Владимир Контровский - Авианосцы Евразия против Америки
Италия Муссолини, объявившая себя наследницей Римской империи и по результатам «справедливого мира» считавшая себя обделённой, не прочь была прибрать к рукам всё Средиземноморье. До поры до времени (пока не прояснился европейский расклад сил) она не шла на обострение отношений с Англией и ограничилась капитальной модернизацией своих четырёх дредноутов типов «Андреа Дориа» и «Конте ди Кавур» (в противовес Франции), постройкой крейсеров, эскадренных миноносцев и подводных лодок. Но в тридцатых годах Италия (под благовидным предлогом замены устаревших кораблей) заложила четыре новых линкора типа «Рома», имея в виду столкновение не только с Францией, но и с Британией.
Итальянский линкор типа «Рома»
Благие намерения оставались благими намерениями, а разговоры о «вечном мире» – не более чем разговорами. Европейские страны вооружались, недоверчиво поглядывая друг на друга, но всё большее раздражение Европы вызывала усиливающаяся гегемония Америки.
ГЛАВА ВТОРАЯ. КРОВЬ ЛЮДСКАЯ НЕ ВОДИЦА…
февраль 1917 года
В свитском вагоне литерного поезда, стоявшего на псковском вокзале, царила мёртвая тишина – такая же, которая наступает при известии о скоропостижной кончине, даже если покойный был тяжело болен. В ушах генералов свиты Е.И.В. грохотом канонады всё ещё звучали слова, негромко произнесённые по-французски министром императорского двора графом Фредериксом: «Все кончено, государь отказался от престола за себя и за наследника Алексея Николаевича в пользу брата своего Михаила Александровича». И генералы молчали – что они могли сказать? Случилось неизбежное…
Рушилась великая империя. Фронты расползались, как гнилое сукно: «Роттердамское перемирие» породило волну дезертирства, солдаты покидали окопы тысячами, прихватив с собой оружие. Крестьянин крепок хозяйским умом, и крестьяне, одетые в серые шинели, смекнули, что при разделе помещичьих угодий (а в том, что такой раздел неизбежен, мало кто сомневался – за что кровь проливали?) винтовка станет самым надёжным землемерным инструментом. Рабочие забастовки в Петрограде, сопровождаемые «голодными бунтами» и грабежом булочных, переросли в вооружённый мятеж частей Петроградского гарнизона. На улицах столицы шла стрельба, из тюрем выпускали всех – и политических, и уголовников; по городу начались убийства полицейских и городовых, грабежи и мародёрство. Железную дорогу лихорадило: литерный поезд, покинувший Могилёв, за трое суток добрался только до Пскова и встал – по сообщениям (то ли достоверным, то ли нет) рельсы были разобраны, а на промежуточных станциях появились взбунтовавшиеся воинские части с артиллерией. Надо было что-то делать, вот только делать это «что-то» было некому.
Генерал Иванов сообщил Николаю II, как он в своё время подавил бунт в Харбине силами двух полков, и получил ответ: «Я вас назначаю главнокомандующим Петроградским округом, там в запасных батальонах беспорядки и заводы бастуют, отправляйтесь». Генерал Эверт, командующий Западным фронтом, выделил Иванову верные части, дополнительные полки по приказу генерала Алексеева, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, были выделены Северным фронтом. Однако движение «верных частей» на Петроград сильно задерживалось (подразделения Северного фронта находились в ещё только Луге, а Западного – в Полоцке). Сам генерал Иванов добрался до Царского Села, где его настигла телеграмма царя «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать». И генерал отбыл в Вырицу, получив сведения, что к Царскому Селу выдвигаются революционные тяжёлый дивизион и батальон Первого гвардейского запасного стрелкового полка, а в самом Петрограде «в распоряжении законных военных властей не осталось ни одного солдата, и борьба с восставшей частью населения прекратилась». А через пятнадцать минут после его отъезда на царскосельском вокзале появляются революционные войска с пулемётами.
…Николай Романов сидел в салон-вагоне литерного поезда. Один – он попросил выйти всех. На плечи этого человека свалилась огромная тяжесть, смяла его и раздавила. Он, примерный семьянин, мог бы быть добропорядочным буржуа в любом из городов Европы, но роль самодержца великой державы ему была явно не по плечу, и в этом была и трагедия России, и его личная трагедия. Николай сидел в одиночестве за письменным столом, и в его воспалённом мозгу рождались смутные видения: какой-то мрачный подвал, треск выстрелов, жалобные женские крики и хруст костей, ломаемых штыками. «Господи, – прошептал царь, – спаси и сохрани…».
Потолок вагона лопнул, и внутрь протиснулось чёрное каплевидное тело бомбы. Оно на миг зависло в воздухе и обернулось огнём, дымом и вихрем острых стальных осколков, рубивших стены, зеркала, мебель, оконные стёкла и тело человека, сидевшего за столом.
Из распахнувшихся дверей вагона вывалился, цепляясь за поручни, гвардейский офицер с окровавленным лицом; с его разорванного мундира плетью свисал рассечённый аксельбант.
– Государь-император… – выдохнул он, падая на руки подбегавших к нему людей. – Убит…
В этой короткой фразе содержалась неточность: убит был не государь, а полковник Романов – отречение уже было подписано.
…Высоко в небе развернулся на обратный курс германский цеппелин. Несмотря на «Роттердамское перемирие», боевые действия ещё продолжались, и цеппелины изредка и бессистемно атаковали узловые железнодорожные станции в глубоком тылу противника и на западе, и на востоке, оказывая психологическое давление. Дирижабль сбросил на Псков несколько пятидесятикилограммовых бомб, не причинивших городу никакого ущерба, но одна из этих бомб по чистой случайности (из числе тех случайностей, которых не бывает) угодила в литерный поезд Николая II, уже переставшего быть Е.И.В.
* * *март 1917 года
– Господа, – тонкие губы мичмана Бобринского искривила язвительная усмешка, – а вы знаете, что такое Интернационал? Интернационал – это когда на русских кораблях под занзибарским флагом в финских водах на немецкие деньги играют французский гимн.
– Прекратите пошлить, штурманец, – устало произнёс артиллерийский офицер, лейтенант Ливитин. – Не найдёте вы здесь благодарных слушателей. Но если вас одолевает словесный зуд, рекомендую вам пройти в матросскую курилку – вот там вас оценят, причём настолько, что полёт за борт вам будет обеспечен. Не верите? Могу держать пари, что так оно и будет.
– Господа, – негромко уронил старший офицер, – не время и не место. Все мы в одной лодке, которая чёртовски сильно течёт: не стоит её ещё и раскачивать. То, что случилось, – это только первый порыв ветра, а шторм ещё впереди.
Маленькая, но уютная кают-компания эскадренного миноносца «Орфей» внешне не изменилась – тот же стол, те же кресла, тот же выжженный на деревянной доске парусник в штормовом море (творение механика, большого любителя подобной живописи), и тот же фривольный абажур на подволочной лампе, сооружённый из дамских панталон (трофей, добытый минным офицером на поле любовной битвы в те времена, которые ныне казались безмерно далёкими), – но запах встревоженности сочился из переборок и втекал даже через задраенные иллюминаторы. Слишком памятны были всем недавние дни, когда избитых до полусмерти офицеров топили прямо в бухте, когда вице-адмирал Вирен был превращён в кровавый кусок мяса матросскими штыками на Якорной площади Кронштадта, а лейтенант Ливитин спас жизнь минному офицеру «Орфея», вознамерившемуся развернуть торпедный аппарат и всадить три торпеды в линкор «Гангут», первым поднявший красный флаг. Минный офицер исчез неизвестно куда – о нём напоминал лишь экзотический абажур, – а «Гангут», осиное гнездо мятежа, вместе с другими линкорами властно давит тысячами тонн брони серую воду гельсинфоргского рейда и ждёт-размышляет, куда ему метнуть снаряды главного калибра, так и не доставшиеся дредноутам Хохзеефлотте. И офицеры эскадренного миноносца «Орфей», сидевшие в его кают-компании, люди очень разные, но объединённые общностью судьбы, тоже ждали. Чего? Этого с уверенностью не мог сказать никто из них.
– Война закончилась, господа, – продолжал старший лейтенант, уходя от опасной темы. – Подписание мира – вопрос нескольких дней.
– И что дальше, Алексей Васильевич? – задиристо спросил Бобринский, полоснув Ливитина злым взглядом. – Пока шла война, матросиков хоть как-то можно было держать в узде – правда, не всех, на линкорах команды бесились от безделья, – а теперь? Мы с вами и шагу не можем ступить без оглядки на судовой комитет, и это называется военный флот? – он безнадёжно махнул рукой. – Жаль, что господин Ливитин не позволил тогда мичману де Ливрону поломать торпедами этот плавучий шифоньер с клопами, – штурман кивнул в сторону иллюминатора, за стеклом которого виден был тяжёлый силуэт «Гангута», – господин Ливитин у нас не иначе как якобинец…
