локальных коммунизмов", тем скрупулезнее обязан он был подражать "старшему брату" – гегемонистскому русскому коммунизму.
Относительно же крупный вес коммунизма в таких странах, как Франция и Италия, прошедших через промышленную революцию, объясняется, кроме прочего, трудной ситуацией, в которую они попали, стремясь не отстать от развитых государств и сталкиваясь при этом с социальными неурядицами. Но именно потому, что они прошли через демократизацию и индустриализацию и что коммунистическое движение в них значительно отличается от российского, югославского или китайского, у революции там не было и нет никаких реальных шансов на успех. И само руководство этих компартий, живя и борясь в условиях политической демократии, не было в состоянии избавиться от парламентских "иллюзий", а, размышляя о революции, стоило вопросу о ней возникнуть, всегда больше полагалось на международное движение и помощь СССР, нежели на собственные революционные силы. Избиратели же находили эти партии выразительницами своих чаяний, бед и обид, принимая их по наивности за поборниц еще более широкой и конкретной демократии.
Возникнув как идея при начале процесса становления передовой промышленности, современный коммунизм уходил со сцены либо постепенно угасал там, где процесс этот фактически завершался, а расцветал и в виде реальной практики усиливался там, где его только еще предстояло осуществить.
Упомянутая историческая роль коммунизма в неразвитых странах предопределяла также характер совершавшихся коммунистических революций.
1 Андре Моро. История английской политики. Загреб. 1940. С. 557-558.
ХАРАКТЕР РЕВОЛЮЦИИ
1
Кто хоть немного знаком с историей стран, в которых произошли коммунистические революции, отметит наличие там целого ряда партий, которые также не устраивало существовавшее положение вещей. Наиболее показательна тут Россия, где партия, свершившая революцию, даже не была до той поры единственной революционной организацией.
Однако лишь коммунистические партии не просто по-революционному относились к существующим порядкам, но и являлись непоколебимыми, последовательными носителями идеи индустриального переустройства. Практически это означало радикальное разрушение сложившихся отношений собственности – преграды на пути к указанной цели. В неприятии сложившихся отношений собственности ни одна ни другая партия не шла столь далеко, ни одна не была до такой степени индустриальной, если можно так выразиться.
Между тем не столь ясно, почему эти партии по своей программе должны были быть социалистическими.
В условиях всесторонне отсталой царской России капиталистическая частная собственность не только оказалась неспособной провести быстрые индустриальные преобразования, но и стала им помехой. Ибо существовала она в стране с еще очень заметными остатками феодальных отношений и в мире, где монополии из развитых государств отнюдь не горели желанием легко выпустить из рук такой обширный сырьевой район и такой емкий рынок.
Сообразно своему историческому прошлому царская Россия должна была запоздать с промышленной революцией. Россия – единственная в Европе держава, не ведавшая Реформации и Возрождения, не имевшая средневековых европейских городов. И именно такая – отсталая, полукрепостная, с абсолютистской монархией и бюрократическим централизмом, с бурно растущим в нескольких центрах пролетариатом – она оказалась буквально брошенной в водоворот современного мирового капиталистического хозяйства, в сети финансовых интересов гигантских банковских центров.
Ленин в работе "Империализм, как высшая стадия капитализма" приводит данные о том, что три четверти достояния крупных российских банков контролировал иностранный капитал. Троцкий в "Истории русской революции" подчеркивает, что иностранцы держали в своих руках 40 процентов акций российской промышленности, причем по ведущим отраслям этот процент был еще большим. О Югославии доподлинно известно, что в важнейших отраслях ее хозяйства тоже доминировали иностранцы. Сами по себе данные примеры ничего бы не доказывали, если бы не факт, что иностранный капитал, сохраняя за этими странами исключительную роль источников сырья и дешевой рабочей силы, немалую мощь свою направлял на замедление их развития. Речь практически шла об узаконении их отсталости и даже национальном вырождении.
Таким образом, партия, взявшая на себя в этих странах историческую миссию свершения революции, должна была следовать антикапитализму во внутреннем и антиимпериализму во внешнем аспекте своей политики.
Местный капитал был слишком слаб, являясь по большей части ставленником, приводным ремнем политики капитала внешнего. В промышленной революции был кровно заинтересован не капиталистический, а иной класс – пролетариат, появившийся в результате все большей пауперизации крестьянства. И если устранение варварской эксплуатации было вопросом жизни и смерти для людей, ставших уже пролетариями, то тем, кому еще только предстояло в таковых превратиться, выходом представлялась индустриализация. Чтобы выражать интересы первых и вторых одновременно, движению следовало иметь антикапиталистическую, то есть социалистическую по своим идеям, лозунгам и обещаниям направленность. Кроме того, революционная партия не могла всерьез помышлять о промышленной революции без концентрации в своих руках всех внутренних ресурсов, и прежде всего принадлежащих местным капиталистам, которых массы давно ненавидели за суровость эксплуатации, бесчеловечное обращение и собственное бесправие. Аналогичным должно было быть отношение революционной партии и к иностранному капиталу.
Другие партии не имели, да и не могли иметь подобной программы. Все они либо тяготели к прошлому, к сохранению сложившихся захваченных стагнацией отношений, либо, в лучшем случае, стремились к мирному и размеренному продвижению вперед. Партии антикапиталистического толка, эсеры в России например, звали к возвращению общества в идиллию примитивной деревенской жизни. И социалисты, такие, как российские меньшевики, в конечном итоге не шли дальше насильственного разрушения препятствий свободному развитию капитализма, считая, что только развитый капитализм даст возможность потом перейти к социализму. Но проблема-то стояла по-иному: и возвращение назад и свободное капиталистическое развитие были для этих стран одинаково невозможны, неосуществимы.
Шансами на успех обладала лишь партия, выступавшая за антикапиталистическую революцию и быструю индустриализацию. С очевидностью следует, что речь могла идти только о партии социалистической по своим принципам. Будучи при этом вынужденной действовать в заданных, сложившихся уже условиях – как в широком смысле, так и по линии рабочего или социалистического движения, – идейно такая партия в любом случае должна была опереться на учение, с одной стороны, подчеркивавшее неотвратимость и прогрессивность индустриализации, а с другой – неминуемость революции. Такое учение существовало, его нужно было лишь модифицировать. Таким учением был марксизм, притом революционная его сторона. Опора на революционный марксизм, на европейское социалистическое движение была для этой партии настолько же естественна, насколько позднее – с ходом революции и структурными переменами в развитых странах – неизбежным станет ее разрыв со все очевиднее встававшим на реформистский путь европейским социализмом. Для революции и быстрой индустриализации нужны были величайшие жертвоприношения, сверхжестокое, за гранью всякого смысла, насилие, чем и диктовалась необходимость не просто обещать "царствие небесное на земле", но и добиваться, чтобы люди этому поверили. Двигаясь по общему правилу, по линии наименьшего сопротивления, отталкиваясь от принятых идейных марксистско-социалистических концепций, вершители революции и индустриализации в угоду практике про эти концепции забывали, подменяли их противоположными, но так и не смогли избавиться от них полностью.
