Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
— Помилуй нас, царь иудейский! — завыла парочка, низко кланяясь. — Не вели казнить!..
Легионеры, собравшиеся во дворе, захохотали и затопали, довольные выдумкой товарищей. Те продолжали кривляться, изображая испуг. «Они вымещают на иудее свой страх перед начальством, — внезапно подумал я. — На центуриона терновый венок не наденешь… Козма прав — мы все боимся!» Я пристально посмотрел на приговоренного, желая увидеть на его лице страх, но оно было спокойным. Внезапно Иешуа перехватил мой взгляд, и мгновение мы смотрели глаза в глаза. Я внезапно понял, что он жалеет меня. Почему? Я его враг! Мне стало не по себе, и я отвел взор.
Тем временем выдумщикам надоело кривляться. Один из них стащил с приговоренного плащ. Второй смачно плюнул Иешуа в лицо.
— Это тебе от Тита, царь иудейский! Вспомни меня, когда повиснешь на кресте!
— Вспомню, раз просишь! — внезапно ответил Иешуа. Голос его был твердым и сильным. Тита затрясло от злости.
— Ах ты, падаль! Грозить? Мне? Да я!.. — Тит пошарил глазами, увидел прислоненную к стене палку центуриона, схватил ее и с размаху ударил приговоренного по голове. Тот пошатнулся и упал бы, не поддержи его охранники.
— Прекратить! — закричал Теренций. — Повеселились — и хватит! Прокуратор велел распять иудея, а не забивать палками…
Тит и его товарищ, ворча, отошли в сторону. Иешуа отвели к столбу и снова привязали. Назначенные для экзекуции солдаты взмахнули плетями. Я повернулся и пошел в казарму. Я знал, что солдаты провожают меня презрительными взглядами, мысленно обзывая «папенькиным сынком», но чувствовал, что не могу на это смотреть. В казарме я повалился на койку, скрестил руки на груди и лежал так все время, пока со двора доносился свист плетей и крики наказываемых. Затем послышался топот десятков ног — процессия отправилась на гору за северной стеной Иерусалима, где обычно устанавливали кресты. Когда все стихло, я вышел во двор.
— Марк! — внезапно окликнули меня откуда-то снизу. — Марк!
Я оглянулся по сторонам, но никого не увидел.
— Марк! — повторился зов, и я сообразил, что он идет из узкого окошка тюрьмы, едва видимого над мощеным двором. Я присел и разглядел в темном прямоугольнике лицо Козмы.
— Я узнал тебя по сандалиям, — пояснил он. — Они не такие, как у других солдат. Я слышал шум и крики во дворе, но отсюда не разглядеть. Что тут было?
— Наказывали преступников.
— Сколько их?
— Трое.
— Кто они?
— Два разбойника и один богохульник. Того схватили сами иудеи.
— Его называли «царем иудейским»?
— Да.
— Как его настоящее имя?
— Иешуа.
— Это он! — застонал Козма. — Бог и сын бога. Марк! Я приехал издалека, чтобы увидеть его. Ты знаешь, чего это стоило мне. По пророчеству Торы сына божьего должны убить, после чего он воскреснет. Я хочу быть рядом с ним в этот час! Отведи меня на гору! Клянусь, не сбегу! Ты можешь связать меня…
— Ты просишь невозможного! — сказал я, вставая. Отец был прав — с Козмой следовало быть настороже.
— Не уходи! — остановил меня голос узника. — Прости: гордыня овладела мной. Я забылся… Но ты, Марк?! Разве тебе не интересна смерть бога? Сходи! Это редкое зрелище. Детям будешь рассказывать. Я буду благодарен, если расскажешь и мне…
Я пожал плечами. Мне приходилось видеть распятых преступников. Они умирают долго, и смотреть на это скучно. Я не верил, что Иешуя бог. В Торе, которую я прочел, в самом деле предсказывается явление пророка, который освободит иудеев от угнетателей. Ну и что? Освободил? Каждый год в Иудее объявляется новый избавитель, который впоследствии исчезает. Или же его убивают, как Иешуа…
Я отправился в казарму, где плюхнулся на койку. Здесь было тихо: свободные от службы солдаты отправились глазеть на казнь, а те, кто стоял в страже ночью, спали. Мне спать не хотелось, заняться было нечем. В голову лезли тяжкие думы, я гнал их, но они возвращались. Помучавшись какое-то время, я решительно встал. Отец велел мне ночевать в претории, но не запретил ходить по городу днем. Я облачился в посеребренную лорику, перепоясался мечом, заодно сунул за пояс «сику». Шлем надевать не стал — жарко, а я не службе. Теперь можно было не опасаться нападения фанатика-одиночки.
Никто и не напал. Я спокойно прошел улицами Иерусалима, вышел за ворота и направился к месту казни. На мрачной горе, где обычно вешали преступников, уже стояли кресты — они были видны издалека, врезаясь своими темными контурами в безоблачное небо. Преступники висели на них, скособочившись — спереди на крестах имелись выступы для опоры тела. Без нее тело быстро обвисает на суставах, они выворачиваются, и боль лишает казнимого чувств или же вовсе убивает. Пилат позаботился о том, чтоб преступники не обрели легкую смерть…
На вершине холма собралось много людей, но, когда я подошел ближе, толпа уже расходилась. Встречные иудеи оживленно разговаривали и размахивали руками. Многие были в богатых одеждах. Если Иешуа действительно оскорбил их веру, то они отвели душу: поплевали в приговоренного, обругали его, позлословили… Стража не мешает делать это — так интереснее. Запрещается только бить. Сильный удар может оборвать жизнь человека, растянутого на кресте, а тому назначено умирать долго и в муках…
Когда я, наконец, выбрался к крестам, большинство зевак уже ушло, оставалось десятка два, не более. Среди них половину составляли женщины. Они сидели и плакали. Некоторые, с подсохшими дорожками от слез на щеках, только вздыхали. Мужчины, окружавшие женщин, выглядели подавленными и мрачными. Внезапно я понял, что это не зеваки, а родственники или друзья казнимых. Присмотревшись, я узнал молодого иудея, убежавшего нагишом вчерашней ночью. Он перехватил мой взгляд, и я понял, что незнакомец тоже узнал меня. На мгновение во взоре иудея мелькнула ненависть, затем он опустил голову и уставился в землю.
Стражи у крестов мучились от жары, с завистью поглядывая на свободных от службы товарищей, устроившихся неподалеку. Там играли в кости, по рукам ходил кувшин с вином, слышались веселые возгласы и смех. Весельем управлял уже знакомый мне Тит. Увидев меня, он привстал и поклонился.
— Пришел глянуть на иудейскую падаль, господин?! Надо было раньше, когда они что-то говорили. Самое интересное пропустил!
Товарищи одобрительно засмеялись, но Теренций пригрозил Титу палкой:
— Как разговариваешь с центурионом, Тит?! Давно учил тебя?
— Я ничего, — поник Тит. — Я уважаю центурионов. Но он и в самом деле опоздал…
Солдаты снова засмеялись, в этот раз над провинившимся товарищем. Через мгновение они вернулись к игре и вину. Теренций подошел ко мне.
— Тит хороший солдат, но непочтительный, — сказал виноватым тоном. — Поставлю его в ночную стражу, чтоб знал!
Я жестом дал знать, что не обиделся и повернулся к крестам. Теренцию было скучно и хотелось поговорить, но у меня такого желания не было. Не знаю почему, но мне трудно было поднять глаза на Иешуа, висевшего посередине, и я стал разглядывать разбойников. Они много дней провели в тюрьме, их тела были грязны и казались еще более мерзкими от облепивших их мух. Мух было много, они густо покрывали лица разбойников, их руки и ноги в местах, где гвозди пробили их. Мухи сосали кровь. Время от времени разбойники мотали головами, прогоняя больно кусавших насекомых, мухи неохотно взлетали, чтобы тут же устроиться на прежнем месте. Похоже, что разбойники делали это бессознательно: глаза их были закрыты. Наконец я решился взглянуть на Иешуа. Его тело было белым и чистым. Удивительно, но мухи не докучали ему. Я отчетливо видел кровавые потеки в местах, где гвозди вонзились в кисти и ступни, но мухи почему-то не хотели пить эту кровь. Глаза Иешуа были закрыты, но я понял, что он в сознании — просто страдает молча. Над головой его была прибита доска с крупной надписью «Царь иудейский».
— Важные иудеи были очень недовольны, — сказал Теренций, заметив, что я разглядываю доску. — Кричали: «Как может царь иудейский висеть на кресте! Этот только называл себя царем!» — центурион засмеялся. — Какая нам разница? Велят — и царя повесим!
Я понял, что Пилат тонко отомстил иудеям, заставившим его казнить невинного. Поскольку я продолжал молчать, Теренций обиженно отошел. Я разглядывал Иешуа. Даже на кресте, избитый и оплеванный, он был красив. Такими, наверное, и видят люди детей бога. Какая мать его родила? Греческие боги заводили детей от жен или дочерей царей. Козма ничего не говорил о матери Иешуа, и я подумал, что она, скорее всего, обычная иудейка. Будь мать царского рода, с сыном так не обошлись бы. Интересно, есть ли у нее еще дети, или Иешуа — единственный? Отставил ли сам Иешуа потомство? На вид богохульнику было лет тридцать, иудеи женятся рано… Я забивал себе голову досужими вопросами, потому что боялся, что Иешуа посмотрит на меня, как во дворе претории. Но как ни пытался я избежать неприятного, это случилось. Иешуа внезапно открыл глаза, и мы встретились взглядами.
