Кир Булычев - Усни, красавица
– А были ли игрушки?
– Лидочка, не притворяйся дебилкой. Тебе это не идет. Неужели ты думаешь, что если мама в предчувствии ареста решила спрятать что-то из дорогих ее сердцу вещей вне дома, то она ограничилась чужой шкатулкой? А ее собственные документы, а ее драгоценности?
«Пожалуй, тут ты и попалась, моя дорогая Татьяна Иосифовна, – подумала Лидочка. – Вот что тебя больше всего волнует – дача, квартира и ценности, которые могли бы там храниться». И раз уж Лидочке захотелось тут же разочаровать Татьяну, то она не удержалась:
– Неужели Маргарита хранила какие-нибудь драгоценности, живя так скромно и, главное, позволяя Аленке существовать в бедности?
– Конечно! – тут же заявила Татьяна. – Моя мать была жадной, как Скупой рыцарь. Типичный Скупой рыцарь!
– Но если дача сгорела, – не сдавалась Лидочка, – как там могло что-нибудь сохраниться?
– А вот как она сгорела – мы обязаны с тобой выяснить! – заявила Татьяна.
– Я сомневаюсь, что Алена и Соня лгали.
– Они вполне могли лгать, чтобы не допустить меня на дачу.
– Почему?
– А потому, что они устраивали там вальпургиевы ночи, – ответила Татьяна. – Потому что они превратили якобы сгоревшую дачу в гнездо разврата.
Лидочка не стала спорить. Татьяну явно занесло. Но тем не менее нельзя отказываться от поездки во Внуково. Нельзя, потому что тогда ты отказываешься от чуда. А стоит отказаться от чуда, оно не сбудется… Кроме того, на поминках Алены Лидочке встретился таинственный Константин, который назвал себя наследником Маргариты. Если бы узнать, что это значит?
– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Константин? В сочетании с именем вашей матери? – спросила Лидочка.
– Никогда. А что это значит?
– Такой человек был на поминках Алены. Лет пятидесяти, массивный, с собачьим лицом.
– Еще чего не хватало! – рассердилась Татьяна. – С собачьим лицом. Скажешь тоже! Так мы едем?
– Не знаю…
– Подумай, моя девочка! Если сохранилась и не сгорела шкатулка, то почему ты считаешь, что содержимое ее обязательно сгорело? В конце концов, это глупо и нелогично!
– Шкатулка попала к Алене до пожара.
– Значит, отказываешься?
Не верит Татьяна, что дача окончательно сгорела! Но боится отправиться туда одна зимой, по скользкой дороге, с опухшими ногами. И Лидочка, с ее стремлением отыскать содержимое шкатулки, – идеальное подспорье! Конечно, шансов на то, что дневники отыщутся, нет. Но шансы на то, что Лидочка примет предложение поехать, реальны, ведь она не удержится, рискнет. Раз она искала шкатулку так настойчиво, что приехала в Переделкино, то она не менее упорно будет искать ее содержимое, пока в конце концов не убедится в том, что надежд не осталось. Пока что Татьяна дает ей такую надежду…
– А вы знаете, где этот поселок? – спросила Лидочка.
– Вот и попалась ты в золотые сети, – восторжествовала Татьяна. – Корысть – движущая сила мировой истории. Значит, едем?
* * *Стоит ли говорить Татьяне, что ты уже несколько дней ломаешь голову над тем, не могут ли нужные тебе бумаги остаться там, откуда прибыла шкатулка, и этим местом, скорее всего, была так называемая хибарка Маргариты Потаповой? Стоит ли говорить, что ты уже отчаялась узнать, где эта хибара находится и была ли она вообще? И стоит ли предпринимать что-либо, чтобы увидеть пепелище двухлетней давности?
Лидочка ничего этого не стала говорить Татьяне. Если ты ничего не ответила человеку, который полагает, что тебя одурачил, то этот человек начинает мучиться сомнениями, не разгадал ли ты его нехитрые комбинации?
Татьяна чувствовала себя неуверенно: раза три заводила разговор о шкатулке и ее возможном содержимом, пока они ехали в такси, за которое, кстати, Лидочка заплатила бешеные деньги, и в электричке до станции Внуково.
Электричка оказалась полупустой. Татьяна расплылась по сиденью, оставив Лидочке лишь краешек скамейки. Она взяла с собой папку с несколькими главами своих воспоминаний, которые готовила для небольшого прогрессивного парижского издательства, и, раз уж делать в дороге все равно нечего, она попросила разрешения Лидочки почитать вслух, проверить, так сказать, свои опусы, за которые мечтала получить премию Букера.
«…Наш дом стоял последним в переулке, ныне уже не существующем, который в этом месте раздваивался: один проезд вел на улицу Кирова (жители упорно продолжали именовать ее Мясницкой), а другой в лабиринт проходных дворов, кирпичных брандмауэров…»[1]
Лабиринт брандмауэров, – отмечало сознание Лидочки, пока еще вслушивающейся в монотонный речитатив.
«…улочек, перегороженных заборами, дошкольных площадок, напоминавших помойки, – дом заслонял своими плечами это живописное безобразие. Дом был старый, даже старинный, с оригинальным узором из кирпичей вокруг окон, который придавал им сходство с почтовыми марками…»
Как жаль, что она не дозвонилась до Андрея. В Андрее погиб следователь. Ему свойственно было искать парадоксальные сочетания незаметных фактов, сцепления ошибок и несуразностей, которые неизбежно появляются при всякой лжи, чтобы обратить внимание на слабое место в постройке, созданной для того, чтобы закрыть собою правду. Кому и зачем понадобилось убивать Аленку? Может быть, произошла роковая ошибка на фармацевтической фабрике – в пачку таблеток снотворного попала таблетка цианистого калия? А разве он бывает в таблетках? Наверное, он – порошок. Ведь Распутину его подкладывали в пирожное.
«…все были нечистыми, все давно махнули рукой на всякие суеверия и проживали не в квартирах, а в комнатах. При этом жители черных лестниц оказывались даже в выигрыше, им было удобнее таскать ведра с мусором и тазы с бельем, тогда как обитавшие на парадных лестницах не знали, куда деваться, не выплескивать же помои на улицу. Некоторые, впрочем, так и делали – вечером выплескивали помои в решетку дождевого стока…»
Лидочка понимала, что за всю дорогу до Внукова ей так и не выйти за пределы тщательного описания старого дома и гнусных обычаев его деградировавших коммунальных обитателей, ибо настоящий литератор должен ввести читателя в тягучую атмосферу плохой предвоенной жизни. На деле же дом, столь ярко запомнившийся Татьяне и задававший как бы тон всему ее литературному труду, давным-давно отошел в прошлое, замененный чередой комнат и квартир, в которых ютились и проживали Флотские. И, очевидно, основная задача бабушки и внучки, Марго и Алены, заключалась в том, чтобы не допустить к себе Татьяну, о литературном таланте которой они либо не знали, либо в него не верили. В действительности же Татьяна Иосифовна обладала определенным талантом составления слов во фразы и абзацы, способные вызвать восторг у дамы-критикессы, которая понимала, что настоящая проза должна быть туманна и не всегда понятна – этот флер и отличал талант от массовой литературы.
Татьяна сделала паузу и, отметив пальцем строчку, произнесла:
– Я не ставлю себе целью писать воспоминания. Это проза, художественное произведение, и я прошу тебя увидеть внутреннюю символику в том, что я несу людям.
– А вы в последние годы не встречались с Маргаритой? – спросила Лида, желая прекратить чтение. Оказалось, что выдерживать монотонное чтение еще хуже, чем беседовать.
– Мы не испытывали в этом взаимной нужды, – ответила Татьяна. – Я не снимаю с себя ответственность, но Маргарита, то есть моя мать, была человеком сухим и как бы замороженным, иссушенным ледяным ветром пустыни Гоби. И, ты можешь это понять, – она отдала всю свою жизнь торжеству партии, победе строя социализма. Она шла ради этого на подлости и убийства…
– Ну уж и убийства…
– Я убеждена в этом! И вот ее мир рухнул – она чутьем понимала, что наш советский социализм катится к упадку. И страшилась этого.
– После смерти Маргариты вы помирились с дочерью?
– Не совсем так. Аленка была очень похожа на свою бабушку. Да, мы виделись, разговаривали, но до определенного предела. Я делала шаги навстречу ей, но не нашла взаимности…
«Странно, – подумала Лидочка, – я только что ехала на подобной электричке, по подобной же железной дороге между бесчисленными, занесенными снегом и от того чуть более опрятными, чем осенью, дачами. Иногда к железной дороге подступали задние стенки коллективных гаражей с мусором, насыпанным у этих стенок под надписями, утверждающими, что Ельцин – еврей и ему место на плахе. Господи, я же это читала на той, Ярославской дороге. Может быть, у коммунистов есть специальные писатели антиельцинских лозунгов? Почему бы и нет? В России всегда любили материться на заборах. Есть же понятие – заборная ругань. Наверное, нет страны в мире, где заборам придавалось бы такое всеобъемлющее значение. Англичанам достаточно живой изгороди, а финну полоски валунов – сосед не зайдет без приглашения».
