Огнем, мечом, крестом (СИ) - Романов Герман Иванович
— Люди, где вы… Люди… на помощь…
Слова дались с трудом, он их буквально выталкивал из горла. И было холодно, хотя он давно спал под несколькими одеялами, а постель давно согревали молоденькие служанки. Да и ночами они согревали ему ноги собственным телом — феодализм во всей красе. Зато в глазах вроде посветлело, и Лембиту задергался. К несказанному удивлению, силы стали прибывать волнами, давно остывшая кровь в жилах забурлила — ощущение такое, будто помолодел, да что там — если не юность вернулась, то те блаженные тридцать пять лет с небольшим, когда он сходил на ту злосчастную рыбалку, да попал в колдовскую пургу, которая перенесла его в прошлое. И вот сейчас словно само время в теле вспять оборотилось — силы стали распирать мышцы и он дернулся со всей силы, и неожиданно прозрел. А когда увидел над собой в сумраке знакомый брезентовый свод, заорал — рев из груди вырвался оглушительный, и Лембиту окончательно очнулся. И подняв руку, вполне членораздельно произнес, преодолевая в разуме чудовищное потрясение:
— Не может быть, твою мать! Этого просто не может быть!!!
Перед ним была его собственная рука, только не со сморщенной от старости кожей, с пигментными пятнами, а здоровая — пальцы ровные, не скрюченные, крепкие. Зрелище его потрясло до глубины души, и страшным усилием воли заставил себя чуть успокоиться — сердце оглушительно бухало в груди, норовя изнутри выломать ребра. Вроде понемногу успокоился, стало возвращаться хладнокровие, а вместе с ним способность вполне разумно оценить обстановку, осмотреться, при этом продолжая лежать со скрюченными ногами, которые явно затекли.
— Руки мои, молодые, и в куртке, в которой на рыбалку пошел… Надо мной полог палатки, снега навалило, вон как провис, почти лба касается. И день стоит, раз светло, но из-под брезента не разглядеть…
Лембиту споткнулся на слове, чувствуя, как волосы на голове начинают вставать дыбом. Накатило прозрение, и он выдохнул:
— Так все это был сон⁈ Только сон?!!!
Хрипло выругался и ярости поднялся, извернувшись и подперев прогнувшийся, отвисший вниз под выпавшим снегом полог, спиной. Тяжесть была значительной, затекшие ноги предательски хрустнули в коленях, но сила уже потихоньку вернулась, и в завязавшемся противостоянии он преодолел сам себя и свои слабости — брезент был поднят, а снег с шумом скатился с него. В палатке сразу же стало светло. И он увидел ту обстановку, что в ту злополучную для него ночь. Или в эту…
Да, именно так, ведь он здесь и оказался. Брезент над ним, рюкзак под головой, еще не замершая лунка под ногами, ледоруб лежит, термос стоит, пустая бутыль, немного воды в термосе осталось, как помнится.
— С ума можно сойти, так это был только сон⁈ Все это мне приснилось, а я просто заснул в палатке⁈ Бред какой, я же наяву там жил. Наяву, ел, пил, любил — и все собственными глазами видел⁈
Слова звучали подобно гласу вопиющего в пустыне — наверное, в таком состоянии люди умалишенными и становятся, слюни пускают, трясутся ручонки, и глаза из орбит выкатываются. Он видел себя абсолютно прежнего, вот только память настойчиво подсказывала, что в средневековье он тоже долго прожил, очень долго, почти тридцать шесть лет, и сейчас мог припомнить чуть ли не каждый день, который там провел. Вроде как ровно вторую половину срока ему отвели — одну здесь, прежнюю, и другую там, будущую. И вот сейчас «статус кво» полностью восстановлено, и впору вызывать «Шуру-голубчика», вернее санитаров из псковской «психиатрички», ведь как говориться — «клиент медленно дозревает».
— Бред! Бред! Не может быть такого, не может быть…
И тут ему на ум пришел один из любимых советских фильмов, где один изобретатель соорудил у себя на квартире «машину времени», но во время испытаний получил тяжелейшую контузию, и ему привиделась древняя Москва с царем Иоанном Васильевичем, по прозвищу Грозный. Злоключения главных героев были интересные, да и сумасшедший дом тоже, с вызовом «психиатрички» и смирительными рубашками. И он вляпался в точно такую же бредовую ситуацию, в которую, расскажи, никто не поверит. Да и зачем кому-то рассказывать свое столь яркое впечатление от обычного, пусть даже необычного сновидения. Яркого и красочного, где все как вживую, но, тем не менее, полностью бредового.
— Но зато пережил «вторую» жизнь, — пробормотал Лембит, и вытер выступивший на лбу пот. Ноги ожили, стало покалывать ступни, видимо затекли на самом деле. Он уселся на папке, посмотрел на ящик с рыбацкими снастями, но открывать не стал. Захотелось выпить, вернее, очень захотелось, а Лембиту прекрасно помнил, что захватил с собою небольшую бутылочку «старого Таллинна». И порывшись в рюкзачке, нашел искомое, достал и свернул с бутылки крышечку. Понюхал — ничем не изменившийся знакомый аромат узнал сразу. Отпил прилично, разом полсотни грамм — тягучая густая и очень сладкая жидкость наполнила рот, и он ее медленно проглотил. Спустя несколько секунд пришло осознание, что он выпил что-то очень крепкое — пережил узнаваемое послевкусие. А затем обожгло пищевод, горячая волна прихлынула к желудку — стало совсем хорошо. И на душе немного полегчало — стресс от пережитого потихоньку схлынул.
Благостно так на душе стало после принятия приличной дозы «успокоительного», и он сделал второй серьезный глоток, заново ощутив воздействие «лекарства». И полегчало, сердечко успокоилось и захотелось закурить, хотя и был некурящим, но иногда «баловался».
— Но у меня в рюкзаке пачка сигарет, — вспомнил вслух, и тут его проняло — этого он знать не мог, но во сне под елью, глядя на испуганных эстов, голодных и замерших, он распаковывал содержимое рюкзака.
— Это бред, не может быть, но в этом кармане есть пачка курева, а «значит все не так и плохо на сегодняшний день». И я помню какого — сигареты деда, советские еще, «Таллинн» — белая пачка, синий верх с белым барельефом старого города, фабрика «Леек», стоимость в копейках обозначена. Я все помню, все… Ой, пипец — так оно и есть!
Лембиту стало плохо — в руках он держал искомую пачку, именно дед в юности угостил его первый раз такой сигаретой, сказав, что их больше нет от слова «вообще», и никогда уже не будет. И вот его наследство, положенное братом — маленькая картонная пачка, которую он полностью искурил за пять лет пребывания в том мире — можно даже припомнить, когда и где дымил каждой сигаретой. И трясущимися пальцами он вскрыл пачку, вытянул одну сигарету и щелкнул зажигалкой. Жадно затянулся, выпустил через ноздри дым, затем сделал новую затяжку. Нащупал бутылочку, сделал небольшой глоток, потом затянулся дымком — «таллинн» на «таллинн» неплохо «наслоились», очередной панический приступ удалось пережить относительно легче, чем тот, что случился с ним прежде. Все же «стрессоустойчивые» препараты вовремя принял, расслабляющие психику.
И хрипло рассмеялся, почти каркая как старый ворон:
— Надо же — крестоносцев разбил, на княжне женился, королем стал! А потом вообще масть поперла — русские земли от нашествия уберегли, а монголы от Европы пепелище оставили. И придет же в голову такая «альтернатива» — лучше книжки на ночь не читать, а стопку-другую выпить для успокоения нервов. «Журнал „Здоровье“ так рекомендует», когда у тебя «не закрытый, а открытый перелом»!
На память пришла цитата из другой советской кинокомедии, и Лембиту пробил нервный хохот. Отсмеявшись, он утер глаза, закурил новую сигарету — что в другой ситуации его самого изумило несказанно, ведь не был курильщиком настолько, но такое пережил во сне, что и некурящий закурит. И чисто машинально выпил очередную, и достаточно изрядную дозу душистого ликера, что удивило бы его больше, если не пребывал в смятении чувств. Снова рассмеялся, но тише, и хрипло, сам себе сказал:
— Я бредил, теперь все понятно и вполне объяснимо. Просто в палатке от нехватки воздуха и выделения дыханием углекислого газа, произошло «кислородное голодание» с временным помутнением рассудка и продолжительными галлюцинациями. И находясь в бессознательном состоянии, я сам шарился по своему рюкзаку, и в памяти просто машинально запечатлелись найденные в нем вещи, которые я как бы во сне и доставал. А показалось, что я прожил в сновидении много лет, хотя прошло…
