Борис Карлов - Очертя голову, в 1982-й
В палату заглянула дежурная медсестра:
— Больной, Бруно Вольфович, вы ещё не спите?
— Нет, а что?
— К вам пришли.
— Кто?!
— Брат.
— Нету, нету у меня брата! Документы, документы спрашивали?!
— Да у него на лице документы — родной ваш близнец.
— Где он? Где?!
— Так он уже по лестнице поднимался. Я на лифте приехала, чтобы вы не очень волновались.
— Не пускать!.. Милицию!.. Заприте все двери!..
Карклин натянул до самых глаз одеяло.
— Ой, пойду Главному врачу позвоню, разбужу его… — всплеснула руками медсестра и убежала.
— Стойте! Не уходите!..
Но голос его был слаб, а поблизости никого уже не было.
Карклин спустился с кровати на линолеум и медленно, на четвереньках, приблизился к стеклянному шкафу. Его тело было свинцовым. Открыл дверцу и достал из металлического футляра скальпель.
В коридоре уже слышались шаги двойника.
Цепляясь за ручку и выступы дверной рамы, Карклин поднялся и прислонился спиной к стене. Слабо сжал в кулаке скальпель, поднял руку и приготовился.
Зомби распахнул дверь и шагнул в палату. Взгляд его остановился на белеющей во мраке кровати. Он вынул пистолет и взвёл курок. В этот момент Карклин взмахнул рукой и слабо ударил «брата» скальпелем в шею.
Он промахнулся: лезвие только слегка поранило кожу. Но пистолет выпал, и в следующее мгновение два Карклина вцепились друг другу в горло. Зомби сжал пальцы, медленно опустил руки, и коматозник послушно осел на пол. В горле у него засвистело, руки скользнули по измазанной кровью шее противника и бессильно упали.
Посетитель спрятал за пазуху пистолет, поднял скальпель и несколько раз ударил лезвием в горло двойника. Тот зашипел, заклокотал и испустил дух.
В тот же миг зомби закачался, схватился за голову, вздрогнул, зажмурился и открыл глаза.
Это снова был Карклин. Тот самый, которого утром сбила машина и который только сейчас почувствовал боль в ушибленном тазобедренном суставе.
Уняв дрожь и усилием воли взяв ситуацию под контроль, Карклин раздел догола и взвалил на плечо бездыханное тело. Озираясь по сторонам, прошёл по пустому коридору к пожарной лестнице.
Спустившись в котельную, затолкал тело в горящую угольную топку. Разделся и бросил в огонь чёрный костюм, кальсоны и рубашку. Бегом вернувшись в палату, убрал с пола кровь. Надел на себя пижаму коматозника, сунул пистолет под подушку и залез под одеяло.
Появилась медсестра. Она держала в руке шприц, на ходу отламывая кончик от стеклянной ампулы.
— А где же ваш брат? — поинтересовалась она, протирая спиртовой ваткой кожу на руке Карклина.
— Ушёл. Уже ушёл.
— Вот и хорошо, что ушёл. Потому что врач велел до утра никого к вам не пускать. Вам ещё вредно так нервничать. Я вам сейчас кольну успокоительного, чтобы вы хорошенько выспались и отдохнули.
Карклин не возражал.
Утром он встречал сильно переменившихся, но искренне обрадованных родственников. Номера счетов хранились в памяти коматозника, и все эти годы не проходило дня, чтобы семья не молилась о его выздоровлении.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
День рождения Котова
16 июля 1984-го Р. Х. или 67-го года Новой Эры, как было предписано вести новое летоисчисление, Дима отмечал свой формальный двадцать второй день рождения. Формальный потому, что реально он прожил полных двадцать восемь — четыре там и ещё два здесь.
На вечеринку собрался полным составом «Невский факел», Петрушка и ещё какие-то полезные люди, которых пригласила Чебрикова. «Скажу, что кроме твоего дня рождения, у нас сегодня помолвка, — предупредила она. — Все видят, что мы живём внаглую; сейчас это не поощряется».
К семи часам гости начали подтягиваться. Поскольку Чебрикова велела «одеться поприличнее», Степанов явился в костюме и галстуке. Осипов и Лисовский, после недолгих раздумий, нацепили идеологически выдержанные футболки с эмблемой молодёжного фестиваля в Северной Корее. Было жарко, и Степанов поглядывал на них с завистью, вытирая украдкой пот со лба.
На чёрных волгах приехали несколько полезных гостей. Угощения были доставлены из горкомовской столовой по комплексному заказу. Лена сама не готовила, даже мытьё посуды было привычной котовской обязанностью.
Когда гости расселись, москвич Андрей Романов, начальник отдела Культуры ЦК ВЛКСМ, произнёс поздравление по поводу помолвки. День рождения как-то непонятно отошёл на второй план.
Только после того, как выпили по второй, зазвенели приборами, раскладывая салаты по тарелкам. В духовке, уложенные гармошкой, подогревались десяток сплющенных цыплят «табака». На плите варилась кастрюля с картофелем, который Дима с утра усердно чистил, а ещё больше — калечил.
Как выяснилось почти сразу, собравшиеся были не дураки выпить. Тосты неслись один за другим. Потом Лена врубила магнитофон и предложила танцевать. Под музыку британской группы «Смоуки» (запись с грампластинки фирмы «Мелодия») важные гости, сняв пиджаки, солидно пританцовывали и щёлкали пальцами.
Во время медленных танцев партнёром Лены неизменно оказывался Андрей Романов из ЦК ВЛКСМ. Ещё за столом Котов заметил, что они переглядываются, и теперь у него в груди бушевало пламя.
Позднее на столе сделалось пустовато и грязно, а гостям — скучно. Степанов клеился к зрелой даме, работавшей на телевидении, Петрушка прилёг в соседней комнате, Осипов и Лисовский смылись, не попрощавшись.
Сама собой возникла идея продолжить в ресторане. Расселись по машинам и выехали.
— Дима разве не с нами? — поинтересовался Андрей Романов, в машине которого сидела Чебрикова.
— Перебрал, наверное, — сказала Лена рассеянно. — Пускай поспит.
Но Дима не перебрал. Вернее, не до такой степени, чтобы из-за этого остаться дома. Просто о нём забыли. Его никто не звал, а напрашиваться самому в чужую машину не хотелось. Он сидел один за неприбранным столом и курил. В комнате появился Петрушка.
— В голове трещит…
Они расчистили место на столе, и Дима достал из серванта два прибора. Принёс кастрюлю с холодной картошкой, открыл шпроты. Выпили по рюмке, закусили, выпили ещё по одной.
— Чего спать завалился?
— Работы много. Систему «Маяк»… то есть, тьфу, тьфу!.. — Петрушка похлопал себя по губам. — Эту… одну хреновину разрабатываем. Лучше не спрашивай.
— А я и не спрашивал…
В седьмом часу утра ввалился Степанов. Ночь он провёл в квартире той самой дамы с телевидения, к которой начал клеиться ещё за столом. Сюжет классический: муж в командировке. Об этом ему было сказано в машине, и тёпленькая парочка до ресторана не доехала. Теперь он примчался к Котову, чтобы составить себе алиби. То есть, он должен был прийти домой прямо с котовского дня рождения, пьяным, как положено.
Степанов достал из-за пояса две бутылки коньяка, сорвал пробку, принёс из кухни стакан, налил доверху, выпил. Выкурил папиросу. Налил ещё один, выпил.
— Лимончиком занюхай, — подсказал Петрушка. Они с Котовым так и просидели всю ночь за бессвязным разговором.
— Чебрикова не возвращалась? — поинтересовался Степанов, шумно дыша и перегрызая лимонную корку.
— Не возвращалась, — мрачно ответил Котов.
— Может, к себе поехала?
— Нет.
— Ну, тогда, старик, я не знаю. Не расстраивайся, зато у нас теперь на телевидении всё схвачено.
— «Зато» в каком смысле?
— Чего? — не понял Степанов.
— Ты этим словом что-то противопоставил. Типа того, что хотя твоя баба — шлюха, зато твою морду скоро будут показывать по телевидению.
— Ну, старик, зачем ты так, — Степанов похлопал приятеля по плечу. — Я про морду ничего такого не говорил.
Котов только рукой махнул.
Но вот защёлкал замок входной двери, и в комнату заглянула запыхавшаяся и раскрасневшаяся Лена Чебрикова.
— Вы ещё празднуете, молодцы какие!.. Дима, у меня в шкафу, за платьями, бутылка рижского бальзама и полусухое шампанское — я как знала, нарочно припрятала от гостей…
Никто не пошевелился. Но Чебрикова сама, продолжая болтать и суетиться, выставила на стол бутылки. Правильный Петрушка взял шампанское и отнёс его в морозильник.
— Сначала посидели в ресторане, потом гуляли, смотрели как разводятся мосты. Смотрели-смотрели, да так, сдуру, и остались на той стороне. Ночь, а народу — как на демонстрации. Все разошлись, а я присела на скамейку и заснула…
Чебрикова трещала, но на её слова никто не реагировал. Степанов доедал остатки салата, Петрушка сосредоточенно осматривал сургучную заливку на горлышке бальзама, Котов с деланным безразличием курил.
— А вы, значит, так и сидите…
Лена, наконец, ощутив двусмысленность своего положения, другим голосом произнесла:
