Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
— Понял тебя, Комар.
Пока говорил, вроде легче было. И тотчас снова окунулся в невыносимое ожидание. Что там с колонной? Самое худшее лезло в голову — это уж как водится. А вдруг у Шмеля просто-напросто сломалась рация?
…Колонна стояла на бетонке, растянувшись на две с лишним версты. Издали было не видать никакого движения около бронеходов, тягачей, грузовиков и санитарных лечучек. Двигатели ревели, гудели, тарахтели, работая на холостом ходу. Из-за облака выхлопных газов силуэты машин казались смазанными: постепенно истончались, сходили на нет, перетекая из нашего бренного мира в мир иной.
Сердце мое сжалось в груди — его будто стиснула рука людоеда-нгомбо. Я на ходу распахнул дверцу. Шофер ударил по тормозам. Не дожидаясь полной остановки, я соскочил с подножки. Не удержавшись на ногах, перекатился, вскочил и рванул что есть мочи — вровень с притормозившими из-за меня моторами.
Кабины грузовиков были открыты, крышки бронеходных люков подняты. И ни одного человека рядом. Ни живого ни мертвого. Куда они девались, черт подери?!
Я добежал до головного фургона, заглянул в кабину — пусто, никаких следов схватки, автоматы и подсумки с запасными дисками лежат на сиденье. И крови нет на трещиноватом бетоне, тут и там залитом черными кляксами вара. Гильзы не рассыпаны, окурки не брошены. Не пахнет ни потом, ни порохом. Я обежал мотор, заглянул в обтянутый брезентом кузов: людей нет, оружие и вещмешки — на деревянных скамейках. Ай-яй!
Обочины проверил — вдруг там следы? Ничего. Кинулся вдоль колонны — к передвижному госпиталю. Тяжелораненые никуда уйти не могли.
Мимо меня медленно, как во сне, проезжали «пээры» разведчиков. Бойцы круглыми глазами глядели на пустые машины. Я вскочил на подножку ближайшего, крикнул:
— Жми!
Водитель газанул.
Через три минуты оказались у моторов с красными крестами в белом круге. Я соскочил. Мы с Ефимом Копелевым заглянули в первую летучку. Окровавленные носилки на месте. Людей нет — ни врачей с медбратьями, ни санитаров, ни раненых. На бетоне рядом с машиной несколько бурых пятен и размотавшийся, пропитанный сукровицей бинт.
«А мертвые?!» — стукнуло мне. Кинулся к морозильникам. Двенадцать груженных трупами моторов стояли перед бронеходами арьергарда. Распахнул дверцы первого морозильника. В лицо дохнуло холодом. Иней на потолке и стенах. Трупы на месте. На них не покусились — значит, на колонну напали не желтые грызлы, которые таскают на горбу сирен и могут завлечь к себе в пасть не только живых, но и мертвых.
— Командир!!! — Бежит, размахивая руками, один из разведчиков. На груди у него прыгает на ремне «петров». — Нашел!!!
— Что? — беззвучно выдыхаю я. Во мне все провалилось.
— Следы ведут в лес!
Мы быстро шагаем к ольшанику, который густо пророс Давно отцветшей душицей. Начинаем пробираться сквозь переплетение стволов и стволиков. Трещат под ногами сучья, хлещут по лицу ветки. Я пру напролом, прикрывая лицо рукой. Ефим идет по пятам.
— Тут недалеко! — выкрикивает боец, опередивший меня на три шага. — Тут поляна! — Голос его срывается, давая петуха. Совсем еще пацан.
Сердце стискивает — чувствую: впереди ужас. Кричу бойцу:
— Возвращайся на дорогу! Найду сам! — И верно, ошибиться трудно: на земле множество следов, на ветках тут и там болтаются кровавые бинты, зацепившиеся и сорванные с голов пилотки и шапки.
— Тут недалеко! — кричит разведчик, замедляя шаг и начиная отставать. — Тут поляна!..
Сердце вот-вот разорвется, и в этот миг я вылетаю на поляну, поросшую иван-чаем. Спотыкаюсь о низенький пенек и падаю. Приземляюсь на что-то мягкое и влажное. Сочный, пышнолистый, курящийся белым пухом иван-чай в человеческий рост сохранился только по краю поляны. Дальше громоздилась гора ссохшихся тел — непривычно, невозможно маленьких, словно мановением волшебной палочки превращенных в сморщенных старичков-карликов. Здоровые и раненые, победители и побежденные, командиры и рядовые — все прошагали сюда с бетонки, протаранили заросли неостановимым потоком, чтобы найти здесь свое последнее пристанище. Во веки веков. Аминь…
Я с удивительным бесстрастием глядел на то, что осталось от моих братьев. Перегорел. Выгорел. До донышка.
Злая сила вырвала ребят из обычной череды жизни и смерти, чтобы высосать нутряные соки. Остались одни оболочки — извлечена даже внутриклеточная жидкость. Нет, они не превратятся в мумии (сродни египетским) — тленный грибок, поразивший их во время «пития», уже делает свою работу. Очень скоро тела распадутся во прах. До дома их не довезти. Здесь же они станут добычей птиц и насекомых. А может, какой-нибудь хищник набредет на поляну… Надо похоронить всех.
На моих братьев обрушилась великая черная сила, сталкиваться с которой мне еще не доводилось. Все, кроме оставленного позади заслона, должны были погибнуть разом, но мне и разведчикам повезло. Мы умчались от смерти по гладкой бетонке, чтобы вернуться слишком поздно.
Совсем недавно на этой поляне пиршествовал гигантский кровеед со сворой сосунов и пиявиц всех мастей и размеров. Они и переносят тленный грибок. Я еще чувствовал запах чудовища — запах мускуса, конского пота и крови. В обычном состоянии кровеед — не больше вола, но, когда напьется через все свои двенадцать хоботов, делается ростом со слона, а то и с двухэтажный дом. Он может вобрать в себя столько крови, сколько найдет, и раздувается как чудовищных размеров клоп.
Сам по себе кровеед не слишком опасен: движется он со скоростью пешехода, а насытившись, и вовсе на многие часы теряет подвижность. Его берет и пуля, и меч, и любой сильный яд. Незаметно подкрасться к человеку или к животному он не способен: уж больно громоздок, шумен, пахуч. Так что его обычные жертвы — раненые или больные существа. А потому он любит охотиться вместе с птицей феникс или котом баюном; они вьют гнезда прямо на его загривке, и добыча сама бежит к кровееду.
Кто доставил кровееда к бетонке, вывел на наш маршрут? Ведь кровееды не в силах преодолеть сотни верст по непролазной тайге, живут они в полынных степях и редколесьях. Кто доставил его сюда в нужное время и увез, как только все было кончено? Да и никакой феникс или баюн не смогли бы пересилить сотни бойцов и-чу. Здесь явно был кто-то посерьезней.
Обтянутый пергаментной кожей костяк, ломкие волосы, ввалившийся рот, высохшие глаза… Все одинаково страшны и не похожи на людей. Мои бойцы лежат передо мной — один на другом, сваленные, как ненужный хлам. Тут были командиры ударных отрядов — Петрусь Голынко и Анвар Саматов, мои родные кедринцы и каменские добровольцы, таежные охотники и суровые горцы, алтайские лучники и уйгурские арканщики из числа непокорных хану и-чу. Где-то здесь лежал и мой заместитель Иван Раков.
Я решил собрать документы и личные вещи погибших. Переворачивал невесомые тела, заглядывал в лица, которые невозможно было узнать. Только паспорта и пропуска в карманах могли сообщить их имена. Я читал и не верил своим глазам: неужели этот скрюченный карлик — богатырь Степан Чулымский, способный одним ударом меча перерубить хребет змею-огнедышцу? А этот скукоженный уродец? Разве он в силах усыпить молодого баюна и заморочить голову сирене, как еще пару часов назад мог славный мастер Чингиз Исупов?
Я узнал Ивана Ракова по висящему на груди медальону с портретом жены. Он больше жизни любил свою Ксению. Она заказала у лучшего каменского ювелира платиновый медальон с миниатюрным портретом и оберегом — в надежде, что они охранят ее ненаглядного от смерти и увечья. Я, против здравого смысла, схватил его «птичью» лапку и щупал пульс на тонком сухом запястье, прижимался ухом к впалой груди, пытаясь обнаружить признаки жизни. Тщетно.
Наконец я взял себя в руки и оставил Ракова там, где его настигла смерть. Все кончено. Все решено. Я отомщу. Чего бы и кого бы мне это ни стоило. Найду каждого, кто участвовал, кто содействовал этой бойне, и лично… своими руками… Никому не передоверю. Все сам. Сам!
Не обошлось тут без враждебных нам сибирских генералов. Кто именно замешан — это я узнаю. Буду отвечать на вопросы по порядку. Шаг за шагом. Выстрел за выстрелом. Уверен: найдется много таких, кто захочет мне помочь.
Ефима Копелева, лучшего из нас следопыта, я послал искать следы. На поляну вышли два разведчика и радист. Они приволокли громоздкий черный ящик радиопередатчика, подыскали удобное место. Радист настроился на нужную волну. Я надел наушники и сел к передатчику. И едва услышал шорох эфира, шепот небесных сфер, в тот же миг потерял над собой контроль.
— Шершень! Я — Комар! Как слышишь?! — кричал я в микрофон — боялся, что мне не ответят, что с заслоном тоже покончено.
— Я — Шершень. Слышу тебя хорошо, — ответил Фрол Полупанов сквозь потрескивание помех. — Что там у вас? Я прочитал самозаговор и сказал громко и внятно:
— Слушай приказ: снимайся с позиций и полным ходом давай сюда. — Прикрывать Фролу Полупанову больше некого, а нам без помощи его бойцов мертвых не похоронить. Я перевел дух и довесил четыре пудовых слова: — Лопаты по дороге поищи. — И все стало ясней ясного. «Шершень» буркнул враз охрипшим голосом:
