Комбат Найтов - Антиблокада
- Я - вдовая, мне можно! - сказала она, забирая всё своё. - И я ребёночка хочу.
Оставшиеся пять ночей она использовала на всю катушку. Женщины тонко чувствовали, что после войны всё будет по-другому. Старую жизнь и старые принципы сожрал огненный вихрь. При расставании сухо поцеловала в губы:
- Если вспомнишь и будешь жив, возвращайся. Адрес знаешь.
Мы погрузились в зелёные вагоны: 40 человек 6 лошадей, и через белую снежную мглу медленно поползли к Будогощи. Оттуда пешим маршем через лес в Вишеру, там опять в поезд, потом автомашинами, оставляя по группе в каждой деревне от Крестцов до Бронницы, прибыли на стык Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Задача: глубокая разведка восточного берега озера Ильмень до Ловати или Старой Руссы. Третий взвод ведёт разведку в сторону Новгорода: от Мясного Бора влево. Знаменитые места! Сколько тут костей по лесам валяется! И мои кости, пожалуй, будут искать "черные следопыты" в далёких девяностых. Лакомый кусок: планшетка с картой, СВТ с немецким прицелом, самодел, новенький MG-42 с двумя новыми полными коробками, ТТ и "снежный лешак", редкость, на вес золота. Три группы погибли на нейтралке в районе Мясного Бора, повёл группу сам. Удачненько! Взяли толстого жирного подполковника, а на отходе маленький осколок немецкой мины пробил голень, зацепив какой-то нерв. Нога повисла плетью. В группе три человека, двоих не вытащить.
- Уходите, я прикрою.
- Командир, ну его нах этого немца!
- Я приказываю, уходите! Доставить живым!
Разорвал индпакет, сделал восьмёрку, затянул жгутом ногу. Сзади, метрах в трёхстах, немецкие траншеи, оттуда бьют три пулемёта и миномётная батарея. И около роты преследует нашу группу. Подвижности почти нет, опираясь на пулемет, допрыгал до небольшой канавы. Всё, здесь. Даю две короткие по офицеру.
Туман, вместе с дымом последнего боя,
Туман над травой, что растет под тобою,
Туман застилает летящих коней
В высоте, в небесах.
Туман, может быть, это всё только снится,
Но кони над домом твоим, будто птицы,
Летят, отражаясь в распахнутых в небо глазах.
Семь минут отыграл, но сейчас накроют миномётами, опять прыгаю с пулемётом, вместо костыля. Успел отпрыгать метров на двадцать, скатился в старую ячейку. Переждал налёт, и снова короткими по пулемётчикам в траншеях.
Ветер, унесет твой голос
Ветер, к той, что лучше всех на свете,
К той, что ждет тебя давно.
Месяц, над тобою светит
Месяц, и над нею тот же месяц
Улыбается в окно
Туман, вместе с дымом последнего боя,
Туман над травой, что растет под тобою,
Туман застилает летящих коней
В высоте, в небесах
Туман, может быть, это все только снится,
Но кони над домом твоим, будто птицы,
Летят, отражаясь в распахнутых в небо глазах
Ещё одиннадцать минут удержал егерей, теперь мои успеют, но не повезло, зацепило ещё раз. В глазах сплошные тени, а немцы начали наступать снова. Бью по теням короткими. Сейчас кончится вторая коробка.
А за спиной маленький худенький татарин Алиллюлин, забросив толстого борова-немца в траншею, не переведя дыхания, выскочил на бруствер:
- Мужики! Там наш командир, раненый, отход прикрывает! Батальон! За Родину! За Сталина! В атаку! Вперёд!
И ведь поднял! Батальон кондовых замшелых сибиряков поднял в атаку своим тонким мальчишеским фальцетом. Выволокли меня из-под Мясного Бора. Тащили волоком на плащ-палатке, били головой о пеньки и неровности, но вытащили. Пришлось отдать в батальон здоровенную бутыль самогона из Янино.
До боли знакомая 2 хирургия Первого ВМОЛГ, проспект Газа, 2. Я здесь уже лежал дважды, но, в другом времени. Почти ничего не изменилось: только проводку наружную убрали, и вместо пластмассовых коробок "Каштана", сейчас висят круглые громкоговорители с метрономом. Когда идёт обстрел района, метроном начинает стучать чаще. Немцы стреляют по порту довольно часто. Кормят паршиво: манная каша, слегка подкрашенная консервированным молоком, рыбные котлеты с мёрзлой картошкой. Мне не повезло, врачи в медсанбате не смогли извлечь осколок из голени, поэтому отправили меня сюда. В палате 12 человек, хорошо, что нет никого с ожогами и у всех лёгкие ранения. В соседней палате стоит такой стон, что у нас слышно. Здесь осколок удалили, но, пока я "лежачий" из-за ноги. Вторая дырка сквозная в плечо, чуть в стороне от сердца. Там всё в порядке, жизненно важные органы не задеты. К ноге начала возвращаться чувствительность, начал шевелить пальцами. Валяться скучно. Но ещё недельку придётся потерпеть, пока швы не снимут. У меня сегодня были гости из Янино, кто-то из наших, видимо, поддерживает связь с кем-то там. Приехал Председатель колхоза Краев, счетовод Люба, у которой я жил в конце ноября, и ещё какая-то женщина, я её не помню: ни как зовут, ни кто такая. Они привезли продукты в госпиталь и мне прихватили немного. Валентин Иванович втихаря сунул свой противный самогон, а Люба со второй женщиной оставили два больших кулька с пирожками с картошкой и с творогом. Всё, взяли надо мной шефство. Что не говори, в моём положении это приятно. Люба посетовала, что часто приезжать не сможет, но постарается забрать к себе на поправку, как переведут в выздоравливающие. Что-то не нравится мне такая забота! Но я промолчал, полагая, что война сама всё расставит по местам. За внимание и заботу, конечно, поблагодарил. Свидания с ранеными здесь короткие, поэтому через пять-семь минут гостей вывели из комнаты медсёстры. Разделили между теми, кому можно, пирожки, а молоко у нас отобрали кипятиться. Пускай сами теперь пьют эту гадость! Терпеть не могу кипячёное! Поэтому заставили всей палатой выпить мой стакан санитарку Фросю. Пайки в Ленинграде, хоть и нет блокады, совсем маленькие. Ну, а вечером, под большим секретом (полишинеля) распили председательский самогон, уже после отбоя. На 10 человек получилось совсем по чуть-чуть. Двоим дали только понюхать, им совсем, пока, нельзя из-за ранений в живот. Через шесть дней сняли швы, я добрался до телефона и дозвонился Евстигнееву, попросил забрать меня отсюда, ибо от тоски сдохну. Через два дня меня выписали на долечивание при медсанчасти разведотдела. И я вернулся в роту.
Официальное положение "выздоравливающий" имело свои плюсы: впервые появилось немного времени чисто для себя. Ротой фактически командовали майор Карпов, начальник оперативного отдела развед. управления фронта и лейтенант Любимов, окончивший разведшколу в прошлом году, один из трех, оставшихся в живых и в строю, членов моей первой группы. Ещё пятеро живы, но в роту не вернулись: либо ещё в госпиталях, либо попали в другие части после них. Живём в Родочах, километров в 20 от линии фронта. Маленькая деревушка в одну улицу, базируемся в церкви, переделанной под клуб. В леса и в деревни вокруг начали прибывать стрелковые части 2 ударной, бывшей 26, армии Соколова в составе: одной стрелковой дивизии, 8 стрелковых бригад, 7 лыжных батальонов, двух артиллерийских полков и двух отдельных танковых батальонов. На второй день неожиданно приехал Евстигнеев.
- Дай посмотрю! Живой? Двигаться можешь?
Мне заканчивала делать перевязку новая санинструктор роты Женечка Артемьева.
- Ходить? Да!
- А ехать?
- Далеко?
- В Фальково!
- 70 километров? А зачем?
- Там штаб Соколова.
- Интересно! Армия здесь, а штаб там!
- Что-то ты больно разговорился! Поехали, у меня приказ Говорова обеспечить разведданными Соколова. Ты понадобишься.
- Есть!
- На "шпалы", прикрути! Вот два приказа: старый, ещё сентябрьский, и новый. Отдай писарю, пусть впишет, и побыстрее. Времени нет.
Писарь сидел в соседней комнате, а Женечка быстро заменила четыре кубика на две шпалы. Одел новенький, густо пахнущий овчиной, белый монгольский полушубок, старшина где-то надыбал, взамен изуродованного ватника. Одел портупею с ТТ, командирскую сумку с ротными картами.
- Охрана будет или своих взять? Машина есть.
- Бери!
Дежурный по роте поднял отделение бойцов, и мы тронулись. Ехали долго, генерал вначале что-то мне говорил, потом задремал. Сказывается постоянный недосып. На дороге потряхивало, разнылось плечо, в общем, в Фальково я приехал основательно заведённым. На таком расстоянии от участка боевых действий управление войсками будет однозначно потеряно, в первые же минуты боя. Слава богу, ждать генерал-лейтенанта Соколова не пришлось, наоборот, он и генерал Визжилин ждали нас.
- Задерживаться изволите, Пётр Петрович! - громогласно заявил Соколов. Затянутый в старую двухременную портупею устаревшего образца и с маузером на боку, он напоминал сошедшего с картинки начальника губернского ЧК. Коим он и был, на самом деле.
- Да вот, узнал, что капитан Иволгин, мои глаза и уши, вышел из госпиталя, поэтому заехал к нему, чтобы вас познакомить с общей картиной на той стороне Волхова.
