Виктор Храмов - Сегодня - позавчера 4
- Ты зачем его убил?
- Это тот самый снайпер, что в селе нам жить не давал. Под нас вырядился! Слинять хотел!
- Это штрафник Таугняйтис, тупая твоя башка!
- А штаны? А винтовка?
- Завалил он того снайпера. Штаны - его. И винтовка. Заслуженный трофей.
- А финка? Это же твоего Бульдога ножик!
Ротный встаёт и... бьёт меня ногой в лицо. Падаю. Кровь во рту - губы разбиты.
- За бульдога. Геройский был боец. Погиб он. И финку Таугняйтису - я сам вручил. Ну, ты и сука, Кенобев!
- Это что это? Я - ошибся?
- Пипец тебе, Кенобев! Теперь - точно шлёпнут. И поделом! Задрал ты, в доску!
Ротный плюнул мне прямо в глаз.
Но, мне было уже похеру! Я - ошибся! Я убил невиновного! Я - убил! Я - убийца!
Я взвыл волком, катаясь по снегу, горячие слёзы обиды хлынули из глаз.
***
Мир рухнул. Я за эти полтора года войны убивал много и часто. И чужих, и своих. Но, впервые - невиновного. Как мне теперь жить? Как смотреть в зеркало? Я - мразь! Подлый убийца, убивший беззащитного, как младенец, прибалта. Что он мог противопоставить моему "турбо-режиму"? Ничего. Он даже защититься - не мог.
А я - ошибся. Сделал неверный вывод из случайных предпосылок, не обладая железными доказательствами. Штаны, винтовка, финка. Прибалт. Ну, да. Я ещё и - расист. Первое подозрение - прибалт. Забыл, что прибалты-снайпера - это из другой оперы. Из другой войны. С Кавказа. Войны, которой ещё не было. Попутал. Заплутал во временах, патрульный времени, нах!
Шёл я, понурясь, механически переставляя ноги. Тяжесть свершённого мной - раздавила меня. Нелепость ошибки, невозможность ничего изменить, ничего исправить - уничтожала.
- А? - спросил я, поняв, что это у меня что-то спрашивают.
Старшина роты. И он выжил. Смотрит сейчас на меня, ждёт ответа.
- Обещаешь не сбежать? - опять спросил он, поняв, что я не услышал вопроса.
Я горестно усмехнулся:
- Куда мне бежать? Нет. Не побегу. Во-первых, некуда бежать, во-вторых - незачем. Каждый должен ответить за свои ошибки. Я - ошибся. Да так, что просто... Нет, не побегу. Нет мне прощения. Пусть расстреляют. И - поделом.
- Вот даже как? - присвистнул старшина.
- Хуже. Понимаешь - ещё никогда я не считал себя виновным. Никогда! Да, я - косячил! Но, никогда - фатально. Всё можно было исправить. Вот, плен взять. Ну, попал. Так не сдался же я в плен! Взяли меня беспомощного! Да, допустил, виноват! Но, знал, что можно исправить! Бежал, вышел, сдался, штрафник - всё это техническая сторона, технология исправления. А тут - не исправить! Не вернуть человека!
- М-да. Он того снайпера из обычной трехлинейки перестрелял. Стрелок от Бога! Поэтому ротный всего его и одарил. Теперь локти кусает.
- Он-то - локти! А я - хоть стреляйся! - кричу я и смотрю на кобуру старшины. Успею!
- Даже не думай! - старшина очень резво накрыл кобуру рукой, - И что это даст? Одного стрелка потеряли, ещё и ты руки на себя наложи! Кто врага будет гнать?
Я усмехнулся:
- Какая разница - сам или расстрельная команда?!
- Ну, рано ты себя судишь. Раньше трибунала.
- Что мне суд трибунала! Я сам себя осудил - что мне суд!
- А ты опять по той же скользкой тропе пошёл? Себя вознёс над другими?
Я вскинулся - и сдулся. Прав. Прав старшина. Это причина ошибки. Ведь почему я так спешил прибалта завалить? Надо было мне быстрее изменника прибить, а то суд дяди Ёси - слишком мягкий. Поживёт в Сибири пару десятков лет и поедет в Америку книги писать. А потом я буду зомбированному его пропагандой пареньку бластером грудь прожигать. Не дам! Гнид надо давить! Так же я подумал? Мудрее Сталина себя посчитал.
Теперь, вот, иду, раздавленный.
- Благодарю, отец. Вправил мозги.
- Вот! Жди суда. Застрелиться - легко. Жить с этим - сложно. Жить и помнить. Каждый день - помнить! Жить за себя и за того парня. Биться за себя и за него! На урок! Понял?
- Понял.
- Вот и ладненько. Давай руки.
Он развязал меня. И тут же мне на плечи водрузили миномётную плиту - тащи, как на Голгофу! Чтоб слово с делом - не расходились.
- Старшина, а как вы уцелели?
- Мы в овраги отступили - там и держались.
- А-а, вон что! Я как глянул - думал - пипец роте. А вас - вон как много выжило. Сколько, кстати?
- С тобой - семнадцать. Было - 18.
Я вздохнул.
- Это мы ещё раненных отправили. Раненных - под сотню. Они как нас с дороги убрали - больше и не обращали на нас внимания. А вот как вы выжили?
Я стал рассказывать. Старшина оказался хорошим собеседником - слушал внимательно, вопросы задавал направляющие и уместные.
- Так что, повезло нам, - закончил я.
- Как и нам, - кивнул старшина.
Так разговором и дорога - короче.
- А куда мы идём, вообще? Я - понятно, а рота?
- В штаб армии. Там будут нас переформировывать. Вообще-то это секретные сведения, но тебя же -расстреляют, тебе можно. Ха-ха-ха! Ты своё лицо видел? Стреляться он собрался! Ха-ха! И ещё из моего ствола! Ха-ха-ха! Ха-ха!
Он хлопнул меня по плечу так, что я аж качнулся - вот это силища в старшине! Меня! Чуть с ног не сбил! Со всем моим усилением, проведённым пришельцем Пяткиным! Пока я втыкал от удивления - его и след простыл.
Вот уж истина слова учителя Оби Вана, Квай Гона: "На каждую крупную рыбу найдётся рыба крупнее". Так-то! Нос-то задирать!
Но, скучать у меня не получилось - меня окружили бойцы штрафной роты. Остатки роты. Все. Даже ротный - в пределах слышимости. Уши греет.
- Дед, как ты это делаешь? - спросил Егор. Наверное, делегированный, как самый дерзкий.
- Что именно? - уточнил я, перекладывая плиту миномёта на другое плечо.
- Как ты можешь так ускоряться, когда захочешь? Так-то - увалень увальнем, как медведь, неспешный весь, основательный, а как прижмёт - как пчела лётаешь! Я когда увидел первый раз - на полустанке, подумал - показалось. А потом ты, как ветер, носился по полю боя. Каждый бой. И стреляешь из пулемёта! Треть ленты - двадцать трупов!
Вот как! Я думаю, что меня никто не видит - всем некогда. Я никого не вижу - меня никто не видит. А оказывается я - на главной сцене. Под светом софитов.
- Я не знаю, - пожал я плечами. Почти пожал - плита миномётная - тяжёлая.
- Да, ладно, Дед! Чё ты, в самом деле? Тебя расстреляют - и никто не узнает? Нам бы всем пригодилось! Даже Лошади! Скажи, Конь Педальный, хотел бы от пуль уворачиваться?
Я что, от пуль уворачивался? Как Нео? Не помню такого.
- Ну, правда, мужики, не знаю я - как! Всегда так было. С детства. Всегда - от собак убегал, через заборы только так перепрыгивал. Тут одно "но" - испугаться мне надо. Основательно так, чтоб аж кипяток по жилам! Или разозлиться. Чтоб крышу сносило от ярости - тогда и становиться так, что всё вокруг - замедляется. А я, соответственно - наоборот. Ускоряюсь.
Смотрят друг на друга. Чуют же, что не вру.
- С испугу чего только не наворотишь, - кивнул Егор, - у нас на селе бабка одна была. Совсем древняя-древняя. Лет шестьдесят. Ходила вот так, - он согнулся пополам, - из дому уже редко выходила, по двору - с палкой. Летом дело было - все в поле. Одна она была. А дом возьми и - загорись! Так она сундук кованный со своим скарбом выволокла. Бегом! Мало из дому - через дорогу! Мы потом вчетвером упузырились его с места сдвинуть!
- А дом что? - спросил библиотекарь.
- Сгорел. До осени - новый поставили. Всем миром. При чём тут дом?! Ты слышал, что я тебе, овец, говорю? Бабка - смогла, а четверо молодых парней - едва пупки не развязали.
- Вот мне один знакомый лётчик историю похожую рассказал, - сказал появившийся старшина, - было это ещё во время истории с полярниками. Они как раз сели на льдину...
Ни чего себе, знакомые у него! Там же все эти полярники - Героями Союза стали. И все это поняли - притихли.
- ...когда садились, что-то там с лыжей не так было. Я - не понял, я же - не летяга. Так вот, пока там суета всякая - решил он лыжу эту подтянуть. Сидит, возится. Тут его в плечо толкают. Он подумал - второй пилот. Так вот плечом встряхнул - отстань, не до тебя. Опять толкает. Он опять - откидывает. Ещё толчок. Он поворачивается, хотел своего товарища взгреть хорошенько - а перед лицом - морда белого медведя! Как сидел на корточках - так на крыле и оказался. Сам не понял как!
Ржали всей ротой. Хорошая байка!
- Ты нам лучше расскажи, откуда ты про артдивизион узнал, - спросил скрипучий голос.
Народ между мной и ротным как-то сразу рассосался. Но - все в интриге. Кто сдал? Лошадь? Егор?
- Ну, что же ты? А, Кенобев? Или - тоже - с рождения, с детства?
Молчу.
- А отмолчаться - не получится, - скрипит ротный, - Или мне говоришь - или в особый отдел телегу катаю.
Вздыхаю тяжко:
- Как объяснить то, что сам не понимаю?
