Сезин Юрьевич - Нарвское шоссе
И это моя сумка, потому что эту дырку я сам зашивал, оттого и сверху на разрезе нитки – защитного цвета, а ниже – белые. Ибо других не имелось, а пару сантиметров зашить еще надо было. Она-то никого не заинтересовала. И остались в ней котелок, кружка, ложка, полотенце и кое-какая мелочь.
А вот еды там не было. И сейчас ей неоткуда появиться. Итого: воды нет, еды нет, из оружия – только лопатка. Рука не работает, ноги ходят. Надо идти к своим, на восток.
И где здесь восток? Ну вот, обросшее мхом дерево – значит, на восток именно в эту сторону от дерева. Но мне вокруг отчего-то не нравится. Что-то вокруг неправильное, чего не должно быть. Тишина? Ну да, тихо кругом. Но ведь это не линия фронта, чтоб грохотало все вокруг.
И на ней бывает затишье. Нет, наверное, не это тревожит. А что? Что же мне сигнализирует в мозгу: как-то здесь не так?
Ладно, тронусь в путь – и пойму. Когда контуженные мозги малость отойдут, шарики и ролики на место станут, тогда и осознаю, что мне так не по душе в окружающем. Сумку на правое плечо – и вперед.
Не, ничего: иду, хотя в голове пульсирует и иногда шатает. Ну, не первый раз мне мозги сотрясает, надо уже привыкать. Пару раз мне в Питере прилетело, третий раз – возле дота, а сейчас уже четвертый. Но не тошнит, и ладно.
Неприятное это дело – тошнота, а когда вырвет, так еще хуже. Руку локтем к корпусу прижимаю. Вообще ее нужно бы подвесить на шею, но на что ее подвесить? Полотенце коротковато, а ремень или лямку от противогазной сумки пользовать не хочется. Да и ножика нет, чтоб отрезать. Ладно, может, дальше что-то попадется подходящее.
И пить хочется. Ну ничего, должен же мне ручеек встретиться или что-то такое. В котелок наберу и сам напьюсь. Вышел на полянку и понял, что мне так не нравилось, – жарко! Не по началу сентября жарко! И желтых листьев практически нет! Что бы это все значило? С Луги мы ушли в двадцатых числах августа. Потом отступали на восток, недели две прошло… Ну, пусть сейчас не первые числа сентября, а тридцатое августа, но вокруг меня погода и природа – не конца августа! Зуб даю – июльская!
Ой, июльская… Как-то мне нехорошо стало, а отчего? А вот от этого… Меня зашатало, я отступил назад на пару шагов и оперся на ствол березки.
Справа сверху послышался стрекот мотора. Я поднял голову и поглядел в ту сторону. Как-то несерьезно работает мотор, слабенько, почти как мотоциклетный. Немецкие моторы гудят куда мощнее. Может, это какой-то немецкий маленький самолет? Или наш У-2?
Через минуту я его увидел. Действительно наш, только не У-2, а… мотодельтаплан.
Видал я такие, и видал такие точно, но без мотора, которые только планируют. Моторчик у них действительно вроде мотоциклетного или «запоровского», и трещит похоже. Мотодельтаплан пролетел надо мной и березкой и ушел из видимости.
«Вот я и в «Хопре»!» – успел подумать я, пока сползал по стволу березы на землю. На этой старой рекламной фразе сознание меня покинуло…
9 сентября, воскресенье. Днем было теплее, а к вечеру похолодало, и даже моросит дождичек.
Вчера мы с Катькой и Наташей ездили на Невский пятачок, положили цветы к памятникам.
Погода была хорошая, но чуть похолоднее, чем сегодня днем.
Кто такая Наташа? Это моя девушка. Мы с нею познакомились в очереди к травматологу, когда приема ожидали. И переломы у нас были одинаковые, только у меня сломана левая, а у нее правая рука. Сначала познакомились, потом я ей помог в супермаркете продукты выбрать и до дому донести, потом помог ее бате ужин приготовить… Интересное было зрелище, как двое людей с руками в гипсе картошку чистят…
Сегодня у нее дежурство. Катька в гости пошла, а я никуда не пошел и весь день дома просидел, размышляя о разном. Что со мной было, было ли вообще, или мне показалось, и для чего все это. Я ведь всего никому не рассказывал, ни полиции, ни Катьке, ни всем прочим.
Рассказывал дежурную версию: «Был на пикнике с сестрой и знакомыми, немного лишнего выпил. Утром проснулся в совсем другом месте. Рука и лицо не в порядке. Как, что и где было – не знаю. Но ни к кому претензий не имею и никакого расследования проводить не надо.
Почему меня неделю не было? Почему я вышел к Гатчине, а не к тому озеру, где мы шашлык кушали? Почему пол-лица синие? Упал и ушибся. Никто меня не бил, а как это произошло… Ну, раз ничего плохого не помню, значит, ничего плохого и не было. Отчего на мне не пляжные шорты или треники, а старая военная форма? Это я по дороге встретил ребят-реконструкторов, они и поделились одеждой, потому что родные шорты я порвал до неприличия, и таблеток дали от головной боли. Бинтов у них не было, потому руку подвесили на веревочку. И покормили, потому что голодный я был до невозможности. Что за реконструкторы? Они ехали куда-то под Нарву, реконструкцией каких-то боев заниматься. А на чем они ехали? На старом «Опеле-Астра», цвет не то темно-синий, не то черно-синий… Номер? Я не запомнил.
Я им свой телефон и адрес дал, они в Питере потом подскочат и заберут свои вещички. Ну и с меня им причитается…
Вот на том и стоял. Гатчинским полицейским (вот, блин, придумали название!) особо со мной возиться тоже не хотелось, потому я везде порасписывался, что не нужно мое исчезновение и травмы расследовать, ко всеобщему удовольствию. И наш родной отдел, куда Катюха подала заявление о моем исчезновении, тоже был очень рад, потому что я нашелся, и статистика стала лучше без всяких усилий к ее улучшению. Понятно, что нагановские патроны я до полиции не донес. Выбросил от греха подальше.
Катюхе позвонили, она молнией прилетела, мобилизовав какого-то парня с работы, на меня кинулась, обняла, потом по шее дала, потом разревелась… И все спрашивала, что со мной произошло, когда отплака-лась… Ну, ей я тоже отвечал, что проснулся утром – а вокруг никого. И озеро вроде другое, и ничем я не укрыт. Когда голова трещать перестала, пошел искать и ходил-бродил, пока не вышел к Гатчине, а перед этим ребят-реконструкторов встретил… Про черную свечу я ей рассказывать не стал, а то Катюха эту Эльку саму на свечки переведет. Она такая…
Они тоже, меня утром не увидев, сначала решили, что я пошутил и спрятался, потом искать пошли, полдня искали, и ничего. Как будто я встал и пропал. Надюхин хахаль, который ляпнул, что, может, я в озеро пошел купаться и не вынырнул, заработал сразу два пинка. От Надюхи и от Катюхи.
Поискали-поискали, ничего не нашли; девки обревелись, но пришлось ехать домой. Назавтра Катюха подала заявление о пропаже, предварительно морально уничтожив дежурного, который по старой привычке стал намекать, что не надо никакого заявления – дескать, пробухается и назад вернется. С работы меня, естественно, уволили за невыход в течение недели. Но тут Катюха вооружилась всяческими бумагами и, разогревшись до температуры каления, пошла на склад и навела там шороху, понаделав колбасы из хозяина и его конторы. В общем, меня на работе восстановили, но, когда у меня больничный по руке закончился, я сам уволился.
Отчего? Ну, как бы точнее сказать… У меня было ощущение, как будто я вырос и наши мелкие фокусы на его фоне показались таким ребячеством, которое взрослого человека недостойно. Вы понимаете, о чем я… Без работы я долго не сидел, под Питером и в Питере много чего строится, не все ж там гастарбайтерам трудиться. Так что в итоге жалеть не пришлось. Старое место работы было к дому ближе, но не сидеть же из-за этого там всю жизнь!
Об Ирине, скажу честно, я больше и не вспоминал. Тут все отмерло. Вот сейчас о ней сказал – а в душе никакого отклика нет. Ни радости, ни боли. А про Элину… Вот тут ощущения сложные. Вернись я обратно через день-два после провала в прошлое – я б ее, честно признаюсь, мог и убить. Ну сами поймите – человек попал не в свое время, на войну, его там могут как шпиона расстрелять и не разбираться. Только от ощущения, что ты неизвестно где и отчего, с ума сойти можно! И за что? Если б я ее беременную бросил или СПИДом заразил – это было бы местью, и, может, даже адекватной. А так – просто колдовством побаловалась, и человек провалился!
И не смешно, как в «Коридорах времени», где рыцарь и его оруженосец в наше время провалились, а по-серьезному! Но время прошло, и это желание у меня пропало. Недавно увидел я ее в метро и… прошел мимо.
Может, конечно, надо было отбить у нее охоту к этой дурной магии, но пусть это сделает ее судьба. Чтоб и суд, и наказание были совсем беспристрастными. И не месть это была, а воздаяние. И про себя я тоже много думал. Еще под Кингисеппом стал замечать, что думаю, как почти никогда до тех пор. И не просто о том, где что спереть и чтоб начальство об этом не догадалось, и о разной прочей ерунде – а о том, для чего я живу и что я сделать должен, кроме того как утром встать на работу, а вечером лечь спать. И как я жил до того.
А как я жил? Я жил как самый обыкновенный человек своего времени, человек компьютерно-телевизионного века, сам думал поменьше, а кушал ту жвачку, что мне с утра до вечера в голову вкладывали, и не давился. И жил бы и дальше так жизнью простой и незамысловатой, как туалетная бумага. Так жить легко, пока тебя по перфорации не оторвут, ибо кончился твой метраж.
