Дмитрий Морозов - Пленники вечности
— Есть тут пригорочек соответствующий.
Отряд собрался быстро, гоблины невесть откуда приволокли мальвазию. Назгул подозревал, что добыли мародерством, но решил разбора не чинить.
Посиделки вышли на удивление грустные. Поначалу пели, потом только мрачно прихлебывали терпкое вино да переглядывались. Шон пытался травить анекдоты, но тоже вскоре сник.
Тора и Майя сидели по обе стороны от Дрели, о чем-то шушукались. Кормак мрачно нарезался и бормотал что-то о новеньком мопеде, который ему обещали по окончании института.
— Вернешься живым, эльфийку сохранишь, — пообещал ему назгул, — достану тебе мопед.
— Слово, воевода? — Кормак поднял налитые вином глаза, мутно глядя на нависшего над ним ан-гмарца.
— Слово.
— Тогда сберегу. И вернусь. Мопед — это свято.
— Связь у нас будет долгое время кривая, — посетовал Шон. — Только через Басманова. А его самого по полгода не сыщешь.
— Другой нет… — Дрель поднялась. — Ну что, мальчики-девочки, пора уже и честь знать. Берегите себя, мойте руки перед едой.
Стали расползаться с холма, погруженные в свои мысли.
Легион давно уже сделался одной большой семьей. Уход любого человека, все едино, мертвым ушел, или живым, обрывал некие струны. Обрывал с мясом, с болью.
— Репнин бы ее не пустил с балаганом, — заметил ирландец, когда эльфийка ушла достаточно далеко, чтобы не слышать. — Как считаешь?
— Пожалуй, и не пустил бы. И как его угораздило…
Назгул шел, закутавшись в свой черный плащ, опустив на глаза капюшон, и как никогда в этот миг напоминал призрачного владыку крепости Минас Моргул, призрачной цитадели.
Шон остановился, прикрыл глаза и попытался вообразить, что они находятся совсем не в двух шагах от русской армии, занявшей изрядный кусок Ливонии. Силой воли попытался нагнать видение: ирландцы, эльфы, гоблины — приехали на обычный фестиваль, или ролевую игру.
Вот сейчас появится из темноты какой-нибудь очкастый хмырь в кепке и с фонариком, назовется маетером или координатором, начнет кричать что-нибудь о нарушении правил, излишне жестокой боёвке, отступлении от сюжета…
Но нет, не загудел в небе звук высоко летящего авиалайнера, не мигнул в чаще фонарик, не послышалась музыка, льющаяся из динамика кем-то прихваченного магнитофона. Тихо мерцали звезды, а под ними, словно перемигиваясь, посверкивали уголья угасающих костров бивуака князя Серебряного.
В который раз Шон спросил безразличное ночное небо: и почему именно с ними случилась такая история?! И в который раз ему в ответ только ухмыльнулась круглая луна.
Погрозив кулаком темному своду небес, ирландец поспешил вслед за назгулом.
Глава 21. На море
Плеск волн, монотонно шлепающих когг по правому борту, навевал тоску и уныние. Датчанин Карстен Роде, стоя на носу флагмана, с прищуром смотрел на останки свенского корабля, темнеющие на мели. Третьего дня русские каперы выследили неуловимого морского разбойника, повадившегося гоняться за новгородскими лоймами. Укромно сокрытую стоянку в маленькой бухте удалось найти почти случайно. Датчанин распорядился сойти на берег за водой, и поисковая команда тут же наткнулась на логово врага.
Тайком высадил Карстен на берег судовую рать. Воины подобрались к стоянке свенов, устроили пальбу, кинулись в топоры. Разбойный люд схватки накоротке не выдержал, сбежал по сходням на корабль.
Как только витальерское судно, не подняв еще парусов, на одних веслах выскочило из бухты, появились русские каперы. Слитный пушечный залп превратил нос свенской посудины в груду пылающих обломков. Отчаянно голося, скандинавы прыгали за борт; на приливной волне корабль развернуло, подставив под новый залп.
Гоняться по берегам за выплывшими врагами у датчанина не имелось ни малейшего желания. Да и зачем: куда они без корабля? Примкнут к каким-нибудь бродячим мародерским шайкам, или угодят казакам на аркан. Караванный путь вновь свободен, вот и слава Богу…
Надводная часть свенской посудины догорела, все остальное с отливом село на мель.
Странно, размышлял датчанин, что волны не разбили мертвый остов. Появилась мысль послать своих мавров обследовать затонувшее судно. Те умели, взяв руки камни, нырять на десятки саженей.
Наверняка успел витальер награбить добра за месяцы своего рейда…
Но Роде отказался от этой идеи. Только время зря терять: наверняка самое ценное сгорело. А собирать на глубине золотые и серебряные монетки, высыпавшиеся из разломанных ядрами бочек…
— Что грустишь, капитан? — спросил Ежка Соболевский, недавно вернувшийся на корабль после долгой побывки в родной земле. — Славная победа, отличная погодка. Может, выпьем грога?
— Ты уже не у маменьки своей, — укоризненно сказал датчанин. — Заканчивай с питием. Море пьянства не терпит.
— Так я от хандры лечусь.
— Не понимаю, кто же из нас в печали?
Соболевский пристроился рядом, облокотившись о высокий борт когга.
— Побыл я дома, да только головную боль нажил.
— Что-то в семье не так? Или неурожай поразил хозяйство? Чума приключилась?
— В семье все отлично, только дядька с колокольни на день всех святых свалился, ногу сломал. Он крепкий, выживет…
— Отчего же голос у тебя такой похоронный? Словно подменили моего неистового и неунывающего Соболевского. Если ты на абордажный бой с такой миной пойдешь…
— В бою бы забыться, в настоящем, не пушечном! Чтобы сабля в саблю, грудь в грудь…
Ежка указал на остатки свенской посудины:
— Надо было их на лодках брать. Тогда бы и товар уцелел, и сама ладья, да и мы бы потешились.
— А потери? Где прикажешь судовую рать набирать, когда учить? И без того кораблей больше, чем в здешней луже требуется.
— Ты капитан, тебе и решать.
Роде повернулся к Соболевскому и изумленно на него воззрился.
— Тебя точно подменили. Даже спорить не стал. Уж не приболел ли ты, шляхтич?
— Война идет на нас, — сказал Ежка.
— Так если ты не заметил, она уже не первый год идет.
— Настоящая война, тяжелая и кровавая. Орден уже помирает, на его место другие страны ратиться придут.
— Ну и что? Нет в здешних краях державы, способной выставить флот, который нас назад в Нарву загонит.
— Все-то тебе легким представляется… — Соболевский принялся теребить щегольскую каменную пуговицу у ворота камзола. — А я как задумаюсь, выть хочу.
— Выкладывай, что на сердце. Не пойму я твоей тоски. Впрямь, что ли, грога выпить? Подергать Морскую Девку за усы?
Соболевский ушел и вскоре вернулся с двумя изящными венецианскими бокалами, трофеями давнего абордажа.
— Польша на Русь саблю точит.
Карстен Роде некоторое время переваривал известие, потом пожал плечами и сделал огромный, истинно корсарский глоток.
— Что-то раньше тебе ничего не мешало с витальерами из ляхской земли воевать.
— Ладно дело — лихой люд, морские разбойники да прибрежные станичники. Совсем иное дело — на родину руку поднять. На короля, старинные рода шляхетские, простых людей из ополчения.
Роде прошелся до прикорнувшего вахтенного, сделал ему внушение, вернулся назад.
— Я политикой не интересуюсь, на то в Москве дума есть, государь да опричнина. Но что-то не припомню, чтобы мы вторгались в коронные польские земли, или когда-нибудь хоругви ляхов приходили в Ливонию.
— Пока что не было такого, но не за горами час, когда случится непоправимое.
— Трудный у тебя выбор, — вздохнул Роде. — Я бы и сам не знал, что делать, коли Русь на землю данов пошла бы. Вернее всего, остался бы верен великому князю московскому, но кто его знает…
— Тебя прогнали из страны, лишили земель и титула. Да и обычаи данские, сколь бы мало я их ни разумел, немного иные, чем славянские. У нас поднять меч на родную землю — грех великий.
— А если две династии борются? Или смута?
— Вот до сих пор так и было — смута, один род на другой хоругви водит. Оттого и пришел я на русскую службу, чтобы не участвовать в этом безобразии.
Роде мрачно допил грог.
— Честно сказать, не обрадовал ты меня, пан Соболевский. Выходит, случись Руси с поляками сцепиться, придется мне искать нового атамана для абордажной команды флагмана?
Тут ему пришла в голову еще одна шальная мысль.
— А если захочет король Польши сильным флотом обзавестись, не встретимся ли мы с тобой в бою?
Ежка отшатнулся от него, как от прокаженного.
— Я на своих руки не поднимаю.
— Так кто в таком разе тебе своим сделается?
— И Русь для меня мила нынче, и родина. Выходит, придется мне повесить саблю на гвоздь, и заняться выращиванием брюквы.
Карстен Роде попытался представить себе взбалмошного и вспыльчивого рубаку Соболевского, смиренно идущего за плугом, не смог и расхохотался.
