Сергей Шхиян - Гиблое место
Я устало опустил руки и плечи. По телу запоздало потекли струйки холодного пота. На смену нервному напряжению пришла тупая апатия. Решись оставшиеся в строю ратники в тот момент напасть на меня, я не смог бы оказать им даже минимального сопротивления.
Однако они были не в лучшем состоянии и, так же как и я, не знали, что делать дальше.
Крестьяне, увидев, что кровавое действие завершилось, начали сторожко входить во двор. Иван, устало опустив руки, стоял, прислонившись к стене избы, жена плакала у него на груди. Испуганные дети молча разглядывали лежащих на земле окровавленных людей.
Не глядя по сторонам, я ушел в избу. За мной в дверь протиснулись пленные.
— Боярин, — сказал ратник с разрубленным шлемом, низко кланяясь, — мы в твоей власти. Коли не возьмешь под защиту, крестьяне нас порешат. А мы что, мы люди служивые, подневольные. Нам что скажут, то мы и делаем.
Меня их отношения с крестьянами никак не касались, но решить его следовало по справедливости.
— Я вам не суд и не ангел-хранитель, — сказал я. — Пусть сами крестьяне скажут, какие у них на вас жалобы. Коли вы не разбойничали, не насильничали, то, по мне, идите себе с Богом.
— Как же не разбойничали, — раздался из дверей голос Ивана. — Про второго не скажу, его в воровстве не замечал, а вот ты, ирод, сколько народа зря перепорол, скольких ограбил?.. Мою жену не ты ли снасильничал?
— Врешь ты все, смерд поганый! — закричал тот. — Не верь ему, боярин, а баба твоя мне сама дала! Проходу мне от нее не было!
Дело прояснилось, но для торжества справедливости я решил выслушать свидетелей.
— Пошли во двор, спросим у крестьян.
Такой поворот стражника с разрубленным шлемом не устраивал, и он, не ориентируясь в обстановке, закричал:
— Боярин, кого ты слушаешь? Смердов поганых! Их вешать, а не слушать надобно!
— А ты что скажешь? — спросил я второго стражника.
— Мы воровством не замараны. А Федор, он что, он мужик строгий, справедливый, но больно до богатства и до чужих баб охоч. Это, правда, смерд не врет, баловал он с его женой силой.
— Ах ты, Фома проклятый, гад ползучий, — закричал Федор, — сам ты холоп поганый, и семя твое поганое, Господь он все видит! Отольются тебе мои слезки! Меченый боярин давно на тебя сердце держал, да я за тебя слово молвил, а ты мне изменой за мое добро платишь! Батюшка-боярин! — закричал Федор совсем иным, жалостливым голосом. — Помилуй невинную головушку!
— Я тебе не судья, вон кто тебе судья, — указал я на хозяина избы. А возьми-ка ты его, Иван, в кабальные холопы. Пусть грехи горбом отработает!
В избе наступила тишина, все ждали, что скажет Иван. Тот долго молчал. Он, как мне казалось, еще не отошел после нападения стражников и не мог просчитать создавшуюся ситуацию.
— Возьми, Иван, только живота не лишай, — запричитал испуганный донельзя Федор, — я потружусь!
— И то, не отпускать же этого изверга на горе людям, ан и убить грех. Прав ты, добрый человек, пусть потрудится, — согласился хозяин. — Его поучить, так знатный холоп получится.
Федор, забыв гордость, повалился в ноги новому господину.
Между тем во дворе начался митинг. Крестьяне обсуждали, что делать с убитыми и ранеными ратниками. Я вышел узнать, о чем идет спор.
Осмелевшие вольные крестьяне отсортировали убитых от раненых и решали, что делать с живыми.
Один из ратников, тот, в которого я стрелял из лука, был еще жив. Стрела попала ему в грудь и, пробив ватник, застряла в грудной клетке. Раненый лежал на спине, стрела торчала вертикально вверх, он ничего не просил и тихо стонал.
Наконечники стрел у меня были самые простые: двухперые с втулкой для древка. Никаких ершей, вилок, зазубрин на них не было. Потому я просто выдернул его из тела. Ратник вскрикнул, но тут же затих, обводя столпившихся вокруг крестьян умоляющими глазами.
Тот, которого я проткнул саблей, был плох. Одежда на его животе пропиталась кровью, и он молил дать ему воды. Заниматься безотходным производством, сначала калечить, а потом лечить я уже привык и велел занести пострадавших в сарай, где было светлее, чем в избе, раздеть и приготовить кипяченую воду.
Крестьяне, обрадованные неожиданным развлечением, быстро все исполнили. Я, как профессор перед студентами в медицинском институте, провел публичный сеанс хирургического и экстрасенсорного лечения. Не знаю, удалось ли мне как воину произвести впечатление на зрителей, в качестве лекаря успех у меня был полный.
Решив все первостепенные проблемы, я, наконец, позавтракал, и часок полежал в тишине и покое, снимая нервное напряжение. Вольному смерду Ивану после моего вчерашнего сеанса полегчало, и он без устали возился в подворье, приводя в порядок запущенное за время болезни хозяйство. Рядом с ним неотлучно находился его новый холоп.
Что делать с усопшими и ранеными, я решил после отдыха. Вотчина «Меченого боярина», как тут называли убитого красавца, была совсем недалеко от этой деревушки, чем, видимо, и объяснялся его повышенный интерес к дармовой рабочей силе. Сначала я хотел отправить «груз двести» и раненых на крестьянских подводах с единственным оставшимся в строю воином, Фомой. Однако вольные смерды и слышать не захотели о такой поездке, видимо, не без основания полагая, что могут не вернуться назад.
Мне также не хотелось быть сопровождающим скорбного груза, но другого выхода не было, только что похоронить убитых здесь, на месте их гибели. Однако это значило бы натравить на немногочисленных жителей деревни всю родню Меченого.
Чтобы не попасть к волку в пасть, я расспросил Фому обо всем, что касалось его недавнего господина и его вотчины. Глуповатый ратник довольно подробно живописал подвиги своего сюзерена, типа наглого, сластолюбивого и жестокого. Меченый был вроде бы боярским сыном, но сам нигде не служил. Он имел какие-то высокие связи в столице, что позволяло ему жить вольным феодалом. Самозваный вотчинник безнаказанно грабил окрестных крестьян, обкладывал податями купцов и даже собирал таможенные платежи за проезд по своей местности.
Большой дружины у него не было, только наличествующая здесь команда, но боялись его не только крестьяне, купцы, но и соседи-помещики. Меченый искусно владел всеми видами холодного оружия, чему я был свидетель, отличался отчаянной храбростью и не брезговал никакими подлостями. В имении у него остался целый гарем из похищенных девушек. В его дружине служили, говоря современным языком, матерые уголовники. Сам Фома находился в бегах после случайного убийства в драке соседа по стрелецкой слободе, потому и оказался в команде.
Получалось, что мне удалось избавить округу от самого настоящего хищника.
— А почему его прозвали Меченый? — спросил я бывшего стрельца.
— Сказывают, его пометил сам Сатана, — трусливо оглядываясь по сторонам, объяснил Фома.
— Он что, шестипалый, или у него на ногах пальцы сросшиеся? — спросил я, вспомнив подобное народное поверье.
— Нет, пальцев у него, как у всякого, — ответил стражник, — но на плечах у него нарисованы знаки необыкновенной красоты.
Мне стало любопытно, что это за знаки, но идти, раздевать и рассматривать покойного я был не в настроении. Тем более, что перед отъездом еще хотел провести сеанс лечения хозяина.
* * *Наш траурный обоз состоял из двух сенных крестьянских телег и одного верхового. В первой телеге везли убитых, во второй — раненых. Я реквизировал для своих нужд жеребца убитого барина и ехал верхом.
Отправились в путь мы сразу после обеда. Крестьяне, жалея своих слабосильных лошаденок, в телеги не садились. Потому двигались мы медленно, как и полагается скорбной процессии. Раненный в живот ратник, несмотря на мои скромные усилия его вылечить, умирал. Тряска его доканывала, я это предвидел, но никто в деревне не захотел оставить его на своем попечении. Пришлось везти его в вотчину Меченого, где он тоже, скорее всего, никому не был нужен. Увы, это суровая реалия жизненного пути большинства наемников.
По словам Фомы, до их деревни было совсем близко, но добрались мы до нее часа через четыре. Деревня была довольно велика, домов в сорок. Постройки были только новые, и подворья необычно спланированы. Они не тянулись вдоль реки, как было принято, а составляли как бы каре, в середине которого, видимый издалека, возвышался господский дом. Такая планировка поселения была тем более странна, что местная речка была от нее в стороне, метрах в четырехстах. Обычно избы строили как можно ближе к воде, чтобы не тратить время и силы на ее доставку.
Наш приезд вызвал необычный интерес. Тут же сбежались все местные жители. Вопреки моему опасению, смерть барина никого не потрясла. Крестьяне молча подходили, крестились и отходили в сторонку.
— Не любили здесь Меченого? — спросил я разговорчивого Фому.
