Андрей Валентинов - Царь-Космос
Повезло! В субботу, накануне выходного, кавалерист-девица, вернувшись из очередного рейса в канцелярию, радостно доложила: найден надежный! Во-первых, доктор, во-вторых, давний знакомый, в-третьих, в доску свой. Ольга пригласила его на выходные, заодно позвала и сослуживцев. Вдруг придется Наталью по коридорам и подъездам отлавливать?
Вначале воздали должное чаю с мятой, а затем Зотова, оставив гостей на хозяйстве, поспешила на встречу с загадочным доктором. Семен предположил, что девушка случайно встретила знакомого по фронтовому госпиталю. Вырыпаев резонно поинтересовался, что такому делать в сердце Центрального Комитета. Рядовые партийцы приходят в приемную на Воздвиженке. Или этот неведомый – член ЦК?
Оставалось одно – немного обождать. Семен попытался завязать разговор, но альбинос отвечал вяло, думая о чем-то своем. Ротный решил не настаивать. Поудобнее устроившись на старом продавленном диване, он принялся внимать не на шутку распевшейся Наталье. После «Шарабана» очередь дошла до романсов.
– Забыты нежныя лобзанья,
Уснула страсть, прошла любовь…
Ротный, вспомнив весь репертуар кавалерист-девицы, мысленно пожелал неведомому доктору прийти поскорее. Виктору же было не до романсов. В этот день, ближе к вечеру, ему самому предстояла важная встреча, но об этом он не мог рассказать никому, даже своим новым товарищам.
– Так ветер всю красу наряда
С деревьев осенью сорвет…
Вырыпаев встал. Не будучи увлечен пением, он первым услыхал донесшийся из коридора голос.
– Нет, матушка моя! Такое отношение к собственному здоровью архипгеступно. Да-с, вас следовало бы в принудительном порядке отправить в санаторий, а после непгеменно растгелять!
Матушка-Зотова попыталась что-то возразить, но зашлась в кашле.
– Кашляем, значит? Кхекаем? – голос неведомого расстрельщика посуровел. – Я вам еще три года назад выписывал направление. Манкировать изволили, матушка? Ну, куда это годится? Непгеменно растгелять в погядке усиления массовидности террора! И даже чаем не поить.
У Виктора мелькнула нелепая мысль, что с замкомэском беседуют двое: некто незнакомый и другой, более чем известный, если не по митингам и съездам, то по анекдотам. Ротный тоже услыхал – привстал, моргнул недоуменно.
– А вы как думали, матушка? Сегодня гладить по головке никого нельзя – гуку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно! Мне даже кажется, я знаю, с кого следует начать, да-с.
За перегородкой замолчали, тоже, видать, прониклись.
Дверь открылась. На пороге появилась несколько растерянная кавалерист-девица. Вслед за нею в комнату бодро шагнул невеликого роста рыжеватый мужчина с короткой бородкой клинышком. Одет был просто – поношенный серый костюм, темная рубашка и широкий галстук в горошек. В одной руке рыжебородый держал типичный докторский саквояж, вторая сжимала большую темную бутыль без этикетки. В комнате запахло хорошим вином.
Молодые люди, не сговариваясь, встали. Гость бросил на них острый оценивающий взгляд, но здороваться не спешил. Сперва он поискал глазами стол, затем, обнаружив искомое, аккуратно поставил бутыль прямо в центр, между кружек с недопитым чаем.
– Вот-с! Пре-вос-ход-но! – удовлетворенно сообщил он. – Наша милая Оленька выдернула меня прямиком из превеселой компании, но это не повод оставлять такое сокровище недопитым. Это было бы и вправду архипгеступно. Ульянов!
В первый миг присутствующим показалось, что рыжебородый привел общеизвестный цитату с указанием автора. Однако гость усмехнулся и поспешил уточнить:
– Ульянов Дмитрий Ильич. «Ильичом» прошу не дразниться, этой шутке столько же лет, сколько каждому из вас. Могу обидеться и начать ругательски ругаться.
Альбинос и цыганистый поспешили представиться. Не-Ильич дохнул винным ароматом и обменялся рукопожатиями. Затем, подойдя к столу, поглядел на бутыль долгим влюбленным взглядом.
– Между прочим, из голицынских погребов. Попросил нацедить несколько емкостей перед отъездом в Столицу. Это – последняя. Sic transit vino mundi!
Тяжело вздохнув и не без труда оторвав взгляд, он повернулся к хозяйке.
– Допьем сегодня же и всенпгеменно вместе. Но сначала, как водится, дело. Где, матушка, наша больная?
Зотова открыла рот, чтобы ответить, но не успела.
– Я здесь! Дядя Дмитрий Ильич, а кто вы?
В узком дверном проеме, разделяющем комнатушки, стояла Наталья Четвертак.
Ротный невольно удивился. Странный комбинезон исчез, вместо него на девочке оказалась старая стиранная гимнастерка, вполне заменяющая платье. Зато вернулся румянец. Лицо вновь налилось алой краской, заблестели глаза, яркие губы весело улыбались. Больная вовсе не казалась больной, если бы не странный цвет кожи.
– Я доктор, – подкупающе просто сообщил Не-Ильич. – Давний фронтовой знакомый нашей Оленьки, то есть, конечно, Ольги Вячеславовны. Когда-то я ей немного помог, теперь, даст бог, помогу тебе.
– А вы хороший доктор? Настоящий?
В голосе Натальи самым краешком промелькнуло недоверие. Рыжебородый поставил саквояж, снял пиджак и принялся закатывать рукава.
– Давай посчитаем. Полный курс медицинского факультета в Дерптском университет, пятнадцать лет практики, потом служба в сануправлении Румынского фронта… Оленька, матушка, слейте мне на руки и дайте, будьте добры, полотенце.
Товарищ Зотова уже стояла рядом с большим кувшином наготове. Вырыпаев, обнаружив требуемый таз под столом, поспешил прийти на помощь.
– А вы людей режете? – требовательно уточнила девочка.
– Режу, – кивнул Не-Ильич, стряхивая с рук воду и берясь за полотенце. – Но не слишком часто.
Наталья задумалась.
– А почему вы Вождя перекривляете? У нас над ним смеяться, между прочим, запрещалось. За это в карцер сажали.
Взрослые невольно переглянулись.
– В погядке усиления массовидности террора, – вздохнул рыжебородый. – Он, Наташа, первый начал. Я совсем маленький был, ни «л», ни «р» не выговаривал, а он меня дразнилками доводил до слез. А потом, когда я у него в первый раз в шахматы выиграл, вообще перестал со мной разговаривать… Дай, пожалуйста, свою руку.
Пораженная Наталья молча подчинилась. Не-Ильич пододвинул стул, достал большие часы-луковицу с секундомером и принялся за дело. Через несколько секунд его брови поползли вверх.
– Однако!
– А вы бы, дядя Дмитрий Ильич, у меня спросили, – осмелела девочка. – У всех наших пульс не такой, как у других. Аритми… Слово забыла.
Рыжебородый наклонился вперед, взял Наталью за обе руки, улыбнулся.
– Забыла – не страшно. А что помнишь? С вами работали по методике Нен-Сагора?[14]
– Нен-Са… А, вспомнила! Нам рассказывали. Нен-Сагор – врач из Индии, изобрел «солнечное воспитание». Владимир Иванович говорил, что это только для жарких стран годится. И не слишком надежно, часто бывают эти… «солнечные хвори». Помереть очень даже можно. Фотоси… Фотоситец… Ой, забыла! Ну, в общем, это лучше.
– Фотосинтез, – машинально поправил Не-Ильич и повернулся к Семену. – Товарищ Тулак, вы говорили Ольге Владиславовне про этих… Не при ребенке будь сказано, с ложноножками которые.
– Амебы! – радостно закричала девочка. – Они красные и очень полезные.
Рыжебородый отпустил Наталью, встал, зачем-то поправил галстук.
– Как член ЦК, я знаком с январским постановлением 1920 года. Гражданину Бергу и его покровителям закон, кажется, не писан. Ну, поглядим, поглядим… Кое-кого и вправду следует не гастгелять, а шлепнуть у стенки самым решительным образом.
Двое «красных» и один белогвардеец были с ним полностью согласны.
– В 1919-м Берг напечатал статью, в которой разнес в щепки теорию Нен-Сагора. Очень зло написал, неприятно даже читать. Нен-Сагор абсолютно не прав насчет «солнечного воспитания», но в его санатории детей по крайней мере лечат и кормят. Он – идеалист и мечтатель, считает себя учеником Толстого. Гражданина Берга последнее обстоятельство почему-то особенно позабавило.
– Не надо! Не ругайте Владимира Ивановича!..
От возмущения Наталья Четвертак даже топнула ногой.
– Он детей подбирает, которые с голоду мрут. И я помирала, у меня батюшку и матушку в 1917-м убили, я была худая, есть уже не могла, доходила совсем. Владимир Иванович меня спас, здоровой сделал. Мне теперь ложечки каши в день хватает, только бы солнце за тучи не пряталось. Вот вы, дядя Дмитрий Ильич, его ругаете, а сами так можете? Скажите «раз»!
– Стой! – крикнул Семен, уже зная, что за этим последует. Не успел. Перед глазами мелькнула светло-зеленая ткань гимнастерки.
– А я здесь!
Голос донесся откуда-то сверху, чуть ли не самого потолка.
– Теперь здесь! – слева, от двери.
– И здесь!
Улыбающаяся Наталья, вновь оказавшаяся на прежнем месте, попыталась церемонно поклониться. Получилось не очень, и девочка сама же засмеялась:
