Боевые репетиции (СИ) - Переяславцев Алексей

Далее инструктор объявил перерыв на десять минут. Самые нетерпеливые курильщики ринулись отравлять организмы.

Перерыв закончился появлением начальника особого отдела лейтенанта Моркина. Тот, проявив завидное терпение, собрал подписки о неразглашении у всех присутствующих, исключая инструктора. Не обошлось без бухтений типа: "Уже ведь подписывали…", "Куда ж еще?", каковые были заглушены командным рыком. Но особист снизошел до объяснений:

— Товарищи, осваиваем новую машину, и методы обучения тоже новейшие. Так что будте добры, тут и тут распишитесь.

Дальше инструктор сказал нечто не вполне понятное:

— Товарищи курсанты, поднимите руку, кто играет в шахматы!

Послышалось удивленное гудение, но подняли руку почти все.

— Опустите. А теперь поднимите руку те, кто участвовал в шахматных соревнованиях.

От леса рук осталась негустая рощица.

— Опустите. Так вот, напомню вам одно из правил этих соревнований. Какие-либо звуки — одобрения ли, порицания ли, уж не говорю о подсказках — строжайше запрещены. То же самое действует, когда курсант сидит за штурвалом тренажера.

Кое-кто из многоопытных шахматистов понимающе кивнул.

А теперь прошу всех облачиться в комбинезоны и унты. Перчатки не забудьте.

— Жарко будет ведь, — послышался комментарий.

— Не волнуйтесь, товарищи, самая жара начнется при разборе полетов. Все готовы? Курсант Рычагов, садитесь за штурвал… Проверка приборов… Контакт!

— Есть контакт!

— Запускайте! Убрать колодки! — Таковых, понятно, не было, но порядок! — Получите летное задание.

В руке комбрига, снова ставшего курсантом, оказался листок. Летчик на память никогда не жаловался, а уж это задание было из самых кратких и сверхпростых: "коробочка" над аэродромом.

— Курсант Рычагов! Разрешите взлет!

— Взлет разрешаю!

Все летчики дружно отметили (кое-кто это сделал мысленно), что рычание двигателя было очень похоже на настоящее.

На белом обширном экране перед летчиком побежала взлетная полоса. Остальным видно было плохо, но все поняли, что тренажер дает картину если и не "как настоящую", то уж верно нечто весьма похожее.

Сваливая машину в виражи, Рычагов с каждой минутой наполнялся уверенностью, что "товарищ инструктор" подготовил какую-то подлянку — хотя бы из педагогических соображений. И никак не мог угадать, что за каверзу можно подстроить на столь простом материале. Уж что-что, а летчику его класса взлет и посадка трудности представить не могут. Но предчувствие оказалось верным.

Самолет уже был в считанных секундах от момента, когда надо было выравнивать, когда машину сильно потянуло вбок. Рычагов в самую последнюю секунду успел парировать смещение, но до края полосы оказалось совсем не много. И зрители это увидели.

Самолет закончил пробежку, Рычагов "заглушил" мотор, вылез из тренажера и встал по стойке "смирно":

— Курсант Рычагов полет закончил! Разрешите получить замечания!

— Вольно. Курсант Рычагов, тренажер дает, помимо всего прочего, возможность включить боковой ветер. В самом начале полета вы глянули на колдуна [18] — ветер был вдоль полосы. И вы посчитали, что таким он и останется. А порою случается другое. Вы же при посадке не посмотрели в нужную сторону. Замечание понятно?

— Понятно!

Как ни странно, уходя на свое место, Рычагов испытывал удовлетворение. Во-первых, он все же не "разбил" машину (а стойка шасси вполне могла "подломиться"), во-вторых, комбрига некоторым образом грело осознание того, что предчувствие, обещавшее инструкторскую пакость, не обмануло.

— Курсант Глазыкин, садитесь за штурвал!

Очередная жертва в звании майора, как и предыдущий курсант, предположила, что выполнение полетного задания окажется с подвохом. Глазыкин оказался прав. Изверг-инструктор устроил резкое изменение погодных условий: в момент вылета видимость была миллион на миллион, а при посадке уже накрапывал дождь. Впрочем, надо отдать должное: бывший командир полка посадил машину хоть и на большой скорости, но в самом начале полосы. Правда, торможение было настолько хреновым, что истребитель чуть не проскочил ее всю, и истязатель в звании коринженера не преминул это отметить при разборе.

— Следующим будет…

И понеслось…

— Курсант Мягков! У вас налет на И-16 больше ста часов, и вы воображаете себя великим мастером. Тогда отвечайте: какая высота записана в полетном задании? Тысяча метров? Да неужто? А теперь посмотрим, что у вас в реальности…

На глазах у всех курсантов приборная панель на экране резко увеличилась в размере. Спорить было не о чем: альтиметр ясно показывал шестьсот с небольшим.

Инструктор продолжал добивать:

— Вам известно, насколько легко И-16 валится в штопор? Так вот, машина, на которой вы только что летали, в этом отношении не лучше. И у вас были немалые шансы не успеть из него выйти…

Летчики были предупреждены, что во всех разговорах, даже друг с другом, наименование И-180 звучать не должно.

— Курсант Савченко!.. Курсант Пьянков!..

Все курсанты догадались, почему задействован лишь один тренажер: только потому, что инструктор тоже был один. Но некоторые из них продолжили (про себя) мысль: а ведь к инструкторской работе вполне могут привлечь кого-то из старшего командного состава. И тогда дело пойдет веселее — иначе говоря, вылетов в день будет больше. Ну, а самые проницательные догадались, что коль скоро этот хитрый тренажер может вопроизводить любые моменты полета, то и разбор полетов будет еще более жестоким, чем мог бы придумать самый что ни на есть шкуродер из инструкторов.

Обучение на этот день закончилось командой:

— Товарищи комполка, заместитель и комэски — задержитесь. Остальным разрешаю отдыхать. Сбор завтра в восемь утра здесь же.

А когда галдящая толпа летчиков удалилась в направлении столовой, коринженер мягким голосом объявил:

— Вам, товарищи, предстоит освоить эти тренажеры как инструкторам. Не в полной мере, предупреждаю сразу. Тренажеры могут дать полетать на других марках самолетов, но эту возможность я заблокировал. Вы же должны раздавать курсантам задания, варьировать метеоусловия и, самое главное, пристально следить за работой курсанта с тем, чтобы отметить возможные ошибки. Участие в разборе полета — это само собой. В некоторых случаях я тоже буду… помогать разбирать. В любом случае у вас работы будет поболее, чем у других курсантов. Документацию я выдам, но не сегодня, у вас и без того день был тяжелым. Вы ж еще не отошли полностью от перелета. Все свободны, кроме вас, товарищ Рычагов.

Комбриг постарался скрыть удивление, но не преуспел.

— Зря удивляешься, Павел Васильевич, — проявил в очередной раз проницательность коринженер, — у тебя как командира полка еще того больше будет обязанностей. Прогляди-ка вот этот план…

— Так, — начал комментировать Рычагов, — это понятно, а кто будет ставить оценки?

— Инструктора и ты сам.

— Это тоже понятно… а почему упражнения по стрельбе так поздно?

— Не поздно, а в самый раз. Пусть сначала воробушки пилотажничать начнут.

— И это ясно… а восемь на ноль — это как?

— А так: восемь воробушков против тренажера. И ты поучаствуешь.

— Ну, восемь — это не полк.

— Полноценную тренировку большой группой не получится провести, сразу же говорю. Восьмерых мой тренажер потянет, а больше — ни-ни. Или четырех посадить на сто восьмидесятые, а еще четырех — на Ки-27.

— И такое можно?

— И много другое тоже. А в конце обучения надо затащить сюда Серова.

— Его зачем?

— Ради авторитетного мнения о качестве обучения.

Конечно же, о предстоящей гибели Анатолия Серова в другой реальности никто из летного состава, в том числе Рычагов, осведомлен не был. Ее-то Странник и хотел предотвратить.

Через пару днй в курилке сложилось твердое мнение: комполка Рычагов ни капельки не соврал насчет подходов, используемых инструктором. В этом разногласий не было.