Сергей Шкенев - Параллельные прямые
— Вот тебе, а не помощь, — мой кукиш упёрся в нос Лаврентия. — Выкручивайся сам. Не знаю как, но чтоб к вечеру доложил об исполнении. Распустились, канальи.
Я вдобавок погрозил Палычу-младшему кулаком, и выпустил на платформу давно просившегося на прогулку такса.
— Не хулигань. И не охоться без меня. Собака.
И успел ещё заметить, какими умоляющими глазами проводил Берия-младший грозного охотника на полярных медведей.
Глава 21
Пахнут мусорные кучи.
Хулиган собачку мучит.
А чему нас жизнь учит?
А ничему она не учит.
Антон Иванович прошёл в своё купе и расстегнул тугой воротник. Душит, зараза. Но перед красным генералом не гоже ходить расхристанным. Пусть видит перед собой образец настоящего военного человека. А то сам…. Кстати, что же у Архангельского не так? Что-то на ум ничего не приходит. Ширинка? Нет, всегда застёгнута. И сам он всегда в отутюженной форме из тонкого сукна, выбритый до синевы. Даже сапоги сияют. И перегаром от него не пахнет, будто и не в Красной Армии служит. И каким чёртом тогда занесло в Рабоче-крестьянскую? Ну, да Бог ему судья.
Помянув Всевышнего Деникин перекрестился на висевший на стене походный киот, с которым не расставался уже много лет, и растерянно охнул. Никола-чудотворец на иконе вежливо поклонился, виновато развёл руками и показывал пальцем на соседний образ.
— Чудо Господне! — Прошептал генерал.
В ответ что-то захрипело, свистнуло, и после недолгого шипения послышался голос:
— Извините, товарищ Деникин, но Вашими делами занимается военное ведомство. Со всеми вопросами и предложениями к архистратигу Михаилу. Переключить?
— Д-д-д-давайте.
Предводитель небесного воинства козырнул Антону Ивановичу, а потом, подняв голову, прокричал куда-то наверх.
— Изя, слышишь? Добавь мощности, а то я тут в серебряном окладе — экранирует. Да, вот так нормально. Что? Да как я Гавриле привет передам? Так он опять генерал? Что? И ему не надоело за столько лет?
Архангел, наконец, настроил связь и обернулся:
— Извините, работа…. А я к Вам по делу.
— Ко мне?
— Разве тут ещё кто-то есть? Разве что Никола, но он штатский — не считается. Понимаете, тут такое дело нарисовалось. Как сказать-то попроще? Ага, вот…. Почему бы Вам не принять на себя тяжёлую ношу Божьего испытания? В тот смысле, что там, наверху, принято решение назначить Вас Великим Князем Литовским. Нет-нет, не торопитесь возражать. Представляете, на каком уровне обсуждалось? И в конце то концов — Родина-мать зовёт!
— Извините, — поражённо выговорил Деникин, — а что Господь?
— А он чего? Господь не против. Даже, скажу по секрету, это была его идея. Или, думаете, у него есть другая Родина?
— Значит на небесах…?
— Что? А…. Ну конечно же благословляем. Как же без этого? А может, заодно и тамошних язычников окрестите? К вящей славе, так сказать.
— Но они уже христиане.
Михаил заглянул куда-то себе за спину, посмотрел, и пренебрежительно отмахнулся рукой:
— Ерунда. Римско-католическое не считается. Так что ещё раз благословляю. Дерзай, родственник.
— Цок! Цок! Цок!
Ранним утром на пустынной платформе не так уж много звуков, разве что чуть пыхтит от усталости чумазый паровоз. Но и он не смог заглушить приятный уху и волнующий сердце стук точёных каблучков.
Да что уху, такую божественную музыку старый железнодорожник услышал спинным мозгом. Погодите, господа, что значит старый? Немного пузо подтянуть, забыть ненадолго про проклятый радикулит, подкрутить аккуратные стрелочки набриолиненых усов — и хоть сейчас в костёл. На отпевание. Тьфу, чёртас, под венец. Он специально не торопился поворачиваться, пусть поближе подойдёт прекрасная незнакомка. А в том, что она прекрасна, можно было не сомневаться. Слышите?
— Цок! Цок! Цок!
Только стройные изящные ножки могут издавать такой чарующий перестук, тревожа и заставляя вскипать волной и без того горячую литовскую кровь. Наверняка пассажирка с этого поезда. Француженка, не иначе. Толстопятые немки, словно тюлень ластами шлёпают, а не копытцем бьют, несмотря на всю свою схожесть с лошадьми. Особенно с лица. А эта…. Какая она? И ведь точно идёт к нему. Больше на перроне и нет никого. Только беспокойный Шарикус в будке, но он не в счёт.
— Цок! Цок! Цок!
Вот сейчас приблизится, окликнет на своём языке ангельским голоском, спросит что-нибудь. Езус Мария, как же с ней разговаривать? Как объяснить таинственной незнакомке, что зовут его Казимирас Ионаускас. Как сказать что холост, что сердце его не занято? А все разговоры про соседку, соседкину свекровь и соседскую бабушку — не более чем гнусные наветы русских агентов ОГПУ.
Стоп! Русские…. А вдруг это большевистская комиссарша возвращается с выполнения задания с окровавленными по локоть руками? На поезде написано «Париж — Москва». Нет, вздор. В этом случае за спиной раздавался бы скрип кожаной тужурки и шлёпанье мокрых валенок. А тут….
— Цок! Цок! Цок!
Казимирас медленно повернулся, смакуя томительный момент перед встречей с прекрасным. Что…? А где…? Куда…? Сзади, как и прежде, не было ни души. Наваждение? Вот до чего коммунисты довели! Железнодорожник снял фуражку, вытер выступивший, несмотря на мартовский холодок, пот, и прислонился к столбику. Нужно срочно обратиться к врачу! Или в политическую полицию. Русский поезд привёз в Литву заразные галлюцинации. Да, это точно они. Слышите…, слышите хрустальный перезвон ручейка? Словно по весне вошёл в сосновый лес, что насквозь просвечивается солнцем, и забрёл по колено в прозрачнейшую воду. Проклятые галлюцинации. Всё как наяву, только ногам тепло. Но это от горячечного бреда.
Внизу, у самой земли, что-то фыркнуло, и Ионаускас опустил голову. Длинная собака на кривых ногах, с лисьей мордой и болтающимися ушами опустила ногу и побежала дальше по своим делам.
А длинные когти по растрескавшемуся асфальту:
— Цок! Цок! Цок!
Такс спешил. Чувствительный нос бывалого охотника чуял запах костра. А что он обозначает? Правильно — шашлык. Нужно только тихо-тихо подойти к пирующим, чинно усесться на виду, и провожать каждый кусок жалобными глазами голодного дистрофика. Кто откажет? Главное, чтобы под рукой ни у кого не оказалось палки или обломка кирпича.
Он остановился и ещё раз вдумчиво принюхался. Вот оно! Нет, что-то не так. Чихнул и недоумевающее покрутил головой. Какие странные люди тут живут. Наверное очень бедные. Иначе зачем, вместо дров или древесного угля, собираются жарить мясо на горящей собачьей будке? Так не делается.
Нехорошие предчувствия заставили такса распластаться на грязном асфальте, благо короткие ноги позволили сделать это мгновенно. Сверху просвистел брошенный мстительным железнодорожником фонарь. Промах. Нет, попал. Только в будку, тлеющую от удачно приземлившегося окурка деникинской сигареты. Вспыхнувший керосин широким веером плеснул на стену вокзала, где из-под штукатурки проглядывали чуть подгнившие брёвна.
— Вот я тебе! — Казимирас погрозил кулаком охотнику и бегом скрылся в одной из дверей выходящих на платформу.
«За специями пошёл», — решил такс, мысленно прикидывая, где же может быть спрятано мясо. Не считать же таковым безродную дворнягу, что, выпучив в ужасе глаза, безуспешно рвётся со своей цепи?
Кажется, Ионаускас не смог отыскать перец и лаврушку, и потому через пару минут выскочил с двустволкой в руках.
В это же самое время в одном из вагонов мирно продолжалась затянувшаяся с вечера пирушка. Господа офицеры изволили устроить небольшой проворот. Всё в рамках приличий. Никаких баб-с, по причине полного отсутствия оных в поезде.
Полковник Дёмин поставил пустой стакан на столик, погладил объёмистый живот, и тяжело вздохнул:
— Эх, господа, научишься в скитаниях по заграницам употреблять всякую гадость. Разве это коньяк? Вы помните, какой он должен быть настоящий?
— Шустовский?
— Ну, вспомнили. Хотя бы армянский, каким нас Юденич в Эривани на Рождество угощал. Запамятовал, в каком это году?
— Это когда Вы, Николай Константинович, козла шашкой рубили?
— Перерубил же? А не Вы ли, Дмитрий Иванович, изволили на него турецкую феску одеть?
Скуластый казачий офицер-забайкалец улыбнулся, вспоминая весёлые фронтовые времена.
— Вы же сами, господин полковник, убеждали меня, что Энвер-паша — рогатое животное с неприятным запахом. Сиречь — козёл.
— Я же не совсем это имел ввиду, — Дёмин взглядом измерил остаток коньяка в бутылке. — Впрочем, ежели мы бы тогда пили Шустовский….
— Поверите, в жизни его не пробовал. Только издали видел, — смущённо признался есаул Хванской.
