Главная роль 3 (СИ) - Смолин Павел

— От этого недостаток кислот появился — серной, азотной да солярной, — неумолимо продолжал вгонять меня в тоску Менделеев. — Аптекари воют, текстильщики воют, купцы руками разводят — как анилину привезешь, ежели по всему миру так?

Немного отлегло — «мировая практика» это не оправдание, но почему-то неплохо успокаивает. Тот же принцип, что и у заваленного экзамена — не один я такой дурак, эвон нас сколько, а значит не так уж и обидно!

— Самое прискорбное, Георгий Александрович, что ежели бы Сибирий по уму применяли, как вы да доктора ваши стократ повторяли, его бы с избытком хватило! — возмущенно развел руками Менделеев.

Перекладывать ответственность на народ очень плохо, но не спросить я не смог:

— А как его применяют?

Моя слабая информированность Дмитрия Ивановича не удивила — привык к такому, и авторитета я в его глазах не потерял: подразумевается, что я очень занят, и я действительно стараюсь таким быть. Газеты просматриваю добросовестно, да только увидев в заголовке или тексте слово «Сибирий» автоматически этот материал пропускаю — привык за первые недели слышать о нем исключительно хвалебные отзывы и решил, что так будет всегда. Будет мне уроком.

— Полоскания — это понятно и правильно, ежели не здоровый человек этим промышляет. Но промышляют-то и здоровые! Купальни специальные отрывают — для людей с достатком целые ванны с сибирием, для тех кто победнее — умывальники, лицо да руки споласкивать. Кто поглупее — порошок ложками жрут. Корчатся, воют, а жрут!

Горький он очень.

— В зубной порошок сибирий добавляют, еду посыпают — очень модная услуга в ресторанах ныне. Аптекари карманы набивают — здесь польза некоторая есть: студенты-химики лаборантами в аптеки идут да прямо на дому заказчикам сибирий смешивают. Все полегче жить да учёбу оплачивать. Поначалу-то неплохо было, покуда все не распробовали, а потом сибирия стало не достать — начали аптекари пес пойми что намешивать — каждый день люд травился, помирал. Медицинский департамент да полиция работают исправно — отравителей да мошенников таких под суд да на каторгу пускают, и ныне смертей почти нет: охолонули мошенники, догадались безвредную бурду мешать.

— Твари, — охарактеризовал я любителей намешать ядов.

Это же не жадность даже — ладно если мошенник подпольно «шмурдяк» в грязном переулке толкает, это конечно чудовищно, но от преступника иного ждать и не приходится. Аптекарь-то человек грамотный, и прекрасно отдает себе отчет в том, что от его подделки человек умрет.

— Хуже тварей, — поправил Менделеев. — Твари-то зла не имут — их Господь такими создал, и убивают они только прокорма ради. Это — чудовища в человеческом обличье, и их в кипящем масле прилюдно варить надо!

Согласен, но в Империи много инфраструктурных проектов, на которых пригодятся сильно провинившиеся рабочие руки — с папенькой о переносе каторги с Сахалина я говорил, и он, пусть и неохотно, согласился спустить команду проработать создание исправительно-трудовых колоний там, где от них экономике будет польза.

Повздыхали — грустно это все — и Менделеев продолжил:

— И, извините за такие подробности, Георгий Александрович, особо радеющие за свое здоровье господа клизмы с сибирием ставят — по утрам и вечерам, с гордостью рекомендуя сию процедуру всем знакомым.

Эта деталь словно пробила остатки брони, заставив меня погрузиться в уныние:

— Ужасно. Черным по белому же написано, как и в каких случаях применять. Лично мной, извините за нескромность, проговорено не один десяток раз! Соответствующим циркуляром Медицинского департамента с подписью министра закреплено. А больные-то мрут! Сколько тысяч жизней оборвалось из-за кретина, который себе в задницу сибирий сует?

— Совершенно ужасно, Георгий Александрович, — ничуть не радостнее меня вздохнул Менделеев. — А самое ужасное — сделать с этим ничего нельзя. Покуда производства кислот да другого нарастим, кретины, как вы совершенно справедливо эту братию окрестили, уже наиграются и заведут себе новую моду. Однако ж кислот у нас и без сибирия нехватка, — кивнул на папку.

— Тщательнейшим образом изучу, — честно пообещал я. — Кого надо нагружу, финансирование найду. В Германию в октябре поеду, договорюсь с тамошними химиками.

— От всей души поздравляю вас со счастливой помолвкой, — улыбнулся Менделеев.

— Спасибо, Дмитрий Иванович, — на автомате поблагодарил я, думая совсем о другом. — Давайте так поступим — послезавтра я в Петербург прибуду, на неделю. К прибытию плоды трудов ваших изучу, и мы с вами поговорим более предметно.

— Так точно, Георгий Александрович, — с одобрением на лице огладил бороду ученый и заметил. — Не один я работал. На последних листочках позволил себе поименно указать.

— Спасибо, Дмитрий Иванович.

Награда обязательно должна отыскать своего героя, иначе зачем такое государство?

— Ежели вы в Петербург нагрянуть решили, я бы хотел попросить вас о возможности представить вам одного очень толкового коллегу, — добавил Менделеев.

— Я надеюсь, что одним таковым вы не ограничитесь, — улыбнулся я.

— Не ограничусь, — улыбнулся в ответ ученый. — Однако Семён Васильевич Панпушко заслуживает быть представленным вам отдельно. Энтузиаст, все свободные от преподавания силы тратит на изыскания приемлемого способа снаряжения снарядов мелинитом. Вот его я бы вам в кабинет не притащил — рвануть легко может.

Пикриновая кислота. Очень нестабильное и очень мощное взрывчатое вещество, от работы над которым нужно навсегда отвадить всех обладающих ценными мозгами людей — подорвутся без всякой пользы. И имя знакомое. Поднявшись с кресла, я пробежался пальцами по корешкам стоящих в шкафу книг и вынул оттуда труд с названием «Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина», показав его Дмитрию Ивановичу.

— Его! — подтвердил Менделеев.

Значит это судьба.

Глава 24

Утро началось привычно — с почты. Главной ее компонентой стало длиннючее (а как иначе) письмо от Толстого, которое мне зачитал Остап — он, в отличие от меня и «левых» секретарей, почерк гения русской словесности разбирать умеет. Содержание повергло меня в задумчивость и некоторую грусть. Когда граф спросил «может ли бес в бабе сидеть?» мне и в голову не пришло, что он имел ввиду свою жену, Софью Андреевну. Что ж, некоторая логика, пусть на мой взгляд и неправильная, здесь имеется — не все люди обладают способностью винить в собственных проблемах себя. То злое государство виновато, то непонимающий высоких позывов социум, то невидимая и неосязаемая сущность, именуемая «судьбой». Лев Николаевич в своем «грехопадении да гордыне» винил жену, которая, мол, служила орудием засевшего в ней беса, сбивающего графа с пути истинного. Девичья ее фамилия — Берс — самая что ни на есть намекающая! Более того, Софью Андреевну угораздило обладать деятельным характером и в свое время сдать экзамен в Московском университете на звание домашней учительницы. Что это, как не дьявол во плоти? «Как мог я быть столь слеп, Георгий Александрович?» — горестно вопили в небеса передающие боль графа буквы.

Короче — развод неминуем, и Лев Николаевич попросил меня поспособствовать одобрению процедуры Синодом. Софью Андреевну чисто по-человечески жалко, но мне «по-человечески» думать в этой ситуации непозволительно, поэтому написал записку Синоду и велел Семену отнести ее куда следует.

Второй важный пункт — Толстой пакует чемоданы и собирается на Валаам, в тамошний монастырь, очищать душу от налипшего на нее за годы совместной жизни влияния «беса». Задумчиво пошевелив усами на висящую на стене здоровенную карту Империи, я задал самому себе важный вопрос: насколько обидятся и на что пойдут финны, если передать принадлежащий их княжеству кусочек Валаамской территории РПЦ в качестве монастыря-заповедника? Так-то это не совсем урезание финских территорий, а просто кусок землицы с нюансами, но они же там частично лютеране, а еще — очень говнистые.