Андрей Колганов - Жернова истории
2. В конверт был вложен лист бумаги, сложенный вдвое, на коем был нанесен рукописный текст. Бумага, которая использована для написания письма, представляет собой стандартную писчую бумагу первого сорта форматом 8 с половиной на 11 дюймов. Верхние края листа бумаги обгорели, имеют надрывы, а с одной стороны в верхней и нижней части листа имеются также небольшие следы грязи.
3. Текст на бумаге исполнен обычными ализариновыми чернилами черного цвета при помощи перьевой ручки…»
Так, что там дальше?
«…Осмотр места происшествия позволил установить, что зажигательное устройство было закреплено в глубине между камнями, из коих сложен грот, при помощи плотницкого железного гвоздя длиной три дюйма. Об этом свидетельствуют обгоревшие концы суровых ниток (числом двенадцать), привязанных к гвоздю. Кроме того, на земле под местом закладки тайника обнаружены полностью сгоревшие, деформированные и раскрошенные кусочки маленьких деревянных палочек, напоминающие остатки сгоревших спичек. Рядом с ними обнаружены небольшие обгоревшие фрагменты конверта. Несмотря на значительные повреждения от огня, удалось установить, что к этим фрагментам были приклеены кусочки боковой стенки спичечной коробки…»
Следующим документом шло заключение графолога:
«…Таким образом, можно с уверенностью заключить, что почерк, коим исполнено представленное письмо, является нарочито измененным для затруднения опознания лица, письмо исполнившего.
Достаточная уверенность, которая характеризует начертание букв, и признаки беглого исполнения письма позволяют характеризовать исполнителя сего как человека с устойчивым, ровным характером, уверенного в себе…»
После короткого раздумья синий карандаш в руке Сталина вывел на углу сопроводительной записки:
«В. Р. Менжинскому, Т. Д. Дерибасу
Необходимо принять все возможные меры, чтобы установить болтуна, сообщающего секретные сведения классовому врагу, и узнать, в чьи уши попадает его болтовня.
И. Сталин». * * *Ничего не зная ни о ближайших (ибо благоразумно воздерживаюсь от проверки судьбы заложенного в гроте конверта), ни об отдаленных последствиях своего звонка в ОГПУ, я, разумеется, волновался. Но не настолько, чтобы сосредоточиться только на своей интриге.
Подходило время Первомая. Следуя на работу в наркомат, я мог наблюдать из окна трамвайного вагончика, как постепенно преображается центр Москвы. Начались работы по ремонту фасада гостиницы «Метрополь», причем плакат, вывешенный на лесах, гордо извещал, что работы проводятся под руководством ВХУТЕМАС (Высшие художественные технические мастерские). Пустынные площади перед «Метрополем» и перед Большим театром спешно благоустраивались: на них разбивали клумбы, сажали кусты и деревья, возводили фонтаны.
В понедельник, накануне праздника 1 Мая, выходя из дома на работу, здороваюсь с нашим дворником Мусой (кстати, вполне возможно, что это именно его свисток спугнул прошедшей осенью напавших на меня гопников):
– С добрым утром, Муса!
– И вам доброго утра, Виктор Валентинович! – кивает дворник.
– В честь наступающего праздника трудящихся держи-ка для своих детишек. – И я протягиваю ему коробку шоколадных конфет, произведенных бывшим товариществом «Эйнемъ», которое теперь гордо изображает на своих изделиях размашистую надпись «Красный Октябрь». Муса даром что заметно моложе меня, а детей у него уже четверо. Впрочем, и для самого Мусы есть небольшой подарочек – за ленту, которой перевязана коробка, засунут весело поблескивающий золотой червонец.
– Благодарствуем, – степенно отвечает дворник. – Ну совсем как на Рождество в прежние времена!
Интересно, откуда он так хорошо прежние времена помнит, если он много моложе меня? Из потомственных дворников, что ли?
На следующий день вместе со всей партячейкой наркомата иду в колонне первомайской демонстрации. Тут еще далеко до утвердившейся позднее обязаловки, и большинство полно искреннего энтузиазма. Народ вокруг весел, настроение приподнятое, много смеха и улыбок. И конечно, море красных флагов, транспарантов, неизменные в те времена чучела, символизирующие классовых врагов и мировую буржуазию…
Воскресенские ворота и часовня Иверской Божьей Матери на въезде на Красную площадь между Историческим музеем и Московской Думой еще не снесены, однако облик самой Красной площади уже начинает меняться. Напротив памятника Минину и Пожарскому, немного отступя от кремлевской стены, уже почти закончено возведение временного деревянного Мавзолея В. И. Ленина по проекту архитектора Щусева. Я, кстати, был немало удивлен, когда узнал, что в числе горячих сторонников сооружения этого Мавзолея, несмотря на протесты жены и сестры покойного, оказался Леонид Борисович Красин. Я еще понимаю Григория Зиновьева, предложившего переименовать свою партийную вотчину, Петроград, в Ленинград, – тот всегда желал примазаться к славе Владимира Ильича, изображая из себя его самого верного ученика. Но Красин! Видимо, конъюнктурные соображения не обошли стороной и его.
Между всеми делами, заботами и праздниками не забываю и о физической форме, продолжая время от времени наведываться в спортзал на Цветном бульваре. Несмотря на очевидную пользу от таких занятий, вечерние прогулки по Цветному бульвару оставляют удручающее впечатление. Не случайно в этом же году в журнале «Красный перец» было напечатано стихотворение Маяковского «На помощь!»:
Рабочий!
Проснись,
вставай
и пройди
вверх
и вниз по Цветному.
В тебе
омерзенье
и страх родит
этот
немытый
омут…
Идут —
накрашены обе щеки —
аллеей
грязной и торной,
а сбоку
с червонцами покупщики,
как будто —
над падалью вороны.
Я знаю:
такое
не вытравишь враз,
века
проституток калечат.
Я знаю:
десятки
красивеньких фраз
болезни веков
не излечат <…>
Не скажу, что все это было для меня внове. Видывал я этакое и в прежнем времени – и в Москве, и в Афинах, и в Амстердаме… Да и здесь, на Тверском бульваре, – тоже. Но столь бьющей в глаза безысходности мне раньше наблюдать не приходилось. Экономику из руин поднять проще и быстрее, чем справиться вот с таким наследием разрухи. И на всю эту публику взирают со скорбными лицами два монумента: у самой Трубной площади – скульптура «Мыслитель», а шагах в двухстах за ним – памятник Ф. М. Достоевскому, изображающий писателя в арестантском рубище. Обе скульптуры – работы Меркурьева, и обе потом переехали с Цветного бульвара. «Мыслитель» – на могилу Меркурьева, а Достоевский – во двор собственного дома…
Я еще острее почувствовал в этот момент, что такое человеческая цена исторических сдвигов. Историю не остановишь, да и ни к чему это делать, потому что за попытки притормозить историю придется, вполне возможно, заплатить гораздо более страшную цену. А вот сделать все от меня зависящее, чтобы как можно меньше людей оказалось в роли щепок в историческом водовороте, – нужно. Раз уж я попал сюда – буду делать, что считаю необходимым. Однако удастся ли задуманное?..
Глава 17
Как я превратился в ремонтника и что из этого вышло
Несмотря на возросшую нагрузку в наркомате из-за ухода в марте заместителя наркома Фрумкина в Наркомфин, не перестаю напряженно обдумывать свои следующие ходы в политической игре. Впрочем, замнаркома меня все же не сделали, назначили только и. о. Когда Леонид Борисович Красин во время своего короткого набега в наркомат из Франции, где он подрабатывал полпредом, вызвал меня к себе, пришлось выслушать из его уст буквально следующее:
– Тебя, Виктор, по твоим деловым качествам впору бы начальником Контрольно-ревизионного управления ставить. Но я же тебя знаю – ты ведь тут же успеешь испортить отношения с массой влиятельных людей и, что еще серьезнее, с их покровителями в Кремле. Поэтому я тебя даже замнаркома утвердить не могу. Побудешь и. о., не обижайся.
Осталось лишь мысленно развести руками.
В общем, думал я, думал – и решил, что мною упущена международная политика. А ведь именно сейчас под нее закладывается такой подкоп, который в будущем будет способен обвалить очень и очень многое. Я вспомнил пресловутый тезис о «социал-фашизме». И задумал ни много ни мало – противопоставить автору этого тезиса Григорию Зиновьеву тяжелую артиллерию в лице товарища Сталина. Мало ли, что Сталин сам напрямую заявлял, будто социал-демократия объективно есть левое крыло фашизма! Есть шанс, что при обострении отношений с Зиновьевым Иосиф Виссарионович будет рад ухватиться за возможность повернуть этот тезис против главы Коминтерна – чтобы тот не слишком зазнавался. Ну а я в этом малость помогу.
