К. Медведевич - Ястреб халифа
Мубарак Абу-аль-Валид разбил лагерь в долине Хазра и послал в Куртубу голубя, прося дальнейших распоряжений.
Халиф прислал ему ответ незамедлительно: свернуть лагерь и идти к Куртубе, чтобы соединиться с Аммаром и идти на Исбилью. Подавлением мятежа в Аль-Мерайа займется Тарик. Повелитель верующих передавал Мубараку слова сочувствия и соболезнования и уверял его, что нерегиль сумеет достойно отомстить за гибель юного Ибрахима ибн Сафара. Воины Абу-аль-Валида еще вьючили колья для частокола на верблюдов, когда по дороге на юг мимо них на рысях прошел корпус ханаттани — Ястреб выпустил когти и, свистя крыльями, летел к добыче.
аль-каср Исбильи,
две недели спустя
В Девичьем дворике от дневного зноя не спасал ни длинный пруд, ни тень под знаменитыми альмохадскими арками — под прорезными квадратами кружевного фриза они опадали ромбами наискось развернутой шахматной доски. Желтоватый песчаник этой затейливой геометрии оттенял изразцовый пояс с золотой окантовкой, идущий по низу беленых стен галереи. Лимонные деревца, рассаженные вдоль оранжевой плитки, окаймляющей зеленоватую воду пруда, не колыхало ни малейшее дуновение. Прозрачный белый газ занавеси, натянутой между колоннами, тоже висел неподвижно.
Айша протянула руку в сторону — смуглая лапка, звенящая гранеными золотыми браслетами, быстро подала ей платок. Девчонка-невольница довольно скалилась, прислушиваясь к гомону в комнате за двойной подковой окна во внутренние покои — тоненькая колонна черного мрамора поддерживала крупитчатую сахарную резьбу арок, а собравшиеся за окном девушки казались невесомыми камышинками в своих прозрачных зеленых и золотистых шелках.
Гомонили не без повода: сегодня ночью Абд-аль-Азиз ибн Омар, эмир Исбильи, наконец-то вошел к Лейла — и та, измученная, но счастливая, лежала на подушках, ожидая, когда ее позовут к придворному лекарю. Старшая смотрительница приказала умастить ей соски возбуждающим средством, и бедняжка натерпелась: Абд-аль-Азиз сломал печать девственности Лейла и штурмовал ее узкие ворота, несмотря на стоны, мольбы о пощаде и плач, раз за разом до самого утра. Но невольница была в долгу перед старой Хадиджей: ее губы распухли, а щеки были искусаны, зато господин даже не отпустил ее переодеться после первого натиска. По обычаю эмир, насладившись девушкой в первый раз, должен был приказать увести ее из спальни и вернуть в новом одеянии и с пояском на талии. Эту тонкую золотую цепочку в Аш-Шарийа еще называли "удилами Бени Умейя" — девушки при упоминании о знаменитой опояске краснели и закрывались химарами, а мужчины довольно хмыкали и поглаживали бороды. Однако охваченному страстным порывом Абд-аль-Азизу было не до утонченных правил харима — он повалил Лейла на подушки и его айр не давал покоя ни ей, ни ее бедрам до самого рассвета. Теперь юная невольница жаловалась подругам и на размеры страшного орудия, и на боль в ногах, которые ей так безжалостно развели и не давали столько времени сомкнуть — но жаловалась притворно, с истомой в голосе и в потягивающемся теле.
Айша усмехнулась: из комнаты выскользнули Мейа и Унейза — обеих купили чуть менее года назад, и все это время невольницы ненавидели друг друга, соперничая за право доставить господину удовольствие. Теперь же они объедились перед лицом новой противницы. Шелестя тонким шелком шальвар и подолов, мягко ступая узкими босыми ступнями по сероватому мрамору пола, они прокрались к широкому проему "смотрильни"-мирадора за спиной Айши. Звенели колокольчики на ножных браслетах, слышался возбужденный шепот:
— О змея… Мы еще увидим, зачем вызвали лекаря. Посмотрим, что он сделает с ее фарджем, когда ее разложат на верхнем этаже Охотничьего двора…
Старый Зухайд аль-Хаттан осматривал женщин харима в галерее, служивший границей между мужской и женской половиной дворца, — ее еще называли Золотым коридором: под его резными раззолоченными потолками смотрители водили присмотренных невольниц и наложниц в покои господина. И там же, в гораздо более скромно убранных комнатах, их принимал старый лекарь. Ширму ставили как раз над пупком женщины, а верхнюю часть тела на всякий случай закрывали широким шелковым одеялом с круглой дыркой посередине — в нее лекарь просовывал руку, чтобы пощупать пульс — ну или другую часть тела женщины, смотря кто на что жаловался. А ниже ширмы — меж бедер женщин — Зухайд мог полноправно распоряжаться по праву главного медика харима.
Завистницы надеялись, что Лейлу приготовят для дальних походов — в городе ходили слухи, что эмир может выступить с войском со дня на день — и пережмут ей детородные протоки. Но скорее всего, с насмешкой подумала Айша, угодившую Абд-аль-Азизу невольницу взнуздают тем самым пояском и закроют ей "бутон стыдливости" — в лепестки цветка женщины вставляли тонкие золотые колечки, между которыми продевали цепочку, запиравшуюся на крохотный висячий замок. Запрут фардж на ключ, как предпочитала выражаться матушка Айши, — она могла говорить без обиняков, ибо Омар ибн Имран дарил ее своим особым расположением больше шести лет, и все шесть лет аль-Ханса Куррату-л-айн не могла выманить у мужа ключ от "замка счастья" ни под каким видом. Когда Омар в конце концов стал навещать ее реже, лекари освободили ее от почетной обузы — и аль-Ханса с облегчением смогла прибегнуть к услугам чернокожих массажистов-евнухов в дворцовом хаммаме. В отличие от супруга, рабы-зинджи делали что и как приказывала женщина, а евнухи, которым сохраняли айры, но удалили яички, оказывались воистину неутомимы. Единственно, жаловалась Айше мать, мужчина, которого лишили возможности иметь потомство, становится капризен и мелочен — и любовников приходилось всячески ублажать драгоценными подарками и молоденькими рабынями.
Для супруги Омара ибн Имрана подобные забавы были вполне безопасны — она оставалась в хариме полновластной хозяйкой, так что и строптивый евнух, и случайная доносчица могли рассчитывать лишь на место в лодке с камнями, плывущей к самому глубокому месту Ваданаса. Впрочем, мужчины предпочитали смотреть на забавы скучающих женщин сквозь пальцы — в особенности летом. Летом, от одуряющего зноя, приправленного обильной специями пищей с дворцовых кухонь, жены и невольницы не находили себе места в тесных дворцовых двориках, и по ночам из спален рабынь все чаще можно было слышать стоны наслаждения — девушки ласкали друг друга или платили за это черным евнухам с вечно готовыми к бою айрами. Кто-то даже умудрялся подкупать смотрителей и водить в сады за стеной любовников. Время от времени в харим врывались мрачные бостанджи и выволакивали за волосы провинившихся невольниц — их тащили к калитке в дальней стене сада, связывали, сажали в мешки и на верблюдах везли дальше к реке и ждущим там лодкам. После очередной казни ночи в хариме становились тихими и спокойными — а потом страх смывало волной жаркого безделья и удушающей скуки, и женщины снова кидались в приключения, как в речной омут.
В зеленой воде пруда лениво плавали откормленные синие и красные рыбины. Мейа и Унейза закончили шептаться в нише мирадора. Айша снова отерла пот со лба — похоже, еще до обеда придется сменить и платье, и рубашку.
Она снова прислушалась, пытаясь уловить хоть какие-нибудь звуки со стороны Посольского зала. Судьба-насмешница расположила сердце селямлика и сердце интриг и власти Исбильи прямо за стеной харима, в котором теперь была накрепко заперта девушка. Впрочем, из зала Послов сейчас должна была вернуться ее мать — аль-Хансу из уважения к возрасту и уму допускали на верхние галереи. Там, над знаменитыми тремя подковами арок, в изузоренной сине-золотой резьбой стене, под слепящим глаза и воображение сетчатым куполом позолоченного дерева, располагались три забранных золотыми решетками-шебеке окошка — для женщин, которым разрешали слушать совещания сановников дивана эмира Исбильи. Мать Айши являлась на эти собрания вместе с Зубейдой, старшей женой покойного Омара ибн Имрана, Фатимой, третьей — и единственной умной, как мрачно шутила аль-Ханса, — женой эмира Абд-аль-Азиза, и Сулеймой, его любимой наложницей.
Вот уж кого нужно опасаться дурочке-Лейле, вдруг подумалось Айше, — и горечь снова разлилась во рту желчью, от вкуса которой не помогал ни рахат-лукум, ни шекинская халва. "Семнадцатилетней девчонке нечего делать в диване, даже за окном галереи", отрезал брат в ответ на ее просьбу. "Пора тебе подыскать мужа, отец избаловал тебя, Айша".
Вот уж спасибо, злилась про себя девушка, кусая вышитый левкоями край платочка. Чтобы меня каждую ночь водили к нему в спальню четыре хихикающие рабыни, а он бы елозил у меня меж бедер, постанывая и слюнявя мне ухо, а потом, дергая толстым задом, изливал семя, отворачивался и с храпом засыпал. Ну или ставил меня колени и на локти и входил сзади, молотя айром и дергая обеими руками за проклятый пояс — "крепче держи поводья!", так напутствовали мужчин Бени Умейя, провожая в спальню к наложнице. А потом, думала Айша, он бы пожаловал меня золотым замком между ног — чтобы с удовлетворением просовывать палец и нащупывать "ключи от рая" под шальварами после каждой отлучки. Вот счастье женщины Бени Умейя! Недаром ибн Хазм в своем трактате "Опровержение опровержений" писал: "Женщины Аш-Шарийа пребывают в плачевном состоянии, и мы сами довели их до этого. Мы заперли их в харимах и ограничили их разум и души делами рождения детей и их вскармливания. Вот почему теперь они представляют собой жалкое зрелище — ущербные интеллектом, не способные толком выражать свои мысли, они даже не смогут сами себя прокормить, если лишатся господина. И в этом причина запустения и нищеты наших земель, ибо число женщин вдвое превышает в них число мужчин, и эти женщины не приспособлены ни к какому полезному ремеслу". Впрочем, братец, светлейший эмир Исбильи Абд-аль-Азиз, не знал, кто такой ибн Хазм.
