Роман Буревой - Боги слепнут
Тот бросил коробку на заднее сиденье «кентавра».
– Обязательно посмотри, – настаивал Гепом.
– Посмотрю, – буркнул Курций. – Потом.
И захлопнул дверцу. Машина тронулась.
IIIКурцию долго не хотели открывать. И лишь когда один из вигилов выстрелил в стекло видневшегося на стене прожектора, тяжелые стальные ворота распахнулись. Одетые в черное здоровяки расхаживали по просторному, окруженному колоннадой внутреннему двору с таким видом, будто дождя не было вовсе. Префект римских вигилов остановился, разглядывая подручных молодого сенатора, которого слишком многие прочили в диктаторы и опекуны Постума. У императора есть преторианская гвардия, а у Бенита – исполнители. Прежде чем назвать имя убийцы и потребовать его выдачи, Курцию хотелось взглянуть на эту сомнительную центурию. Напротив Курция остановился один из парней. Высокий, на полголовы выше префекта, в черной тунике, черных брюках, черных калигах. Мокрое лицо блестело в свете желтого фонаря. Загорелая кожа, правильные черты лица. Но, о боги! – почему он так безобразен? Курций вдруг вспомнил других ребят – тех, с кем судьба его свела в далекой юности. Бессмертная «Нереида». Как они были прекрасны. Или ему только казалось тогда?
Курцию почудился странный вздох – и черный лоскуток мостовой вдруг приподнялся бархатистым полотнищем и торопливо заскользил под арку. Капли дождя пробивали черную тряпку насквозь. Или это не тряпка, а тень, клочок тени, оторвавшийся от одной большой, что накрыла Рим?
Бред. Кто-то бросил тунику, а Курцию почудилось, что живая тряпка бегает по двору.
– Проводи меня к твоему префекту, – приказал Курций парню.
Исполнитель повел Курция в дом. Все внутренние помещения были схожи: выкрашенные черной краской стены, на окнах и дверях стальные решетки. Пахло по-военному – кожей, металлом, ружейной смазкой. Несколько искусственный, преувеличенный запах. Ведь это не лагерь преторианцев, и даже не казармы вигилов. Это всего лишь здание общественной организации с сомнительным уставом.
За столом в таблине сидел низкорослый человечек с огромной гладко выбритой головой. Он даже не потрудился подняться навстречу префекту. Лицо его было знакомо. Слишком знакомо. Неужели?… Курций едва не задохнулся. Макрин? Сочинитель-преступник, которого до сих пор разыскивают «неспящие» Империи, сидит в самом центре Рима.
– Привет, совершенный муж! – сказал Макрин, по-прежнему не поднимая головы от бумаг, и помахал ладошкой.
– Я буду вынужден арестовать тебя, – заявил Курций после краткой паузы, пораженный подобной наглостью.
– А вот и нет. Два дня назад мое дело прекращено за отсутствием состава преступления. Или ты об этом еще не знаешь?! О, что за несовершенная система правопорядка у такого совершенного мужа как ты. Пора ее подправить. Я этим займусь. На днях. Пока недосуг. Так зачем ты явился, совершенный муж? Если поболтать со мной, то мне некогда. А если арестовать – то, к несчастью для тебя и к счастью для меня, ты опоздал.
– Я пришел, – Курций пытался подавить клокотавшую в груди ярость, но это плохо удавалось, – арестовать одного из твоих исполнителей.
– И за что же?
– По подозрению в убийстве сенатора Помпония Секунда.
– Да, бедный сенатор. Надо будет послать венок на его похороны с надписью «От исполнителей». Признайся, Курций, ты бы хотел стать исполнителем. Рядом с моими ребятами прежние гладиаторы кажутся жалкими ублюдками.
– Мне нужен номер семьдесят пять.
– Совершенный муж, спешу тебя разочаровать. Таких у нас нет. У нас пока что всего семьдесят исполнителей в списке. Разумеется, потом их будет больше. Но это потом. И желаний больше. Вот увидишь.
Курций стиснул зубы.
– Покажи список.
– Пожалуйста. Для тебя все, что угодно.
Макрин протянул префекту два помятых листка. Сочинитель не лгал: в списке было лишь семьдесят имен. Правда, можно предположить, что список фальшивый. Однако бумага изрядно замусоленная. Похоже, списком пользовались, и не раз. Не подделка. Курций всегда за милю чуял подделку. Подлинный список. Но почему имен только семьдесят? Неужели Курций ошибся? Нет, такого не может быть… Значит, список поддельный.
Курций хотел уже было вернуть листки, когда взгляд его упал на имя под номером «ХХV.» Ликий. А если «L» поставить вначале? Тогда получится семьдесят пять[52].
– Позови Ликия, номер двадцать пять.
– Это еще зачем? – прошипел Макрин.
Лицо его мгновенно переменилось: улыбка растаяла, рот гримасничал, будто готовился укусить. Префект вигилов угадал верно.
– Позови, – повторил Курций. – Если не желаешь, чтобы сюда ворвались вигилы и вывели подозреваемого насильно.
Макрин несколько секунд исподлобья смотрел на Курция, потом буркнул стоящему рядом исполнителю: «Приведи». Ликий явился. Парень так обнаглел, что даже не сменил тунику: на плече виднелась прореха. Курций посмотрел на руки исполнителя с плоскими, будто раздавленными суставами. Этими руками Ликий задушил сенатора.
– Арестовать его, – приказал Курций двум сопровождавшим его вигилам.
– Идиот, – прошипел Макрин. – Тебе все равно не удастся засадить Ликия в карцер. Подумай лучше о себе. И о своих близких.
– Все честные римляне мне одинаково близки. – Префект вышел вслед за арестованным, положив ладонь на кобуру. Он не исключал, что исполнители могут попытаться отбить товарища. Курций чувствовал мрачные взгляды, сверлящие спину. Но никто не сделал попытки напасть. Вигилы без помех вывели Ликия во двор и усадили в авто с надписью «НЕСПЯЩИЕ».
IVВесь вечер Бенит носился по таблину и грозил кулаками неведомому противнику. Вероятно, Курцию. Старик Крул, наблюдавший за поведением внука, дивился. Он думал, что его смелый львенок тут же разорвет Курция на части. Но Бенит не кинулся в атаку. Он лишь проклинал. Потом спешно сел к столу и принялся что-то писать.
– Заявлю, что Ликий прикончил сенатора по собственной инициативе, – сказал Бенит. – Парень влип по-крупному, им придется пожертвовать.
– Ты отдашь Ликия вигилам?
– А кто такой Ликий, позволь узнать? Всего лишь гений. Коли ты гений, то должен был быть ловок и умен. А если глуп и не сумел вывернуться, значит, нечего о нем и жалеть. Пусть Курций делает с эти идиотом, что хочет.
– Гении откажутся от тебя, – осуждающе покачал головой Крул.
– Не откажутся, дедуля. Им некуда больше податься. Придется им служить мне до конца дней. А как ты знаешь, гении бессмертны. Значит, они будут служить мне вечно.
– И все же я бы осадил этого Курция, он лезет не в свое дело, – пробурчал старик.
– Не сейчас. Отдадим им Ликия, и дело с концом. Гениев повсюду как грязи. Для меня главное – получить титул диктатора. Курций получит Ликия и успокоится. А я буду искать компрамат на сенаторов. Главное – обработать сенат.
Крул взял красное стило и вычеркнул несколько слов из бумаги Бенита.
– Что ты делаешь? – возмутился кандидат в диктаторы.
– Исправляю твое заявление. Чтобы не выглядело слишком большой уступкой сенату.
– А статьи в «Первооткрывателе» ты тоже правишь?
– Конечно. Тебе часто изменяет вкус.
– Не смей впредь этого делать! Ни одного слова! Ни одной запятой! – Бенит побагровел. – Запомни, Крул! – впервые за долгие-долгие годы он назвал старика по имени, а не ласково – дедуля. – Дотронешься еще раз до моей статьи или письма – я тебя задушу!
Он выхватил из рук старика вечное стило и сломал.
Глава XXI
Июньские игры 1976 года
«Разгром русских добровольцев на реке Калке в последний день мая отрядом Сабудая – серьезный успех монголов. Теперь весь вопрос в том, куда будет направлен новый удар: на царство Готское, или на Киевское и Московское княжества. Кто должен опасаться больше: Танаис, Киев или Москва? Ясно одно – Ктесифон и Антиохия могут вздохнуть свободно».
«Сегодня исполнился год со дня взятия Нисибиса. Хотя точно известно, что Элий Цезарь погиб раньше, днем его смерти считается 3-й день до Ид июня».
«Визит Августы не может быть отменен. Нельзя подать виду, что Рим опасается варваров. На борту «Божественного Юлия Цезаря» Августе ничто не угрожает».
«Вчера в семье сиятельного мужа Гая Бенита Пизона произошло радостное событие. Его супруга Сервилия разрешилась от бремени сыном».
«Акта диурна», 3-й день до Ид июня [53]Нелепо надеяться, что новый день может стать днем Высокого Возрождения. Для этого должны быть хоть какие-то основания.
Напрасно Логос-Вер перебирал в памяти откровения Великих прошлого. И не находил ничего. Вместо мудрых высказываний приходили на память отрывки реклам, что звучали на радио, плоские шутки современных мимов. Сором они носились в закоулках памяти, не давая чему-то важному вылупиться на свет.
Логосу казалось, что живое по всем законам должно двигаться, действовать и идти вперед. Но нынешний мир подчинялся иным законам. Мир предпочитал угасать.
