Сергей Шхиян - Ангелы террора
Девушка была некрасивая, с длинноватым носом, но оживленное лицо делало ее симпатичной.
— Мне Антона Павловича Чехова, — слегка запоздав с ответом, сказал я.
— Проходите, раздевайтесь, он в гостиной! — весело сказала она и, затворив за мной дверь, убежала внутрь дома.
Я оказался один в прихожей. Ситуация делалась нелепой. Идти в гостиную одетым было неприлично, а раздеться и изображать званного гостя, нелепо. Однако, мной больше никто не интересовался, пришлось на что-то решаться. Я снял шинель и фуражку, повесил их на вешалку и робко вошел в комнату. Там за большим круглым столом сидело несколько человек. Одного из них я узнал сразу, хотя он был без своего неизменного на портретах пенсне.
На столе стоял начищенный самовар, стаканы в подстаканниках, горкой лежали бутерброды. Разговор был оживленный, веселый, и меня не сразу заметили. Наконец, нелепо торчащая в дверях фигура привлекла внимание, и разговор разом смолк.
— Антон Павлович, это к вам! — сказала, влетая в комнату, веселая девушка.
— Да, да конечно, — произнес, вставая Чехов. — Это ко мне.
Он вплотную подошел ко мне, смотрел, близоруко щурясь, видимо, пытался вспомнить, кто я такой, и не узнавал.
— Извините, господа, мы вас ненадолго оставим, — сообщил он остальной компании. — Пройдем-то в библиотеку, там будет удобнее говорить.
Чувствуя себя самозванцем, я обреченно пошел за ним следом. Чехов провел меня сквозь проходную комнату в библиотеку, повернулся и выжидающе посмотрел в лицо.
— Здравствуйте, Антон Павлович, — прочувственно сказал я.
— Здравствуйте, — чуть улыбнувшись кончиками губ, ответил он, — Простите, не помню вашего име-ии-отчества.
— Алексей Григорьевич, — торопливо представился я.
— Вы Алексей Григорьевич от Алексеева?
— Алексеева? — повторил я за ним. — Какого Алексеева?
— Константина Сергеевича, — удивленно сказал Живой классик.
— А, Станиславского, — по имени-отчеству вспомнил я псевдоним великого режиссера, — нет, я сам по себе. Я, собственно…
— Понятно, — скрывая иронию, проговорил он, — вы учитель или земский врач. Пришли выразить признательность и посмотреть на коллегу? Извольте. На меня в Крыму смотреть приходят целыми гимназическими классами…
— Слышал, — сказал я, — поэтому обещаю не называть вас «певцом сумеречных настроений», не курить сигар и не учить вас писать книги.
Чехов улыбнулся и впервые посмотрел внимательно. Потом надел пенсне и сделался совсем похож на хрестоматийного Антона Павловича.
— Думаете, получится?
— Постараюсь, — пообещал я.
В Чехове было что-то такое, от чего волнение улеглось, и говорил я с ним без внутренней дрожи, даже слегка развязно. Вернее будет сказать — раскованно.
— А почему вы вспомнили про сигары?
— Читал, как вас окуривал какой-то беспардонный гость, — ляпнул я, забыв о способности писателей помнить и подмечать мелочи.
Чехов теперь уже сквозь пенсне внимательно посмотрел на меня и задумчиво пожевал нижнюю губу:
— Странно, что вам известен этот эпизод, не вспомните, от кого?
— Кажется от Бунина.
— Вы знакомы с Иваном Алексеевичем? — оживился Чехов.
— Весьма поверхностно, — сознался я, — вас я знаю лучше.
Говоря о знакомстве, я имел в виду творчество, но писатель этого не знал и удивился.
— Разве мы встречались?
— Нет, лично не встречались. Просто я много читал о вас и неплохо знаю вашу биографию.
— Серьезно? Тогда вы в более выигрышном положении, чем я. К сожалению, я такими знаниями похвастаться не могу. И что же вы обо мне знаете?
Темнить и дурить этого необыкновенного человека мне не хотелось, как и пугать его своим нестандартным появлением в его жизни.
Я попытался отговориться:
— Знаю, как вы в Таганроге сушили испитой чай и подмешивали в свежий. О том, что все в человеке должно быть прекрасно: и душа, и мысли, и одежда. Знаю о вашей врачебной практике, как вы в Серпуховском уезде боролись с холерой… Простите, Антон Павлович, но я действительно много о вас знаю.
— Позвольте узнать, откуда? — то ли смутился, то ли удивился он. — Вы, случайно, не тайный агент?
— Агент? Нет, я только ваш читатель.
— Но я о таких вещах никогда не писал.
— Писали, — не согласился я. — В письмах.
— Вы читали мои письма? — пораженно спросил он. — А что это за фраза о том, что все в человеке должно быть прекрасно?
— Это, если не изменяет память, из вашего письма Михаилу Павловичу.
— Мише? Странно, я не помню.
— Это письмо входит во все сборники ваших писем, а выражение сделалось крылатым.
— Как? Кто-то посмел без разрешения издать мои письма?
— Что здесь такого, письма классиков входят во все их полные собрания сочинений.
— Вы имеете в виду издание Маркса? — еще больше удивился он.
— Нет, это издание я не читал. У меня другое… более позднее.
— Так вы, что, посланец из будущего?! — догадался Антон Павлович, разом начиная терять ко мне интерес, — С какой, простите, планеты?
— Я не посланец, а простой путешественник по времени, причем даже не сумасшедший. А вот относительно будущего вы правы. Я действительно из будущего. Потому и знаю, что вы сейчас в Москве, и где живете. Долго не решался познакомиться с вами, сегодня решил рискнуть…
— Из какой же вы эпохи? — внимательно наблюдая за моими глазами, спросил он.
— Из следующего века, между нашими временами чуть больше ста лет.
— Понятно, и как там, в вашем времени? Что новенького?
Мне стало понятно, что разговор переходит в плоскость общения врача с пациентом.
— Если я скажу, что вы только что написали черновой вариант «Трех сестер» — это вас убедит?
— Действительно, написал. Но об этом вы могли узнать в «Художественном Общедоступном» театра. Я говорил об этом с труппой.
— О вашем романе с Ольгой Леонардовной труппа тоже знает?
Чехов очень мило смутился и скрылся за улыбкой.
— Я не делаю из этого тайны.
— Хотите, я расскажу, как случилось, что я заинтересовался не только вашим творчеством, но и вами? — напрямую спросил я.
— Пожалуй, если не очень долго, вы видели, меня вдут гости.
— Да, конечно, гости… Извините, что так вас задержал. Пожалуй, я действительно пойду.
Было заметно, что Чехову сделалось неловко. Он даже слегка покраснел.
— Простите, голубчик, я вас не гоню. Рассказывайте, это действительно интересно.
— Я как-то попал в ваш музей в Мелихове.
— У меня там есть музей? — перебил меня Чехов. — Я же продал Мелихово.
— У вас несколько музеев. Я был в трех: в Мелихово, на Садово-Кудринской в Москве, где вы снимали квартиру, в Ялте в вашем теперешнем доме и, думаю, есть еще в Таганроге и, возможно, Южно-Сахалинске, но я там не был.
— Зачем же мне столько музеев? — усмехнулся писатель. — У вас что, больше некого поминать?
— Почему же, думаю, у Пушкина памятных мест больше, чем у вас.
— Ну, хоть этим вы меня утешили. А то я испугался, что только одного меня потомки и почитают.
— Так вот, в Мелихово я спросил у одной из смотрительниц, кем вам приходится Михаил Чехов.
— Это мой младший брат.
— Я спрашивал о другом Михаиле, выдающемся режиссере.
— Что, был и такой?
— Да, ваш племянник, сын Александра Павловича
— Маленький Миша? Он стал режиссером?
— Да, но он жил в эмиграции, и у нас в стране мало известен. Эта смотрительница мне сказала, что он «не настоящий Чехов», а ваш дальний родственник. Потом я попросил показать фотографию Авиловой, в этом музее очень много фотографий.
— Вы знаете о Лидии Николаевне?
— Знаю, она написала чудесную книгу о ваших отношениях. По-моему, лучше всех из ваших знакомых. Потрясающая женщина!
Мне показалось, что обсуждать свою личную жизнь Чехов категорически не хочет. Во всяком случае, он ничего больше не спросил об Авиловой и сменил тему разговора:
— Так обо мне многие писали?
— Естественно, вы же классик! Большинство из тех ваших знакомых, кто умел писать и хоть немного вас знал.
— Интересно. Я бы с удовольствием почитал. Ругают, поди?
— Кто же великих писателей ругает? Скорее примазываются. Я и Чехов, я и Толстой, я и вселенная.
— Да, — задумчиво сказал Антон Павлович, — коли многие напишут, значит, многие меня пережили. Вы ведь не скажете, когда я умру?
— Конечно, не скажу. Да и зачем это вам?
— Пожалуй, этого действительно человеку знать не нужно. Извините, я вас перебил, вы остановились на Мелихово.
— Да. После музея я решил проверить музейных работников, взялся читать ваши письма и по ним в вас влюбился.
— Так-таки и влюбились! — рассмеялся он. — И что же вам так понравилось?
Я задумался, не зная, как сформулировать мое к нему отношение.
