Сергей Шкенев - «Попаданец» на престоле
Кого он юношей назвал, скотина? На Соловки закатаю мерзавца! В Сибирь отправлю, медведей лечить!
— Вполне доверяю, Генрих Станиславович, но и вы поймите… ей еще жить и жить. Каково девице с одной рукой?
Чего? Идиоты, кого девицей называете? Глаза разуйте, придурки — аз есмь царь!
— Александр Христофорович! Понимаю ваше беспокойство и участие в ее судьбе. Но оставьте сомнения, я не допущу, чтоб столь молодая и красивая особа превратилась в калеку. Господь такого не простит.
И это все про меня? Это я молодой и красивый? Я — девица? Убью! На плаху! Всех расстреляю!
— Не только Господь, и государь будет недоволен.
Уже нового императора назначили? Ну сейчас устрою… хм… женскую истерику со слезами и соплями? Где шпага? Где, черт побери, моя шпага?
Надо попробовать встать… Я ведь лежу? Наверное, лежу. От резкого движения в боку вспыхивает боль — туда прилетело штыком от… Погодите, но прилетело мне, а не какой-то девице. Разве… Сесть смогу? Получилось. И ушла темнота, уступив место ослепительному свету — упала мокрая тряпка, закрывавшая лицо. Зачем так с живым человеком? Ах да, помню стремительно приближающийся торец двери… Тряпка — примочка от синяков? Надеюсь, во всяком случае.
— Государь очнулся! — радостный вопль прапорщика Акимова больно бьет по ушам. Самого гвардейца почти не вижу, глаза еще не привыкли к свету, и приходится их зажмуривать.
— Ваше Императорское Величество! Павел Петрович! — восторженно орет Бенкендорф. — Вы живы!
Ага, называет по имени-отчеству. Значит, я не девица? А кто у нас тогда девица?
— Совсем оглушил, полковник. Зачем так громко кричать? — недовольное ворчание помогает замаскировать растерянность и недавний испуг. — Чего переполошился?
— Так вы же целые сутки без сознания пребывали, государь.
— Врешь.
— Истинный крест! Вот у доктора спросите.
Выкатившийся из-за спины Бенкендорфа лекарь похож на колобка с ножками, а физиономия излучает такую преданность и доброжелательность, что поневоле хочется быстрее выздороветь и больше не видеть эту слащавую морду. Не он ли меня девицей обзывал? Будущий доктор лесоповальных наук…
— Ваше Императорское Величество, позвольте выразить…
— Вон отсюда!
— Что, простите?
— К чертям всех врачей!
— Государь гневаться изволит, — перевел Акимов и подтолкнул непонятливого к двери: — Вы, Генрих Станиславович, девицу еще раз осмотрите.
Меня вновь сковало ужасом, бросило в холод и отпустило не сразу, оставив легкую слабость в коленях.
— Какую девицу, прапорщик?
— Лизавету Михайловну, кого же еще? — удивился гвардеец. — Она в свою фузею тройной заряд забила, вот отдачей ключицу-то и сломало. Да вы не переживайте, государь, до свадьбы заживет!
Вот оно как… А я, старый дурень, ни за что ни про что обидел хорошего человека, нашего милейшего эскулапа. Стыдно, Павел Петрович! Ей-богу, стыдно давать волю эмоциям и срывать зло на ни в чем не повинных людях. А излишне богатое воображение хорошо лечится бромом. И кое-кому требуется лошадиная порция.
Судьба-злодейка, видимо, решила покуражиться над несчастным лекарем от всей души — распахнувшаяся дверь сшибла беднягу Генриха Станиславовича с ног, отшвырнула к стене и вернула обратно — прямо под ноги ворвавшемуся в спальню генералу.
— Ваше Величество! — заорал тот с порога и, не обращая внимания на распластавшегося по полу доктора, бросился обниматься.
— Михаил Илларионович? — Я попытался отстраниться.
— Я! — Один глаз у Кутузова прикрыт черной повязкой, но второй сверкает опасным восторгом пополам с безумием. — Государь, нам нужно срочно поговорить наедине.
Совершенно не похож на Мишку Варзина. Или это не он? Попробовать какой-нибудь пароль?
— Наедине? Если только вы имеете сообщение о том, что утро красит нежным светом…
— Стены древнего Кремля! Бля! И от тайги до британских морей!
Крики сопровождались объятиями и похлопыванием по плечам. Нет, товарищ Варзин, так не пойдет.
— Михаил Илларионович, посмотрел бы на тебя капитан Алымов.
— Ой… простите, Ваше Императорское Величество.
Прощения он просит… Мне после суток беспамятства сортир в первую очередь нужен, а не его извинения. Не то сейчас конфузия произойдет…
— Оставьте нас, господа. Срочно оставьте, я сказал!
Варзин (или все-таки Кутузов?) проводил взглядом покидающих спальню офицеров и, едва только закрылась дверь, произнес:
— Уважают они тебя, Паша. Именно уважают, а не боятся. Смотри, чуть не строевым пошли!
Я ответил минут через десять, когда общее состояние организма пришло в норму и уже не нужно было никуда торопиться. Разве что помыть руки в глубоком серебряном тазике.
— А ты, Миша, учись у них.
— Зачем?
— Затем, что с царем разговариваешь, пенек вологодский! Смирно! Равнение на… Отставить!
— Так ведь я…
— Наедине, хочешь сказать, можно?
Кутузов (все же Кутузов) засопел:
— Прошу простить, Ваше Императорское Величество.
— Не обижайся, Мишка, а? Хорошо? Представь, что мы — разведчики в тылу у фрицев. Или по минному полю идем… неосторожный шаг, и… И если бы только сами подорвались.
— Есть кто-то еще из наших?
— Они все наши, Мишка. Вся страна. И не знаю, кто нас сюда забросил — Бог, партия, марсиане… Не брошу, понял?
— Но при чем же…
— При всем! Нет больше красноармейца Романова, совсем нет. Он остался там, под Ленинградом, в землянке. И Мишки Варзина нет. И не будет никогда!
— Почему?
— Да потому! Такого уже наворотили… и еще наворотим!
— Но уже вместе, Ваше Императорское Величество?
— Очень на это надеюсь. И вообще — спасибо, Мишка. Спасибо, генерал!
Кутузов прошелся по комнате, остановился. И спросил дрогнувшим голосом:
— Пусть нас нет… пусть мы погибли… но это же мы? Другое время, другие враги, другая война. Но мы есть?
Что ответить?
— Мы есть, Миша. Другие, но есть. А война… война та же самая — за Родину.
Документ 21«От Санктпетербургскаго Обер-полициймейстера
Дан сей билет воздухоплавателю для производства полетов в Петербурге, Финляндской, Стокгольмской губерниях отставному боцману Матвею Котофееву.
1) С сим билетом ездить тебе самому в корзине, гондолой именуемой, с номером, на оной написанным.
2) Никому как билетом, так и номером не ссужаться под штрафом.
3) Иметь сменныя корзины настоящею желтою одною краскою выкрашенныя; одним словом, отнюдь чтоб кроме желтой никакой другой краски не было.
4) Зимою и осенью кафтаны и шубы иметь, от обморожений на высоте.
5) Летом же маия с 15 сентября по 15 число рубахи иметь с белою и голубою полосой. Шляпу ж голубую.
6) Больше двух седоков отнюдь не возить под указным штрафом.
7) С высоты не плевать и седоков от того удерживать.
8) Над городами восторг матерно не выражать под штрафом.
9) Дворцовых и протчих знатных господ и иностранных министров экипажей и марширующей церемонии сверху ничем не забрасывать.
10) Плату за полет брать с седоков наперед, а тако же плату за мытье корзины при их нежданной болезни.
11) Если седоки, которые тебя наймут везти и будут кричать или какия делать непристойности, то таковых от шуму унимать, ежели ж не будут слушать, то кидать их вниз на парашутном зонте изобретения господина Гарнерена.
Со онаго воздухоплавателя указныя пошлины за один шар сто два рубля взяты и в книгу по № 457 записаны. Февраля 10 дня 1805 года».
ГЛАВА 21
— Ты мне, Васька, баки-то не забивай! — боцман Матвей Котофеев погрозил пальцем сидевшему напротив гренадеру и приложился к кружке. Крякнул от удовольствия, отер пену с усов и продолжил: — Ну где это видано, чтобы человек пули руками ловил? Ври, братец, да не завирайся.
— Правду говорю! — Собеседник моряка, приходящийся тому единоутробным младшим братом, понизил голос: — Знающие люди говорили — государь Павел Петрович английские пули прямо перед собой перехватывал и обратно кидал. Представляешь, Матюша, два батальона как не бывало, будто траву скосил!
Как Василий ни старался, но за соседним столом расслышали его рассказ. Что поделать, если во время осады кабак является одним из немногих мест, где можно скрасить скуку между неприятельскими приступами.
— Пули — это мелочь, — со знанием дела заметил кто-то из сидевших неподалеку моряков. — Я вот собственными глазами видел, как во вчерашней вылазке Его Императорское Величество самолично три фрегата сжег.
— Восемь, — поправил Котофеев.
— Так шведские не считаются. Какие же они фрегаты? Так, корыта с мачтами.
— Все равно посчитать нужно.
— Нельзя, — не соглашался моряк. — Противник совсем негодящий. Мы им, значится, мину под самую крюйт-камеру крепим, а там даже часовых на палубе не выставили. Так и дрыхли до самого взрыва! Не, не вояки.