Василий Звягинцев - Бремя живых
– Постараюсь, Вадим, постараюсь. За исключением тех моментов, когда она спит с Сергеем. Но ты бы знал, как я тоже устала. От всего, а главное – от ощущения близости твоего Шлимана, вообще этой загробности. Может, когда выйдем в море, полегчает?
Такая надежда звучала в ее голосе и с таким доверием смотрела она на него, что у Ляхова только что слезы не навернулись на глаза. Приятно все-таки, если есть рядом человек, верящий в тебя вне всяких привходящих обстоятельств. Просто потому, что ты – это ты.
– Полегчает, безусловно. В данном вопросе. Но станет вдесятеро сложнее в другом. Так что всегда помни слова жены протопопа Аввакума. «Долго ли еще нам, Петрович, мучиться?» – спросила она в самый беспросветный момент. «До самыя до смерти, матушка. До самыя до смерти!» – «Ну, Петрович, инда[81] еще побредем».
– Тогда и мы с тобой «побредем», – стараясь выглядеть бодрее, ответила Майя.
И в очередной раз Вадим удивился, как оно сложилось. Избалованная, капризная, осыпанная жизненными благами сверх всякой меры девушка, «звезда московских салонов», чем дальше, тем отчетливее проявляла черты характера настоящей подруги. Сильной и надежной. Словно во времена раннего неолита.
Так и что удивительного, на самом-то деле? Всегда подобное случалось, и те мужчины и женщины, со времен раннего неолита, которые выбирали друг друга по принципу «мы с тобой спина к спине против всего мира», те и выживали, и давали потомство, освоившее через положенные тыcячи веков всю эту планету.
Их разговор происходил на краю бетонного пирса, рядом с катером. До ближайшего здания на берегу было больше ста метров, работающий на подзарядку аккумуляторов дизель и все его генераторы должны были, по замыслу Ляхова, гасить не только их слова, но и мысленные излучения. Против кого направлена эта предосторожность, он не знал, но считал, что лишней она не будет.
Выход в море был назначен на завтрашнее раннее утро. Как только достаточно рассветет, чтобы видны стали обозначающие фарватер ориентиры. Однако ночевали все пока еще на берегу. Чтобы выспаться перед походом как следует, впрок, в тишине, о которой надолго придется забыть. Дальше будет выматывающая, до боли в ушах и даже корнях зубов вибрация палуб под ногами и неумолкающий гул дизелей. Люди, само собой, и к этому привыкают, раз служат на флотах, но это же сколько здоровья и нервов уйдет, пока привыкнешь.
Вымылись напоследок в бане. Как следует, по-ресторанному, поужинали по той же самой причине, имея в виду, что следующий раз горячее есть придется, может, через неделю, а может, и никогда.
Проснулся Ляхов в шестом часу утра, с обычным для себя тревожным чувством, какое появлялось всегда перед сулящими крутые переломы в жизни событиями. За окнами было совсем еще темно. Он полежал, глядя в потолок, перевернулся с боку на бок. Больше всего сейчас хотелось снова натянуть одеяло на голову, закрыть глаза, еще хоть на час-другой укрыться в дебрях сна от поджидающего за этим надежным укрытием мира.
Но поддаваться слабости нельзя. Не офицерское это дело. Офицер должен всегда быть весел, бодр, готов хоть с чертом сразиться, если служба требует. Подавая тем самым окружающим нижним чинам достойный подражания пример.
Он не спеша оделся, бриться не стал, пора было, по обычаю подводников, начинать отращивать бороду. Походный ранец был собран с вечера, но Вадим еще раз тщательно осмотрел комнату, внутренность шкафа и ящики стола. И под кровать заглянул. Обидно было бы забыть что-то, о чем потом придется пожалеть.
На одно плечо ремень ранца, на другое – тяжелого автомата, старинного, излюбленного американскими гангстерами эпохи «сухого закона», с пулями в фалангу указательного пальца. А в дисковом магазине патронов с такими пулями целых сто. Глядишь, пригодится.
Нравилось ему, откровенно говоря, здешнее изобилие оружия. Когда, уподобляясь Дизраэли[82], можно менять автоматы и пистолеты, будто знаменитый граф – перчатки и галстуки. Под цвет глаз любовницы, неба над Тауэром или вопреки пожеланию дворецкого. Вызывающая демонстрация свободы личности в до предела несвободном мире.
За дверью Майи было тихо. Он поднял было руку, чтобы постучать, но тут же передумал. Некуда спешить. Мало что на улице продолжается ночь, так еще и опустился плотный моросящий туман. Вадиму вдруг расхотелось в море. Нет, в принципе деваться некуда, но отчего вдруг отплывать именно сегодня? Можно и завтра, и послезавтра тоже…
Как бы хорошо – вернуться в комнату, погасить свет, задернуть шторы. А на берегу сейчас резкий, пришедший с северной Атлантики ветер, волну развело, катер даже у пирса болтает вверх-вниз и с борта на борт. М-да…
Ляхов дошел по аллее почти до самых ворот, ведущих на катерный пирс, опустился на скамейку в тени разлапистых туй, с которой видны были освещенные мощными люстрами рубки и мачты кораблей.
Если уж обратной дороги нет, захотелось ему соблюсти национальный обычай – присесть на дорожку.
Сырая, знобкая морось его не смущала. Экипировался Вадим на славу. Попользовавшись тем отделением вещевого склада, где по арматурной ведомости снабжались только старшие и высшие офицеры. Капитанская фуражка с подкладкой из непромокаемой ткани и широким, в ладонь, козырьком с медной окантовкой. Утепленный кожаный реглан с капюшоном, не продуваемый любой силы ветром. Особые флотские сапоги, подошва которых не скользит даже на мокрой стальной палубе. А внутрь – шерстяные носки двойной ручной вязки.
В подобном облачении легко выстоять вахту на мостике крейсера в зимнем Баренцевом море. И здесь – спокойно перекурить минут десять-пятнадцать, а уж потом…
Завести вспомогательный движок, подать напряжение на тепловентиляторы и калориферы, к моменту отхода разогнать стылую сырость кают и рубки. Раскрутить ротор гирокомпаса, привести его в меридиан. Да мало ли дел на борту перед походом.
Выходить из порта в открытое море он научился, тут проблем не будет (тьфу-тьфу, не должно быть, так точнее) и до самого траверза Крита тоже, а вот дальше! Эгейское море нашпиговано островами, как суп клецками, и какие там ветра и течения между ними? На толщину лоции смотреть страшно, не то чтобы прочесть и запомнить. А потом нужно ухитриться попасть в узкую воронку Дарданелл, и в Босфоре, говорят, тоже какие-то подводные течения…
Ну, Босфор – это еще когда будет, до него идти и идти.
В припортовом табачном магазинчике, небольшом, но богатом, Вадим вчера наткнулся на целую витрину с курительными трубками и отобрал себе несколько наиболее интересных. В море трубка не в пример практичнее сигарет или папирос. От тумана и брызг не раскиснет и не погаснет, замерзшие пальцы согреет, и курить ее, при должном умении, можно часами.
Ляхов вытащил из кисета ту, которую полюбил сразу и больше всех, и первой начал обкуривать. Длинный прямой «Петерсен», с широким кольцом на мундштуке, изготовленным из настоящего серебряного шиллинга тысяча семьсот какого-то года, что удостоверено специальным сертификатом. Верхний обрез чашки тоже окантован серебром.
Ежели вдруг выскочит из мокрых кустов вурдалак или оборотень, вполне можно засветить ему этим делом между глаз, поскольку серебряных пуль в боекомплекте «Томпсона» не имелось.
Вадим старательно набил трубку «Кэпстеном» (положение обязывает), не спеша раскурил, добыл, наконец, достаточную порцию пахнущего медом и сушеным черносливом дыма. Глубоко затянулся. Голову сразу плавно повело. Хорош табачок!
А через несколько секунд, в полном соответствии с поговоркой «Про серого речь, а серый навстречь», из искрящейся под светом фонарей водяной взвести материализовался капитан Шлиман, собственной персоной. Пусть и не вурдалак, но все равно по теме… Видно было, что ему сырость и дождь тоже нипочем, пусть и по иной причине, чем Вадиму.
Коротко кивнул, приветствуя, и сел рядом, даже не проведя машинально ладонью по мокрым рейкам, как это сделал бы любой «нормальный» человек. Да и вправду, что ему мокрые штаны по сравнению со всем, уже случившимся?
– Где ж вы гуляли, Микаэль? – поинтересовался Вадим, словно все происходило на старой Земле и были они не то чтобы приятелями, но людьми, связанными общим делом и интересами. Бывает, что и покойника невредно поставить в тупик неадекватным вопросом. – Четыре дня, однако. Вполне можно было сбегать до старой израильской границы. Не пробовали?
– Пробовал, – не стал темнить Шлиман. Он выглядел еще более человеком, чем при последней встрече. Что вполне соответствовало ляховским прогнозам. Мы ж не дураки, если кто думает…
– И?
– Тяжело, – капитан вздохнул. – Вы ее проехали действительно свободно?
– Як бога кохам! – неизвестно почему, ответил Вадим по-польски. Или потому, что сам он – Ляхов, или исходя из того, что предки Шлимана происходили приблизительно с Волыни или Люблинщины. – Мы вообще заметили, что выскочили, только когда указатели на дороге увидели. А вы?
