Александр Афанасьев - Отягощенные злом 2: Разновидности зла
Я же послал несколько записок из Швейцарии, одну за другой. Потом – увидел в Интернете репортаж из Санкт-Петербурга. И сделал свои выводы…
На двенадцать долгих, очень долгих лет.
А сейчас – мой наркотик – снова со мной. Я – конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…
Люнетта – сказала, что ей не нужны эти деньги и ушла. А я остался стоять в лесу, в сосновом лесу. Потом – вдруг мне показалось, что кто-то стоит рядом. Я посмотрел… и увидел Николая… в рваном мундире, забрызганном кровью. Я не смог пересилить себя, не смог заставить увидеть его так… и присутствовал только на официальной церемонии, когда он лежал в гробу как идиот.
Господи… что я вообще несу…
Николай сделал шаг ко мне
– Не подходи… – сказал я – и сделал два шага назад
Николай улыбнулся
– Ты чего, братишка, мертвых боишься? Напрасно. Бойся не мертвых, бойся – живых…
– Прости меня, брат, ладно? – сказал я
– За что? Так даже лучше… я никогда не мог представить себя старым. Смешно, правда? Я даже…
– Я не про это… – я показал в сторону дома
– За что?! – удивился Николай – это я должен просить у тебя прощения. Она всегда была твоей, ты не думай. Это я любил ее, а не она меня. Я не знал, что сделать, чтобы она полюбила меня. И так и не узнал.
– Все равно прости.
– Да брось. Просто – будь повнимательнее. Я тебя здесь не жду…
– О чем ты?
– Да так. О жизни. О вратах милосердия, нам отверзаемых. Пора мне, брат.
– Попроси там… сам знаешь кого. За нас за всех. Хорошо?
– Попроси сам. Только честно, не лукавь. Он – услышит.
Потом – Николай повернулся и пошел за деревья…
На втором этаже дворца, на мощеной итальянским мрамором террасе – что-то горело. Жидкий, почти прозрачный столб дыма – стремился в небо…
Я выбежал на веранду, растоптал костер, поднял обугленный обрывок бумаги. Посмотрел… это было одно из тех моих посланий, которые я отправил из Швейцарии…
Люнетта стояла рядом.
– Послушай… – сказал я – я ничего не хочу, кроме того, чтобы того, чтобы… Короче, я не знаю. Я знаю, что сделанного не воротишь, и с нуля не начнешь… ерунда это все, с нуля не начнешь, просто обман самого себя. Просто у всех должна быть семья. И у тебя, и у меня, и у Сашки – у всех должна быть семья. Это нормально. Я не знаю, к кому за этим идти. А ты?
Люнетта помедлила. Потом ответила
– И я… не знаю.
26 июня 2015 года
Бухара
Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле
Евангелие от Иоанна
Я… наверное, я не вправе давать кому бы то ни было советы, тем более в такой деликатной области как семейные отношения. Для того, чтобы их давать – надо самому что-то представлять из себя, создать крепкую полноценную семью самому, вырастить детей и только потом – учить других людей как это делается.
У нас же все наоборот – по городам и весям разъезжают всякие гуру, психологи, авторитеты и учат, как жить. Послушать эти учения – набираются полные залы.
Но я… я наверное кое-то вам все таки скажу. Исправляйте свои ошибки. Не сидите, сложа руки и не утешайте себя тем, что "сделанного не воротишь" – ерунда это все. Признайте свои ошибки, потом встаньте и начните делать что-то, чтобы исправить их. Со словами "сделанного не воротишь" можно встретить бессмысленную и очень безрадостную старость…
Вот и мы – начали исправлять свои ошибки.
Мне выделили гостевой домик и отныне – я все ночи проводил там. Нехорошо – быть наркоманом.
Днем – я занимался чем-то по дому, или с детьми. Вечером – мы собирались вместе, как нормальная семья и говорили о чем-то. Жарили мясо.
Потом – настала пятница, двадцать шестое июня – и мы отправились в Бухару. Я сходил и пригнал старый ФИАТ, который взял с боем у местных грабителей. Он так и стоял у дороги, где я его бросил с ключами в замке зажигания – никто его не заметил, и никто на него не позарился. И мы вчетвером – отправились на весь день в Бухару…
Бухара – город древний, один из древнейших городов на земле, ему около четырех тысяч лет. Он почти равен по древности Дербенту, Иерусалиму и Дамаску. Все эти города – находятся на территории Российской Империи – и я очень советую посетить их все.[58] Чтобы почувствовать неспешное течение времени.
Мы просто ходили по городу. Смотрели мечети, посмотрели ханский дворец Арк, возле которого были наши казаки, зашли на рынок Токи Саффорон, где торговали книгами и старинно утварью. Смеялись. Что-то покупали. Перекусывали у уличных торговцев – в некоторых местах висели плакаты, призывающие не питаться на улице в антисанитарных условиях, но всем на это было плевать, и нам тоже. Мы просто вели себя как обычная семья – или по крайней мере талантливо делали вид.
Потом… потом была мечеть, точнее медресе Кукельдаш с большим открытым двором… это был комплекс Ляби-хауз, расположенный рядом с торговой улицей, здесь были два старейших медресе – Кукельдаш и Диван-беги и памятник Ходже Насреддину, хитрому рассказчику, который пообещал бухарскому эмиру за мешок золота за двадцать лет научить осла богословию, рассудив, что за двадцать лет умрет либо он сам, либо осел, либо эмир – а вот золото дадут ему прямо сейчас. Это была площадь, и солнце весело светило, но не жгло, и фонтаны раскрывались посреди площади дрожащими, искрящимися мимолетными цветами, и дети бегали голыми ногами по холодному мрамору ограждения. И мы шли как раз к памятнику, но остановились у фонтана, потому что я решил бросить здесь монетку, чтобы загадать желание… я не знал, принято здесь это или нет, но если даже и не принято, то разве я не могу быть основателем хоть одной традиции в этом городе с четырехтысячелетней историей? И бросил монетку – но загадать желание не успел, потому4 что холодом повеяло справа и я инстинктивно обернулся…
Горло враз пересохло…
У меня не было оружия. У того человека, который стоял в пятнадцати метрах от меня – оно, безусловно было…
– Саша, я…
Вот так оно и бывает – с теми, кто нарушает правила. Это все очень просто – делай так, как предписывают правила, они написаны кровью неосторожных. Играй по правилам, не уклоняйся от их исполнения. Если же ты решил играть по своему – рано или поздно это настигнет тебя и даст как следует по башке.
В пятнадцати метрах от меня стоял человек, которого я должен был пристрелить там, на Сицилии. Не пристрелил, оставил в живых, и даже дал кое-что, что помогло ему добраться до британских земель. Правило очень простое – не оставляй никого за спиной. Нарушил – пеняй на себя. Теперь – он пришел за мной.
Я улыбнулся – через силу
– Малыш, видишь, вон там памятник и медресе. Идите, посмотрите, достопримечательности и ждите меня там…
Люнетта – наверняка сразу просекла, что происходит что-то неладное. Потому что вряд ли кто-то – сумеет в такой ситуации сохранить нормальным выражение своего лица – а оно у меня в тот момент было вряд ли нормальным.
– Что произошло?
– Ничего. Я поговорю с другом и приду.
Люнетта поняла. Не стала спорить.
– Дети…
Просто – будь повнимательнее. Я тебя здесь не жду…
Прости, братишка. Теперь – я понял тебя, понял и то, о чем ты хотел меня предупредить, и зачем ты вообще приходил. Прости… но я наверное не смогу выполнить твой приказ и в этот раз. Я тоже – вряд ли увижу старость.
Может, так оно и лучше.
Бойся не мертвых, братишка. Бойся – живых…
Я загадал желание – ведь раз я бросил монетку, я имел право это сделать, верно? И направился навстречу смерти…
– Я к вашим услугам, сударь… – не доходя пяти шагов, сказал я
Незнакомец, который пришел за мной издалека улыбнулся. Ему было… от тридцати до сорока, ближе к тридцати, чем к сорока. Легкая ветровка, джинсы, тяжелые армейские ботинки, длинные волосы до плеч. Худое, чуть вытянутое лицо, аристократическая гвардейская осадка. Да, это точно он…
– По моему, мы с вами не успели оскорбить друг друга столь серьезно, сударь… – сказал он – мы даже не представлены друг другу как полагается. Алан Сноудон, двенадцатый граф Сноудон, наследный князь де Роан, герцог де Субиз, старший лейтенант армии Его Величества Короля Эдуарда Девятого, честь имею.
– Наследный дворянин, князь Александр Владимирович Воронцов, адмирал флота Его Императорского Величества Павла Второго Романова, честь имею – отрекомендовался и я – полагаю, наше дело касается только нас двоих, верно? Не стоит никого в это впутывать.
– Да, вероятно. Вы можете мне не поверить, сударь, но я здесь можно сказать – на экскурсии. Сюда стремятся извилистые наши пути…
Мы пилигримы, господин. Под вековечным небом
Единственный мы держим путь средь всех путей земных -
За гребень голубой горы, покрытой белым снегом,
