Стальной кулак (СИ) - Тыналин Алим

Я достал чистый лист бумаги, начал набрасывать схему организации работ. Нужно создать особое управление по разведке новых месторождений. Формально в структуре Наркомтяжпрома, но с особым статусом. Под эгидой обороны, это даст определенную свободу действий.

А вот с частной инициативой сложнее… Хотя… В двадцатых годах были концессии, тот же «Лена Голдфилдс». Почему бы не создать систему «специализированных кооперативов»? Формально — часть госструктуры, по факту — почти частные предприятия. Работа на хозрасчете, премии за результат.

Третье — переработка и транспорт. Нельзя зависеть от бакинских заводов. Нужны свои НПЗ в Поволжье, современные, с установками крекинга.

И обязательно нужны трубопроводы. Это ключевой момент. В реальности Волго-Уральский построили только после войны, но мы можем ускорить процесс.

Я взглянул на часы — уже утро. Но мысли продолжали крутиться.

Главное — обеспечить политическую безопасность проекта. Сейчас идет борьба с «вредителями», любая неудача может стать фатальной. Значит, нужны надежные люди, четкая отчетность, регулярные рапорты об успехах.

И конечно, поддержка сверху. Орджоникидзе поможет, но нужно еще заручиться поддержкой военных. Возможно, через Ворошилова… Да и Сталин должен понять важность создания новой нефтяной базы.

Я откинулся в кресле, прикрыл глаза. План постепенно складывался.

Создать мощную геологоразведку, внедрить новые технологии бурения, построить современные НПЗ, проложить трубопроводы… И все это под вывеской государственного проекта, но с элементами частной инициативы.

Если все сделать правильно, года через три-четыре можно получить первую нефть. А там и до полноценного «Второго Баку» недалеко. Надо только не спугнуть удачу и правильно разыграть политическую партию.

Глава 22

Поиски черного золота

В течение недели после нашей первой встречи в лаборатории план сработал как часы. Величковский «случайно» обнаружил в запасниках Военно-химической академии шкаф с довоенной библиотекой Ипатьева. Старые немецкие издания по катализу, испещренные пометками академика, его рукописные заметки на полях, все это произвело на Владимира Николаевича глубокое впечатление.

Затем пришли документы из морского архива. Те самые материалы по высокооктановому топливу для подводных лодок.

Незаконченное исследование явно не давало Ипатьеву покоя. Он часами просиживал над старыми записями, что-то подсчитывая в блокноте.

Решающим стало появление молодого Разуваева. Талантливый ученик Ипатьева загорелся идеей создания новых металлоорганических катализаторов. Когда я предложил организовать для него отдельную лабораторию в составе нашего института, глаза Владимира Николаевича загорелись.

— Вы действительно понимаете значение фундаментальных исследований, — сказал он мне при очередной встрече. — В Америке меня держат как консультанта, а здесь чуть ли не почитают.

— Здесь вы сможете создать свою научную школу, — подхватил я. — С полной свободой исследований.

Окончательное решение было принято после того, как Островский представил предварительные расчеты по новому типу катализаторов для крекинга нефти. Его геометрические узоры на полях оказались схемами движения молекул при высоких давлениях.

— Похоже, молодой человек, вы всерьез готовились к этому проекту, — заметил Ипатьев, просматривая подготовленные документы. — Что ж, давайте попробуем. Но при одном условии — никакого вмешательства в научную работу.

— Гарантирую, Владимир Николаевич. Более того, — я разложил на столе бумаги, — вот документы о вашем статусе научного руководителя. Полная свобода действий в рамках института.

Так мы и начали сотрудничество. Привлечение Ипатьева позволило мне вплотную заняться проектом по нефти.

Сегодня я приехал в лабораторию затемно. Старинные часы на башне бывшей Михайловской артиллерийской академии показывали половину шестого. Промозглый октябрьский ветер гнал по булыжной мостовой мокрые листья.

Свет в окнах лаборатории уже горел. Конечно, Ипатьев пришел раньше всех. Его железная пунктуальность не изменилась за пятнадцать лет. Академик методично проверял показания манометров на своей «старушке», пока Островский колдовал над колбами с катализаторами.

— Доброе утро, Владимир Николаевич, — я повесил пальто на старинную вешалку из красного дерева.

Ипатьев кивнул, не отрываясь от приборов. Его внимание было приковано к манометру «Шеффера и Буденберга», тому самому, довоенному, который мы с таким трудом восстановили.

— Температура реакции сто восемьдесят градусов, — пробормотал Островский, делая пометки в лабораторном журнале. — Давление… — он бросил взгляд на манометр, — сорок две атмосферы.

— Сорок две и четыре десятых, — педантично поправил Ипатьев. — При таких условиях алюмосиликатный катализатор должен показать максимальную активность.

Я подошел к столу, где они разложили результаты вчерашних опытов. Графики зависимости октанового числа от температуры крекинга говорили о многообещающих результатах.

Островский вдруг оторвался от своих колб:

— Любопытно… При добавлении хлорида алюминия скорость реакции возрастает в несколько раз. Надо модифицировать носитель.

Он замолчал, быстро зарисовывая в блокноте какой-то сложный геометрический узор. Это была его особенность. Сначала рисовать, потом объяснять.

Ипатьев тем временем склонился над микроскопом:

— Посмотрите на структуру катализатора, — он сделал знак мне подойти. — Видите эти микропоры? Именно здесь происходит основной процесс крекинга.

В окуляр микроскопа была видна причудливая кристаллическая структура, напоминающая застывший лабиринт.

— А что если… — Островский вдруг вскочил, подбежал к установке. — Владимир Николаевич, давайте повысим температуру до двухсот градусов. Я думаю, при этих условиях можно…

— Нет, — твердо прервал его Ипатьев. — Сначала нужно проверить стабильность катализатора при текущих параметрах. Наука требует методичности.

Я посмотрел на часы — семь утра. За окном едва начинало светать, а в лаборатории уже кипела работа. Настоящая наука, без показухи и бюрократии. Именно такую обстановку я и хотел создать для Ипатьева.

Установка тихо гудела, мерно отсчитывая давление. Старый манометр четко показывал каждую десятую атмосферы. Все как пятнадцать лет назад, когда Ипатьев создавал свои первые катализаторы высокого давления.

Первые результаты появились около девяти утра. Островский, сверившись с показаниями хроматографа, вдруг издал странный звук, что-то среднее между восклицанием и свистом.

— Владимир Николаевич, взгляните! Октановое число… оно превышает все обычные параметры!

Ипатьев оторвался от манометра, быстро подошел к прибору. Его обычно невозмутимое лицо на мгновение изменилось.

— Любопытно… — он склонился над записями. — При стандартном крекинге такого результата получить невозможно. Здесь что-то другое.

Островский уже чертил новую схему в блокноте:

— Смотрите, если представить движение молекул в виде спирали… — его карандаш быстро выводил сложный узор. — Катализатор не просто ускоряет реакцию, он меняет сам механизм крекинга!

— Температуру нужно повысить, — Ипатьев снова вернулся к установке. — Градусов до двухсот десяти. И давление… — он чуть повернул регулятор, — еще пять атмосфер.

Я следил за стрелкой манометра. Старый прибор «Шеффера и Буденберга» работал безупречно, отмечая малейшие колебания давления. Сорок пять… сорок шесть… сорок семь атмосфер…

— Катализатор стабилен, — пробормотал Островский, не отрываясь от микроскопа. — Структура сохраняется даже при повышенной температуре. А эти микропоры… они словно упорядочиваются!

Ипатьев достал из ящика стола старую записную книжку в кожаном переплете:

— В шестнадцатом году мы пытались получить похожий эффект для топлива морского ведомства. Но тогда не хватило времени… — он быстро перелистывал страницы, испещренные формулами.