Роман Злотников - Орел расправляет крылья
До сего момента именно греки чаще всего переходили из подчинения своего Константинопольского патриарха в подчинение русского, ибо, обладая лучшей подготовкой и имея за плечами авторитет церкви «родоначальной», могли рассчитывать на быстрое продвижение и занятие влиятельных постов. Сам Игнатий был тому лучшим примером. Но теперь мы по его предложению собирались совершить обратный финт. Согласно нашим планам и уже имеющимся предварительным договоренностям, глава нашего массового учебного пула, отправляемого на обучение в греческие, в основном афонские, монастыри, должен был по освобождении какой-нибудь из греческих епархий (ну должен же у них в течение пары-тройки лет преставиться хоть один епископ) занять ее кафедру. А затем, уже как представитель Константинопольской патриархии, он будет интронизирован Вселенским патриархом в Киевские митрополиты. Ох латиняне и взвоют! Вся Уния как раз и была затеяна-то в основном для того, чтобы оторвать православных подданных Речи Посполитой от своих корней, прервать довольно живое общение украинских и литовских православных братств со своими московскими единоверцами, а тут такое… Но с формальной точки зрения при таком варианте мы оставались полностью в стороне. Вам не нравится? Вы грозите, что не потерпите? Так Константинопольский патриарх — подданный султана османов, вот с ним и воюйте, если хотите…
Я на мгновение задумался, а затем, решаясь, сказал:
— А знаешь, святейший, я у тебя все-таки тех монахов, что ты отбирал по моей просьбе, заберу.
Игнатий напрягся.
— А надо ли, государь? Большое дело затеваем. Каждый человек на счету. А ты лучших забрать хочешь.
Я еще подумал. Действительно, а не спонтанное ли решение я сейчас принял? Мол, отправляем одних, да и заодно отправим других! Может, действительно подождать? В казне-то денег хватит, чтобы два таких дела потянуть, за эти пять лет я не только восстановил всю отцову кубышку, но даже и увеличил ее, так что дело не в деньгах, а в том, что оба этих дела я считал очень важными. Но не выйдет ли, что, взявшись за оба, я ни одно не смогу сделать так, как оно того требовало… Я резко тряхнул головой. Нет, все надо делать именно сейчас. Пока есть в казне деньги. Пока нет войны. Пять мирных лет по нынешним временам — это просто царский подарок. Есть Господь на небе, есть, и он мою страну любит. Точно. Мы едва успели закончить на юге, как замирились поляки со шведами, и Сигизмунд III тут же стал недобро поглядывать на меня. Но итогом Южной войны стало еще и то, что русская армия оказалась единственной армией во всей Европе, которая не только устояла под ударом чудовищной военной машины османов, но еще и вышла из войны, завоевав для страны новые земли и города. А потому лезть в разборки с такими русскими польская шляхта рвалась не шибко. Воистину, как говорят лаймы — «fleet in being», то есть сильный флот оказывает влияние на политику самим фактом своего существования. Хотя в моем случае это относится к армии. У шведов же начались неурядицы с Данией, так что в мою сторону они пока не смотрели. Но вечно так продолжаться не могло. Я с усмешкой вспоминал свои наивные мечты по поводу того, как я смогу не воевать… Решено — отправляю.
— Нет, святейший, надо. Ты даже не догадываешься, как надо. Я, пожалуй, даже еще и слишком затянул. Раньше надо было отправлять то посольство, для которого мне нужны твои монахи. К тому же я у тебя забираю всего две сотни, мы же отсылаем почти три тысячи. И без них справишься.
— Так ведь лучших! — с горестной ноткой в голосе воскликнул Игнатий.
— Ой не ври, — усмехнулся я. — Никогда не поверю, что ты мне действительно всех лучших отдал. Такой выжига, как ты, скорее удавится, чем поделится. Так что — перебьешься.
И мы оба рассмеялись, как два человека, делающие одно дело и знающие друг друга как облупленных. Впрочем, нет, и у меня было многое, что очень сильно удивило бы Игнатия, буде я бы сошел с ума и решил ему открыться, да и у святейшего патриарха явно за душой было немало такого, чего он никому не рискнул бы открыть…
Проводив патриарха, я выглянул в приемную, в которой наконец-то сидел мой личный секретарь, и, улыбнувшись мгновенно встрепенувшемуся Немому татю, приказал:
— Аникей, пошли за боярином Мстиславским, — после чего сел и решительным движением придвинул к себе стопу бумаги.
Вот ведь еще дефицит нарисовался… Все мои нововведения потребовали резкого увеличения бумагооборота, а бумага здесь делалась из тряпья. С тряпьем же, поскольку народ жил еще довольно бедно и одежку носил до упора, пока совсем из заплат и лоскутков состоять не начинала, были некоторые проблемы. Поэтому, несмотря на то что я заложил несколько новых бумагоделен, бумагу приходилось все в больших и больших количествах импортировать. Я глубоко вздохнул, обмакнул в чернильницу перо и склонился над листком. Ох и добавил я себе сейчас работенки…
— Боярин-князь Федор Иванович Мстиславский, государь, — вот так, полным именем, доложил мне о прибывшем Аникей.
Я взял его в секретари два года назад, выбрав из десятка кандидатов, которых наметил, изучив индивидуальные отчеты своих соучеников, составленные ими после возвращения. У парня оказался хороший — емкий и лаконичный слог, великолепная, просто уникальная память и удивительная способность всегда быть в курсе всего происходящего. Впрочем, эта способность прославила его еще во время учебы. Со всяким вопросом мои соученики всегда бежали именно к Аникею, поскольку, может, кто-то другой и знает ответ, но поди его еще найди, а вот если не знает Аникей, то уж точно никто другой и знать не может.
— Зови, — кивнул я, отодвигая лист.
Ну вот, сейчас в набросанный мною план подготовки к посольству и будут внесены первые изменения. Ибо Мстиславский — боярин умный и опытный и найдет, что предложить и что поправить. А готовить посольство, не учитывая мнения его будущего руководителя, — глупо.
Когда боярин, скинув шапку, вошел в мой кабинет, я сразу же отметил, что на нем нет извечной боярской шубы, да и шапка у него была не горлатная, а более подходящая по погоде обычная, с заломленной набок тульей. Интересно, это они с меня пример берут, что ли? Я сам довольно быстро перешел с тяжелого царского платья, непременно (в зависимости от степени официальности) более либо менее украшенного золотым шитьем и драгоценными камнями, на легкий кафтан и штаны. Причем с каждым сезоном кафтан все больше укорачивался, постепенно превращаясь в эдакую длинную куртку. Хотя кое-кто все время ворчал, что царь ведет себя «невместно», и приличного царю платья не носит, и ноги «заголяет» (как будто я без штанов шастаю), и вообще по Кремлю не ходит, а почитай, бегает, будто какой младший писец с поручением. Но после моей расправы с Шуйскими, а особенно после победы в Южной войне, все эти речи звучали глухо и скорее в кулак и в ухо, чем во всеуслышание.
— Звал, государь?
— Да, боярин, да, Федор Иванович, — ответил я, поднимаясь из-за стола и подхватывая листки со своими набросками. Разговор нам предстоял обстоятельный, поэтому я решил провести его за столом для совещаний. — Садись, разговор у нас будет долгий…
Боярин изменился в лице. Я несколько секунд непонимающе смотрел на него — черт, чего это он так сильно испугался-то? Никак опять бояре пакость какую затеяли? Ох как не вовремя, ох не вовремя… Мне сейчас никакой смуты в стране не надобно. У меня такие проекты на ходу… И куда только Митрофан с моим троюродным дядей смотрят? Ладно, звоночек прозвенел, значит, накручу хвосты. В этом смысле даже лучше, что боярин-князь Милославский в момент этой смуты будет подальше от Москвы. А то еще ненароком шибко завязнет, а он мужик умный, но уж больно ко всяким интригам расположенный, еще придется казнить или там ссылать, а мне его терять не хотелось бы… Впрочем, вряд ли так уж завязнет, именно потому, что в интригах поднаторел. Такие никогда сами ничего не делают, всю черную работу другим оставляют, а затем смотрят — удалось, так и «мы пахали», а нет — так они тут совершенно ни при чем. А мне в этом посольстве такой хитрован и нужен… Поэтому я ободряюще улыбнулся Мстиславскому и уселся за стол, положив на него свои прикидки.
— Садись, боярин. Вот хочу поручить тебе посольство дальнее. В страну великую и удивительную. В страну, где до сего дня ни одного русского посольства не было, однако купцу во все времена было чем поживиться, — (это уж точно во все, вспомнил я челноков своего времени), — и даже государю есть чему поучиться. В страну, коя считает себя центром всей земли, а все остальные страны и народы — своими окраинами. — Я сделал короткую паузу и, глядя в глаза боярину, который уже взял себя в руки, но на лице которого внимательный взгляд все-таки мог отыскать признаки немалого облегчения, закончил: — В Синд…
2
