Золото. Назад в СССР 1 (СИ) - Хлебов Адам

Те из нас, кто доживут, и не уйдут из профессии, не сопьются, не сгинют в пучине нищеты, не то, что петь — выть по волчьи, товарищ Гунько, будут не в состоянии.Долгое время.

Конечно, будут те, кто найдет себе хозяев и заживет припеваючи, продавая свое время, знания и души заграничным концессиям. Но их будут единицы.

Какое существование будут влачить те, кто составляют костяк советской золотодобывающей промышленности, вам товарищ Гунько, лучше не знать.

Но есть и хорошие новости: остануться те, кто не растеряет остатки самоуважения, твердость характера и романтического запала присущего профессии. Те, кто всегда помнить, что геолог это не просто инженер, а инженер с кодексом чести.

Я довольно выдохнул, вышагивая и разглядывая дальние сопки. Костя сделал все правильно, отказавшись от рассказа Гунько.

Меньше знаешь — лучше спишь. Несмотря на то, что Гунько изменился в последнее время, и градус недоверия снизился с ним все еще нужно держать ухо востро.

К нашему лагерю, разбитому с утра мы пришли ближе к восьми часам вечера.

Ямазовы разбили себе палатку, но не притронулись к вещам спасателей, ушедших на поиски.

— Мы не знали, когда вернетесь и будете ли разбивать лагерь, поэтому не стали ничего делать, — как бы объяснялся Султыг.

Он не говорил ничего агрессивного, но он произносил это с такой интонацией, что казалось что он пытается конфликтовать и возмущаться.

Мы быстро, в течении получаса поставили палатки. В моей должен был расположиться Гибарян.

Наконец-то будет возможность подробно поговорить о ситуации.

Все устали и проголодались. Нет ничего лучше ужина для уставшего, но выполнившего свой долг геолога.

Я нашел Гибаряна и это самое главное. Теперь можно расслабиться? Мы готовились к трапезе.

В небе висело красноватое солнце. Оно то появлялось, то исчезало в дымке. Еще несколько недель будут белые ночи.

Над долиной дважды пролетали птичьи стаи. Повсюду, куда ни глянь, встречались разнообразные представители пернатого царства.

Первая стая пуночек,в своих чёрно-белых нарядах, перелетая с камня на камень, метрах в трехстах, пели свои песни.

Вторая — стая белошейных гагар кружилась в небе неподалеку. Они летели к нам, но каждый раз резко с заунывными криками отворачивали в сторону.

Гибарян задумчиво провожал их взглядом.

— Прямо, как удача геолога. Близко, кажется, что вот-вот рукой дотянешься, а она разворачивается и улетает.

— Что там Гунько мелет про твою память? Что правда амнезия?

Я кивнул и тихо ответил:

— Настолько правда, что я забыл где взял три кило самородков и как они очутились у меня в рюкзаке.

Гибарян приложил указательный палец к губам.

Сзади со спины к нам подходили Степан с Володей, они уже установили свою палатку.

Гунько и Андрюха дежурили по кухне. Наметив невдалеке зеленый островок, Андрюха пошел туда.

— Смотри, за луком пошел, тут его полно.

Гибарян не ошибся: остров густо зарос диким луком. Андрюха набрал его целую охапку.

Гунько вскрывал банки тушенки, одну за другой вываливал их на две сковородки, стоящих над примусным огнем.

Андрюха нашинковал лук и добавил его в шворчащую ароматную массу. Потом все это присыпал сухим яичным порошком и мукой.

По местности разнесся божественный аромат готовящегося ужина. Я услышал, как заурчал желудок.

Только здесь, в таком обилии кислорода, в экспедиции это ощущаешь. Здесь у всего другой вкус и запах.

— Держи, спрячь — Гибарян улучшил момент и незаметно достал из-за пазухи сложенные листы, — не нравятся мне эти наши новые попутчики, кто это? Откуда они здесь?

Гибарян указал на сидящих в сторонке у своей палатки, Ямазовых. Те наблюдали за приготовлением ужина также как и остальные и не видевшие, что Костя мне что-то передал.

— Это то, что я думаю? Один листок с ключами пропал?

Тихо спросил я Гибаряна. Он вытаращил на меня глаза:

— Да. А откуда ты про этот утерянный листок знаешь? — почти шепотом спросил меня мой друг.

— Мне тебе много чего нужно рассказать.

Я юркнул в палатку и спрятал листы в потайном, водонепроницаемом клапане в рюкзаке.

Ямазовы по своему обыкновению отказались есть тушенку. Они не стали дожидаться окончания ужина и пошли спать

Нам же удалось устроить небольшой геологический пир. Гунько вытащил из кармана фляжку с залитым в неё коньяком «Ани».

— О-у-о-о-о! — хором в один голос восторгались спасатели

— Специально для этого случая держал.

— Константин! За твое здоровье, вернем домой, починим ногу будешь снова, как новенький, по тундре бегать — он приподнял флягу в сторону Гибаряна, отхлебнул, крякнул и передал ее по кругу.

— За тебя, Кость, будь здоров!

— За тебя!

— Будь здоров, не кашляй, Константин, цени жизнь!

Карманная фляга почти совершила круг. Очередь дошла до Кости:

— Мужики, спасибо вам за пожелания и за спасение, спасибо. Если честно, то в какой-то момент я уже распрощался с жизнью. Хреновое это ощущение — должен я вам сказать. Не то, чтобы жаль себя, нет. Тут другое, — он опустил голову и пару раз пощелкал пальцами, в попытке подобрать правильное определение, наконец поднял глаза, — жаль не себя, а своего непрожитого будущего, когда понимаешь, что умрешь, а остаешься еще должен.

Все уважительно продолжали слушать.

— Должен маме с отцом внуков, должен работе и коллегам еще десятки не пройденных экспедиции, стране должен не открытых полезных ископаемых. Вообщем получается, что вы меня сегодня от этого долга освободили. Спасибо, мужики!

Гибарян отхлебнул, сморщился, передал коньяк мне.

Я тоже приподнял напиток в руках в сторону Константина.

— Я присоединяюсь к сказанному, пусть нога твоя благополучно восстановится, главное здоровье. А остальное, как говориться, хорошему человеку само приложиться. Эх!

Я задержал флягу чуть более секунды, но не стал делать большой глоток. Показав, что пью, я просто смочил язык коньяком.

Чувствовал, что после отбоя может что-то произойти. Интуиция в таких случаях меня редко обманывала.

— Из цветного алкоголя, я, конечно, больше зубровку люблю. Коньяк, как-т не по мне.

— Клопами пахнет? улыбался Гунько

— Вовсе нет, Николай Прокофьевич, вы не подумайте, я не ворочу нос. У меня просто от конька будто изжога.

Тарелок не было, поэтому мы стали есть прямо с двух сковородок. Шесть человек, наворачивали тушенку, заботясь о том, кто рядом.

Это отдельное приятственное чувство, о котором никогда не говорят вслух, но каждый видит и ощущает, что тот кто рядом, заботясь о тебе, ближнем, не возьмет лишнего, не скрысит.

Закончив с трапезой, мы по-очереди зачищали дно сковородки галетой и наконец перешли к чаю. Сидя здесь в тундре перед костром я испытывал настоящий покой и остановку времени. Мне кажется, я стал понимать, что имел в виду Выкван. Когда просил не торопиться и дать событиях самим прийти в жизнь.

Я слушал разговоры спасателей про жизнь, смерть. Про силы природы и то, что мы несовершенны, пытаемся переделать природу под себя и отсюда происходит все человеческое зло и ошибки.

Гибарян тоже слушал с полуприкрытыми веками, пока не задремал. Он пару раз издал протяжный нарастающий храп.

Я посмотрел в его сторону — мой друг улыбался во сне.

Наверно ему было хорошо от того, что он вопреки всему снова очутился среди своих в безопасности.

Тогда мне с Володей пришлось его будить, поднимать и тащить, его прыгающего на одной ноге, в нашу палатку.

С большим трудом я помог ему забраться в спальный мешок. Раньше, до ужина, я планировал перед сном рассказать Гибаряну о всех последних событиях, расстановке сил, грозящих опасностях. Хотел поделиться и услышать его точку зрения и советы.

Но он был сильно измотан и, уложив его в палатке, я понял, что ему было не разговоров. Тогда попрощавшись с теми, кто остался снаружи и пожелав им спокойного сна, я сам устроился в палатке на ночлег.