Сергей Шхиян - Юродивый
— А вот и я, — послышался из-за спины, а не оттуда откуда я ждал, голос мужика. — Прости, что долго ходил, пока бабу разбудил, да дело ей растолковал…
— Собаки сильно лают, нужно быстрее уходить, — сказал я.
— Они всегда так брешут, что им еще делать, — успокоил Иван Степанович, однако шаг ускорил.
— Расскажи, что здесь за темная, — попросил я.
Мужик минуты две думал, потом ответил, словно пожимая плечами:
— Так что говорить, темная как темная, обыкновенная изба, только со стражем. Ты, лучше слушай, что дальше со мной было. Иду я, значит, еще мальцом мимо кладбища, смотрю, а оно как бы в воздухе плывет, что, почему, непонятно! Меня такой страх обуял!
Впереди возник какой-то темный движущийся предмет, и он замолчал. Я тронул его за плечо и показал жестом, что нужно отойти с дороги, и мы отступили на обочину.
Мимо молча прошли два человека. Мы подождали, пока они отдалятся на безопасное расстояние и двинулись дальше.
— Иду я, значит, ночью мимо кладбища, — в третий раз начал рассказывать Иван Степанович. — А ходил я тогда в деревню Пешково к своей родной бабке, Марье Ивановне. Мать то у меня Пешковской будет, батя ее оттуда засватал. Она то к нам в Коровино в замужество и перебралась, а родители ее так доселе в Пешково и живут. Бабка у меня хорошая старуха, ласковая, до сих пор живая…
Забыв о кладбищенском видении, он продолжил рассказывать о бабке. Я рассеяно слушал. Ну, что нормальная у него бабушка с жизнью, которая укладывается в несколько слов. С малолетства работала, вышла за деда, рожала детей, всех жалеет…
— Так что там было с видением? — перебил я, когда с бабкой все стало ясно.
— С каким видением? — он не сразу вернулся из реальной жизни в мистическую.
— Ну, то, что ты увидел возле кладбища.
— А… Ничего я тогда так не разглядел, постоял на месте, и побежал домой. Тише, ты, уже пришли!
Мы оказались возле высокого глухого забора сплоченного из близко стоящих жердей. Высота его была метра три. Иван Степанович попробовал раздвинуть жерди.
— Где-то здесь был лаз, — растеряно объяснил он, — точно помню, был. Неужто забили. Вот вроде то самое место. Ты постой на месте, а я пойду, поищу.
Понять, как он ориентируется, я не смог, все скрывала темень. Попробовал сам и тут же нашел сдвинутую жердь. Позвал проводника, и мы пролезли через щель во двор.
— Там, темная, — указал он, — ты постой на месте, а пойду, посмотрю, кто сторожит.
— Ладно, иди, — согласился я, прислоняясь плечом к забору, — только осторожнее.
Теперь возле цели, мне очень не хотелось, чтобы все сорвалось. На всякий случай я вытащил из ножен саблю. Крестьянин, неслышно ступая ногами, обутыми в лапти, исчез. Я ждал, вслушиваясь в ночные звуки. Ивана Степановича не было минут десять. Пока все было как обычно. Наконец он появился и сказал, не снижая голоса:
— Пошли, считай, тебе повезло, темную сторожит наш мужик коровинский, я с ним договорился.
— О чем договорился? — уточнил я.
— Он тебя пустит к арестантам, я ему за то со своего червонца половину посулил.
Это действительно было везением, всегда лучше решить дело миром или деньгами, чем устраивать резню. Однако саблю я на всякий случай, в ножны не убрал. Мы подошли к темному строению, действительно, напоминавшему обычную избу. Нам навстречу вышел человек в армяке крестьянского покроя.
— Вот, Севастьян, тот казак, о котором я тебе сказывал, — представил меня Иван Степанович.
Мы поздоровались. Разглядеть лицо сторожа, чтобы сориентироваться, можно ли ему доверять, я не смог. Приходилось верить на слово провожатому.
— Темная заперта? — спросил я.
— А то, как же, мы все как боярин приказал, мало ли что случится!
— А у тебя есть ключ?
— Какой это еще ключ? — не понял он.
— А как же мы замок без ключа откроем!
— Так откуда замку-то взяться? — удивился Севастьян.
— Ты же сам сказал, что дверь заперта! — в свою очередь, удивился я.
— Как же ей быть не запертой, когда боярин…
— Понятно, — перебил я, подозревая, что как всегда мы говорим на разных языках, — иди, открывай.
Однако Севастьян, несмотря на договоренность, остался стоять на месте.
— Оно, конечно, открыть можно, что же не открыть… Там и дела то, полено от двери убрать, только как бы что не приключилось… Боярин строг, он за самовольство по головке не погладит, так под батоги подведет, что любо, дорого… Если, конечно, меня силком заставить, то другое дело, против силы не попрешь…
Терять время на наивного хитреца я не хотел, потому прямо спросил:
— Тебя связать или оглушить?
— Оно, конечно, и то и другое можно, только как бы…
— Знаешь что, это мы потом решим, что с тобой сделать, чтобы боярин тебя не заругал, а ты пока покажи где дверь и где полено.
— Так что показывать, вон дверь то, иди сюда, — потянул он меня за рукав. — Вот она дверь, а вот полено, убери и входи. Мое дело маленькое, я свой интерес знаю, мне как боярин велел…
— Есть у тебя, чем посветить? — спросил я верного холопа, отшвыривая полено и распахивая дверь темной избы. Такой мелочи как свеча, я не предусмотрел, да ее и негде было взять.
— Огниво есть, только, как же я тебе его дам, если боярин…
— Огниво у меня есть свое, мне факел нужен!
— Если только сделать из соломы, — подсказал Иван Степанович. — Лучины тут есть, Севастьян?
— Как не быть, в избе при входе.
Он заглянул в дверной проем, пошарил впотьмах и протянул мне пачку лучин.
— Вот и лучинки тебе, казачок.
Отстраняясь от дверей, из которых несло невыносимой вонью, я высек искру, раздул трут и затеплил лучину. Иван Степанович к этому времени уже связал несколько жгутов из соломы.
Стараясь не дышать, я вошел в темную, и подпалил один из них. Солома ярко вспыхнула, освещая узилище. Прямо на земляном полу ничком лежали связанные по рукам и ногам люди. Разобрать, кто есть кто, кто наш, кто не наш было невозможно. Я просто подошел к крайнему и пока не догорел факел, саблей перерезал веревки. После него перешел к следующему.
— Давай посвечу, — предложил, появляясь вслед за мной, Иван Степанович.
Он поджег очередной жгут соломы, и я начал быстро, одного за другим, освобождать заключенных. Люди были в таком состоянии, что признаки жизни подали всего три человека. Один из них перевернулся на бок и щурил глаза на нежданный свет. Я этого человека не знал и, опознав по платью запорожца, к первому, подошел к нему.
— Степан, ты живой? — спросил я, поворачивая боевого товарища на спину.
Запорожец никак на это не отреагировал.
— Пить ему дай, его жаждой морили, — подсказал оживший первым узник. Он четвертый день без воды. Вон там бадья, — указал он на вход.
Я бросился к бадье и, зачерпнув воду ладонями, вылил ее Степану на лицо. Он зашевелился и облизал языком намокшие губы. Я вернулся к бадье, нашел на полу берестяную кружку и наполнил ее до краев.
— Подними ему голову, — попросил я Ивана Степановича. Тот опустился на колени и помог запорожцу приподняться. Я поднес к его губам край кружки, и он, захлебываясь, начал всасывать в себя воду.
— Григорий ты где? — окликнул я Гривова. Никто не отозвался. — Гривов здесь? — спросил я начавших подниматься арестантов.
— Его сегодня вечером к боярину в избу уволокли, — сказал все тот же человек. — Видно пытать собрались.
— Где боярская изба? — спросил я Ивана Степановича.
— Тут неподалеку, — ответил он. — Только там холопов видимо невидимо, тебе одному с ними не справиться.
Степан оторвался от кружки и прохрипел:
— Ничего, как встану, так и справимся! Не таких, — он не договорил и опять припал к живительной влаге.
Люди постепенно оживали. Пока еще никто не смог подняться с пола, но многие уже сидели и разминали затекшие руки и ноги. Кошкин явно умел ломать людей. Мало того, что держал взаперти в зловонной избе, еще лишил движения и возможности шевелиться. Вопросов к нему становилось все больше и больше.
— Еще воды, — потребовал запорожец, опорожнив внушительного размера кружку.
Я вновь наполнил ее, и подал ему. Те, кто уже мог передвигаться, сползались к бадье и черпали воду руками.
— Вон тому дай, — потребовал Степан, указав на последнего, еще не пришедшего в себя пленника.
Я подошел и попытался перевернуть того на спину. Ему вода больше не требовалось. Он был мертв. Между тем, догорел последний соломенный жгут, и в арестантской опять стало темно.
— Сейчас еще принесу, — послышался голос моего провожатого.
В избе стало тихо, оставшись без света, люди как будто чего-то испугались и притаились.
— Севастьян, — позвал Иван Степанович, — чего-то дверь закрылась!
Снаружи раздался глухой смешок, хихикали долго, с ехидцей и придыханиями. Все мы молча слушали отзвуки чужой радости. Потом, сторож все-таки откликнулся:
