Станислав Смакотин - Цусимский синдром
– …нокль, нехристи!.. Двадцать рублей золотом отдал… – наконец доносится до меня.
Вот же… Чертяка!.. Я невольно засматриваюсь на костерящего на чем свет стоит японцев Данчича. Нас тут чуть не убило, а ты – двадцать рублей… Начинаю невольно улыбаться – его бинокль действительно безнадежно разбит: из разломанного корпуса торчит кусок треснутой линзы. Помогая друг другу, оба поднимаемся на ноги.
Снаряд крупного калибра разорвался прямиком перед носовой башней, вырвав из палубы несколько досок. От черного пятна с пляшущими языками пламени по краям курится едкий дымок, источая тошнотворный, ядовитый запах… Пошатываясь, неуверенно подхожу к краю мостика – внизу стояли сигнальщики. Двое матросов корчатся на настиле, под одним быстро растекается красная лужа… Унтер-офицер, сидя на корточках, привалился к щиту, обхватив руками голову.
Надо помочь! Где же санитары, мать вашу?.. Я не успеваю додумать: не обращая внимания на попадание, носовая башня методично делает очередной выстрел по неприятелю. И немедленно, вторя ей, стреляет вторая по величине, из обоих стволов, залпом…
– Дайте сюда бинокль!.. – Данчич буквально срывает с меня матавкинскую собственность.
Эй, ты один поломал уже, не тебе за него отвечать, типа?.. Положи на место!..
– Смотрите!.. – не обращая внимания на сопротивление, орет во все горло лейтенант. – «Ицукусима» в огне!.. Кренится!..
«Где?!» – пошатываясь, перехожу на правую сторону наблюдательной площадки. В глазах все расплывается, двоится, но…
Вражеский флагман действительно полыхает! Это видно уже и без бинокля: накренившись на левый борт, оставляя над волнами шлейф копоти, он безнадежно отстает от собратьев, описывая правую циркуляцию. Сбиты мачта и дымовая труба. Отчетливо видно несколько пожаров, самый большой из которых разгорается на корме. Надо отдать врагу должное: ни на минуту не переставая отстреливаться, он делает это на удивление слаженно. Вынужденно подставив под удар правый борт, погибающий крейсер ведет четкий залповый огонь, почти одновременно сверкая яркими огненными бликами через небольшие промежутки времени.
Слева наконец показался и наш крейсерский отряд – мы окончательно разминулись с кораблями Небогатова, и кормовая башня замыкающего «Нахимова», сделав последний железный плевок, затихает. Отряд Энквиста, как и броненосцы, двигается фронтом, постепенно их обгоняя. Ближайший к нам – «Мономах» – сильно дымит, причем не только трубами: на носу русского князя виден огонь…
– «Чиода» горит!.. – Борис Арсеньич, похоже, решил окончательно присвоить себе имущество моего друга. – Только что удачно попали!..
Голова отчего-то становится совсем тяжелой… Едва держится на плечах. Совсем некстати из мысленного хаоса вычленяется неприятное слово «контузия»… Какое смешное слово… Неуверенной походкой подхожу к краю площадки. Хватаясь за край, заглядываю вниз: раненых грузят на носилки санитары. У того, что лежал на животе, осколками разворочена грудина, наружу торчат куски ребер… Носильщик крестит его несколько раз, накрывая лицо марлей…
С трудом беру себя в руки, встряхивая головой, – двоение в глазах исчезает, зато в черепной коробке появляется чугунный шар. Перекатываясь, доставляя при этом тупую боль… Зато я вновь начинаю трезво фиксировать происходящие события.
Как раз в этот момент один из неприятельских залпов удачно ложится неподалеку от броненосца… Безучастная мысль: Новиков не обманывал, почти каждый второй снаряд разрывается при столкновении с водой… Несколько осколков, свистя, проносятся рядом, рикошетя от корпуса.
Участь «Ицукусимы», похоже, решена – окончательно потеряв управление, тот беспомощно катится вдоль надвигающегося фронта, приближаясь с каждой минутой: почти каждый русский выстрел достигает цели. Орудия видимого борта отвечают все реже – больше половины из них замолчали.
Палуба под ногами начинает крениться, вражеский крейсер перемещается левее…
– Поворачиваем… – Данчич сплевывает, доставая портсигар. Лицо в крови – похоже, зацепило осколком, где-то выше лба. – Дальше не пойдем, будем добивать всеми бортами… – Чиркает зажигалкой, закуривая. – А жаль: жить «Чиоде» осталось совсем немного…
До умирающего подранка не больше пятнадцати кабельтовых. Враг представляет собой жалкое зрелище: дымовая труба сбита, отсутствует мачта – переломленная пополам, она лежит на корпусе. Отчетливо видна лишь носовая часть – и то лишь потому, что ветер раздувает вырывающееся пламя вдоль бортов…
Синхронно, будто носы гончих псов, башни «Суворова» поворачивают вслед за целью.
– Затыкайте уши, Вячеслав Викторович… – Голос Данчича.
Шутит?.. Я недоверчиво оборачиваюсь. Не похоже – слова звучат на полном серьезе.
– Сейчас будет беглый огонь всем бортом, – абсолютно спокойно произносит окровавленный лейтенант.
Уважительно кошусь на него: морда в крови, в голове осколок, а ему – хоть бы хны… Тот, не дожидаясь ответа, подносит руки к голове.
В следующую секунду корабль сотрясает от множества выстрелов. Пара десятков орудий самых разных калибров рождает акустическую волну такой силы, что я ощущаю ее телом. Слуха больше нет, внутри меня наступает звенящая тишина. Будто фильм в кинотеатре, в котором механик по забывчивости забыл включить фонограмму. Или немое кино, но это изображение – в цвете…
Борт «Ицукусимы» окутывает серия взрывов. Попало далеко не все – несколько больших фонтанов взмывают перед кораблем. Оглядываюсь назад: «Александр» почти лег нам в кильватер, как раз сейчас из его орудий вылетают отблески пламени. Русские броненосцы, проходя мимо погибающего противника, по очереди посылают в его сторону град смертоносного, разящего железа… Дальше цель принимают «Орел» с «Ослябей», но это уже излишне – очередной порыв ветра сбивает дымовую завесу с быстро ложащегося набок корабля. Выстрелы смолкают – ощущаю это не слухом, а скорее интуитивно.
Наверное, я должен сейчас скакать от радости, крича и безумствуя от переполняющего счастья? Почему-то совсем нет… В груди неожиданно появляется щемящее чувство: в облаках пара перед собой я вижу не поверженного противника, а сотни человек, отчаянно борющихся за свои жизни. Вон они – маленькие, копошащиеся точки. Их, будто пыль, сдувает с палубы в море, накрывая все еще горящим, огромным корпусом…
Отряд Энквиста поворачивает «все вдруг», ложась в кильватер броненосцам. От него отделяются два крейсера – кажется, это «Светлана» с «Алмазом». Направляются к месту гибели противника. Колонна поворачивает вслед за «Суворовым», следуя вдогонку второму отряду – их уходящие дымки виднеются на горизонте. Убегающие враги теряются где-то вдали и, похоже, окончательно отогнаны. Путь открыт?..
Торопливо поворачиваюсь к Данчичу:
– Сколько времени?.. – Слух понемногу возвращается – во всяком случае, свой голос я уже различаю. Чугунный шар в голове вырос в размерах, боль немного притупилась.
Тот неспешно достает из нагрудного кармана часы – различаю на циферблате пять минут пятого…
Ноги неожиданно подкашиваются – колоссальное напряжение будто падает с плеч долой. Устало опираюсь плечом о переборку. Итак: счет два-ноль в нашу пользу. Разведчики отогнаны, два из них – на дне… До темноты остается три часа, и если… И если судьба даст нам еще пару часов, то…
Почти ровный строй кораблей, оставляя позади двоих собратьев, уверенно следует за своим лидером.
Протяжный звук горна разносится по кораблю – боевая тревога закончена. Тяжелая дверь носовой башни с грохотом откатывается, являя на свет чумазого Прохорова – вид у того довольный до невозможности. Углядев Данчича, он машет ему рукой:
– Видели? Как мы им… – Вглядевшись внимательней, добавляет через секунду, не меняя интонации: – Вам в лазарет бы, Борис Арсеньевич…
– Ерунда какая… – Лейтенант проводит по лицу рукавом. – Почти засохло…
– Бинокль мне верните… – грозным шепотом увещеваю я. – Аполлоний Михайлович не простит!..
Тот лишь отмахивается, вновь поднимая его к глазам.
Из просвета боевой рубки по одному появляются офицеры, оживленно переговариваясь. Долетает даже смех – похоже, всех окончательно отпустило… Не рановато?
– Интересно, господин Катаока остался в живых? Спасут, думаете?..
– У самураев подобное не принято, Евгений Владимирович… Говорят, существует такой обряд: сеппуку… – Голос говорящего становится тише.
Есть такой обычай, да. Харакири… И еще существует поговорка – нельзя делить шкуру неубитого медведя, господа штабные офицеры… Не рановато расслабились? Я скептически опираюсь руками на ограждение.
Топот ног по палубе. Бежит унтер, в руках бумага. Добежав до боевой рубки, вытягивается по швам. Несколько тихих слов – улыбки будто сдувает с лиц. Клапье де Колонг озабоченно, разворачивая по дороге подзорную трубу, торопливо взбегает на мостик. Мы с Данчичем немедленно вытягиваемся. Не обращая на нас никакого внимания, Колонг наводит оптику назад, в сторону горизонта. Некоторое время не отнимает ее, беззвучно шевеля губами. Оборачивается к подошедшему Филипповскому:
