Бен Элтон - Время и снова время
Стэнтон посмотрел в окно. Надвигался буран. Перспектива сочельника в дешевой гостинице казалась малопривлекательной даже тому, кто не особо стремился жить. А в теплой гостиной было полно уютных вещиц, появившихся на свет еще до рождения Стэнтона, Кэсси и их детей. Книги, картины, антиквариат. Стэнтон прикрыл глаза и отхлебнул чаю с коньяком. Похоже, он уже слегка захмелел. Такого приятного легкого кайфа не было с тех пор, как…
Стэнтон стряхнул задумчивость и сфокусировался на собеседнице.
– Ладно, профессор, – согласился он. – По случаю Рождества.
– Значит, играем! – Маккласки потерла руки с испятнанными никотином пальцами. – Давай, постарайся. В чем самая крупная ошибка человечества? Что стало его самой большой бедой?
Словно по заказу, в окно ударил ледяной шквал, грозя высадить стекло. Градины размером с мраморный шарик колотили по раме, предусмотрительно укрепленной на случай участившейся непогоды.
– Ну вот вам и ответ, – кивнул на окно Стэнтон. – Изменение климата. Весьма заметное, верно? Землетрясения, цунами, засухи, наводнения, торнадо, маленькие ледниковые периоды. Гольфстрим смещается, и в один чудесный день Восточный Сассекс превратится в Северную Канаду. Еще пара неурожайных лет – и весь мир окажется на грани голода.
– Изменение климата – это следствие, Хью, – решительно возразила Маккласки. – Результат глобального потепления, которое тоже есть следствие. В частности, сжигания углерода, благодаря которому движется автомобиль. Ты отменишь изобретение машин?
– Только не я, профессор. Я, знаете ли, автомобильный фанат. По-моему, ради идеально отлаженного двигателя вполне можно пожертвовать парочкой айсбергов.
– Тогда долой центральное отопление? Заморозку продуктов? Инкубаторы для недоношенных? Лифты для инвалидов? Мы не расцениваем все эти штуки как бедствие, верно? Но все они вносят свой вклад в глобальное потепление. Отменяем их?
Стэнтон почувствовал себя студентом, которого препод кладет на обе лопатки.
– Тут вопрос степени, верно? – Он пытался отстоять свою версию. – Конечно, выгоды бесспорны, но остается фактом, что со времени промышленной революции…
– Ты считаешь ее бедствием? – радостно перебила Маккласки. – И хотел бы предотвратить? Событие, которое наделило миллиарды людей здоровьем и достатком? Дешевая еда, дешевая одежда, дешевая энергия. Целые народы получили удобства, какие прежде не снились и королям. Промышленная революция – не единичное событие, но результат бесчисленных научных и технологических прорывов. Началом ее послужило не что-то одно, даже не изобретение прядильной машины, как некогда учили в школе. А я разрешаю тебе изменить только одну вещь. Так что извини, Хью, промашка. Придется сделать еще попытку.
Впервые за полгода с лишним Стэнтон чуть не рассмеялся. Странное чувство. Однако внутри чуть отпустило.
– Ладно, профессор, выкладывайте.
– Что выкладывать?
– Ясно же, что у вас есть ответ. Вы просто хотите погонять меня, прежде чем выдать свой вариант. Как в студенческие времена. Я могу назвать что угодно. Изобретение пороха. Расщепление атома. Экспорт оспы в Новый Свет и импорт сифилиса. Водопровод, который сами же римляне загубили свинцовыми трубами. Вы все отметете, потому что знаете, чем дело кончится.
Маккласки осушила чашку и вновь плеснула себе коньяку.
– Ты прав и не прав, Хью, – сказала она. – Да, у меня есть ответ, но я, конечно, не знаю, чем дело кончится, этого не знает никто на свете. Однако я знаю, где все началось. Вообще-то в этой самой комнате. Возможно, в этих самых креслах. Двести девяносто семь лет назад.
Стэнтон подсчитал в уме:
– В 1727 году?
– Именно в 1727-м.
Маккласки отодвинула тарелку с недоеденной яичницей и положила ноги в кроссовках на маленький пуфик. Потом достала старую, хорошо обкуренную трубку и пальцами в бурых пятнах набила ее табаком, который россыпью держала в кармане шинели.
– Ничего, если я покурю, пока ты еще ешь? Да, нарушение правил, запрещающих курение ближе пятидесяти метров от человека или здания. Но что толку быть главой колледжа, если не можешь главенствовать в собственной гостиной?
– Я не против, – сказал Стэнтон. – Я дважды бывал на Ближнем Востоке, там курили все, включая меня.
– Уж я-то знаю, что для доброй истории нужна трубка.
– Вы собираетесь поведать историю?
– Первую половину, Хью. Вторая еще не написана.
4
За двести девяносто семь лет до визита Стэнтона к главе Тринити-колледжа другой бывший студент, только гораздо более знаменитый, с той же целью прибыл в Кембридж.
Относительно новое жилище декана появилось менее ста лет назад и было ненамного старше самого визитера, которому стукнуло восемьдесят четыре – по тем временам невероятный возраст. Старик страдал подагрой и предположительно камнями в почках, однако покинул уютный дом лондонской племянницы, где обитал последние годы, и проделал весь нелегкий путь, дабы лично доставить связку бумаг и письмо.
Письмо профессору Маккласки.
Старик надеялся, что визит пройдет незамеченным, но за его медленным шагом по Большому двору следили сотни глаз за окнами в свинцовых переплетах. Слух, конечно, распространился со скоростью пожара. Ведь старик был знаменит, и слава его зародилась в Тринити-колледже. Он был и, вероятно, навеки останется самым прославленным сыном Кембриджа.
Именно он привнес порядок во вселенную.
Законы механики. Движение планет. Природа и свойства света. Оптика, дифференциальное исчисление, телескопия и, всего превыше, гравитация – вот области знания, которые светоч его разума открыл изумленному миру. Неудивительно, что толпы юношей побросали книги и опрометью кинулись из комнат, дабы хоть одним глазком увидеть легенду и на миг приблизиться к средоточию практической философии, – их длинные черные мантии хлопали, точно крылья, когда они мчались через двор. Рой разумных мотыльков, слетевшихся на ослепительный свет истинного гения.
Но свет этот угасал. Взор сэра Исаака Ньютона тускнел. Боль истязала его тело, мука терзала его выдающийся ум. Эта мука и заставила его предпринять тяжкое путешествие в Кембридж, чтобы отдать связку бумаг и письмо в попечение Ричарда Бентли, главы Тринити-колледжа.
Оставив за порогом гомонивших студентов, Ньютон вошел в дом и задержался в вестибюле, где слуга принял его плащ. Старик угрюмо посмотрел на длинную крутую лестницу, которую ему предстояло одолеть.
На площадке возник декан, приветственно раскинувший руки:
– Милости прошу, сэр Исаак! Вы оказываете великую честь вашей альма-матер и моему дому.
Ньютон хрюкнул и потрогал резные перила:
– Молва не преувеличила нелепость затеи.
Ричард Бентли поморщился. Его решение установить новую вычурную лестницу воспринималось весьма неоднозначно.
– Зато сильно преувеличила расходы на нее, – сухо сказал он.
– Очень надеюсь, – буркнул Ньютон, неуверенно взбираясь на первую ступеньку. – Иначе колледжу вряд ли хватит денег на современные учебники.
– Я слышу речь властителя Королевского монетного двора! – Бентли рассмеялся слишком громко и деланно. – Надеюсь, вы прибыли не по служебной надобности, сэр Исаак? Меня ждет проверка?
– Я не занимаюсь проверками, мистер Бентли. Я не ревизор.
– Я пошутил, сэр Исаак.
– Тогда я завидую вашей веселости. – Отдуваясь, Ньютон одолел последнюю ступеньку. – Я прибыл не по служебной надобности, мистер Бентли, но исключительно по личному делу. По правде, чрезвычайно личному.
– Вы меня заинтриговали, сэр.
– Настолько личному, что потребуется торжественная клятва о соблюдении тайны.
– О боже, как волнующе.
– Да. Только не для нас.
Бентли препроводил великого старца в гостиную, где им подали вино. Затем Ньютон велел удалить слуг и запереть двери.
– Пожалуйста, задерните шторы и запалите свечу, – сказал он. – Пусть то, чему надлежит остаться во тьме, из тьмы и возникнет.
Бентли усмехнулся этой старческой тяге к театральности. Ньютону хорошо за восемьдесят, и он, вероятно, вступал в дряхлую немощь седьмого акта по Шекспиру.[3]
Когда комната погрузилась в таинственный сумрак, Ньютон достал крест и приказал декану дать обет:
– Ричард Бентли, клянетесь ли вы честью главы Тринити-колледжа и верующего христианина, что все происходящее в этой комнате здесь и останется, что ни словом, ни намеком о том не узнает ни одна душа, кроме единственного человека, означенного в письме, кое перейдет к вашему преемнику?
Бентли кивнул.
– Целуйте крест и произнесите клятву, – потребовал Ньютон.
Бентли все исполнил, однако его снисходительная улыбка сменилась гримасой нетерпения. Пусть Ньютон всемирно признан величайшим умом Англии и, возможно, всего света, но и он, Бентли, написал знаменитую «Диссертацию о посланиях Фалариса», что тоже не баран начихал.
