Михаил Ахманов - Флибустьер. Магриб
– Я жил в Марселе, эфенди, возил из Испании табак, вино и всякие иные мелочи, – сказал Серов. – Работал много, но был беднее последнего гяура,[100] ибо вера моя не являлась истинной, а тем, кто заблуждается, Аллах не благоволит. Но два года и четыре месяца назад, попав случайно в Эль-Хосейму, я задумался о бедственной своей судьбе, пришел в мечеть, пал на колени и трижды возгласил: нет Бога кроме Аллаха, и Магомет – Его пророк! С той поры дела мои поправились, и теперь я владею кораблем, храброй командой и ценным грузом.
История была вполне правдивая: мелкий контрабандист из Марселя, став мусульманином и пиратом, разжился кораблем и сколотил шайку, чтобы грабить бывших единоверцев. Вероятно, смотритель уже выслушивал нечто подобное; его глазки утонули в складках жира, руки взметнулись вверх, а голова склонилась над пузатым кальяном.
– Аллах дает, Аллах берет, Аллах посылает и отнимает, и все в Его руках и Его воле! – пробормотал он. – Что же послал тебе Аллах на этот раз? Надеюсь, твои трюмы не пусты?
– В них английское сукно, но торговать им здесь я не буду, – молвил Серов. – Я должен поставить эти ткани моему приятелю, купцу из Аль– Джезаира. Аллах не любит тех, кто нарушает обещанное.
Любезность чиновника как водой смыло – он лишался изрядных доходов. С раздражением отодвинув кальян, смотритель стиснул пухлые кулаки и грозно уставился на Серова.
– Здесь правит великий бей, потомок Хусейнидов![101] И наш город ничем не уступит Аль-Джезаиру! – прошипел он. – Зачем ты пришел сюда, Мустафа, если не хочешь торговать на нашем базаре и платить пошлину нашему бею?
– Единственно, чтобы склониться перед великим беем и принести дары ему и тебе. – Серов щелкнул пальцами, и его мореходы раскрыли три ларца. – Здесь серебро для тебя, золото для бея и украшения его прекрасным женам. Кроме того, сабля, усыпанная индийскими рубинами, достойная руки владык… – Он вытащил из свертка драгоценное оружие. – Не гневайся, почтенный, прими мой скромный дар и позволь моим людям сойти на берег. Мы месяц в море, и нам нужны свежая вода и хорошая пища.
Лицо смотрителя разгладилось. Он внимательно оглядел ларцы, будто взвешивая их содержимое, и с довольным видом кивнул.
– Я вижу твое почтение к великому бею… Можешь отправить своих людей за припасами, водой и всем, что тебе угодно. Ты поступил как истинный мудрец, пожелав приобрести необходимое в этом городе, чьи стены крепки, а воины многочисленны. Аллах тебе благоволит! Не советую приставать к берегу в других местах – ни в Табарке, ни в Джиджелли, Беджайе или Деллисе.[102] Иди прямо в Аль-Джезаир!
– Я последую твоему совету, эфенди, – сказал Серов и после паузы спросил: – А что случилось в Табарке и прочих городах? Какие-то неприятности?
– Аллах наслал на них кару, разбойников с гор. Обычно племена этих пожирателей праха трепещут перед силой правоверных, но случается, что какой-то их вождь, пес из псов, вдруг возомнит о себе и, собрав сотню-другую дикарей, спустится с гор на равнину. – Смотритель смолк, провел по лицу ладонями и погрузился в молитву. Потом заметил: – Диких горцев видели со стен Джиджелли, а окрестности Беджайи они разграбили. Не высаживайся там на берег, Мустафа. И да хранит тебя Аллах!
С этими словами чиновник запустил пятерню в ларец с золотом, и Серов понял, что аудиенция окончена. Они с де Пернелем выпили кофе из крохотных чашечек, отвесили низкие поклоны и, дружно помянув Аллаха, вышли из кофейни.
– Вы настоящий лицедей, маркиз, – промолвил рыцарь. – Я бы не смог устроить такое представление.
– Доля внебрачного сына тяжела, – ответил Серов. – Требуются разные умения, если хочешь выжить. – Он тронул за плечо Деласкеса. – Кстати, Мартин… Что за дикие горцы, про которых толковала эта жирная вошь?
– Берберы, мессир капитан. Я вам о них рассказывал… В горах и пустыне живет много берберских племен, но самое грозное и воинственное из всех – кабилы. Думаю, что смотритель говорил о кабилах. Они верят в Аллаха, но обычаи у горцев прежние, и арабы с турками для них – добыча, как и другие люди, живущие у моря. Тунис и Алжир слишком сильны и велики, их кабилам не взять, но малые города страшатся их больше, чем Иблиса.
– Ну и ладно, – сказал Серов. – Нам делить с кабилами нечего: мы – в море, они – на суше.
Вернувшись на корабль, он послал на берег почти всю команду, приказав, чтобы парни Хрипатого и Кука ходили только в компании двух-трех мальтийцев. Для вида им полагалось закупить провиант, а на самом деле – пройти по базару, по лавкам, кофейням и харчевням и осторожно расспросить про Карамана Одноухого. Был ли этот реис в Тунисе? Если был, то когда и с кем? Упоминал ли о пленных и особенно – о девушке, предназначенной алжирскому дею?.. Побывав в Чечне, стране полувосточной, Серов убедился в верности пословицы: чего не знают эмиры и султаны, то ведомо всему базару. Может быть, его посланцы услышат нечто полезное, найдут какие-то зацепки… Он не хотел рисковать. Вдруг Караман решит, что лучше подарить красавицу Сайли не дею Алжира, а бею Туниса?..
Оставив на «Харисе» де Пернеля с Олафом, Стигом и Эриком (братья-датчане были слишком приметны), Серов и сам отправился в город, а в напарники взял Деласкеса с Абдаллой и Жака Герена, черноволосого смуглого француза. Они бродили по узким улочкам древней каменной медины, заглядывали в лавки златокузнецов и оружейников, прошлись вдоль крепостной стены касбы, осмотрели Великую Мечеть Эль-Зитуна и медресе при ней – там, по легенде, когда-то росло волшебное оливковое дерево. На базаре и в бесчисленных мастерских лепили горшки, мяли кожу антилоп, шили одеяния и туфли, давили масло из оливок, ткали ковры, чеканили сосуды из серебра и меди; грохот молотков смешивался с криками торгующих, скрипом давилен и ревом животных. Прилавки и повозки ломились от корзин с миндалем, финиками, яблоками, персиками, лимонами; ароматы фруктов сменялись вонью кож и бычьего помета или острым пряным запахом жаркого из барашка. Многие улицы были прикрыты галереями, спасавшими от солнца в полуденный зной – сотни колонн поддерживали округлый свод, и сквозь широкие арки виднелись озеро Эль-Бахира, лодки и корабли или покрытая зелеными холмами равнина, плавно поднимавшаяся к горам. По крутым проездам гнали на базар овец, трусили ослики с поклажей и важно шествовали верблюды, свысока поглядывая на людей, ослов и прочих мелких тварей.
У врат мечети, выложенных изразцами, Герена толкнул рослый бородатый турок с отвисшим животом. Жак выругался и стиснул кулаки, но Серов покачал головой – святое место для драк и скандалов не подходило. Впрочем, поучить османа вежливости не возбранялось, и вчетвером они оттеснили его в узкую улочку, к глухой стене жилого дома. Абдалла, ненавидевший турок, ухватил незнакомца за бороду, Герен вытащил нож, а Серов уставился на щель между домами, прикидывая, влезет ли в нее толстяк-покойник.
Но не успел клинок Герена вспороть халат, как турок завопил на английском, обдавая их запахом перегара:
– Христовы костыли! Своих резать? Вы что, братва, совсем очумели!
Рука Герена замерла. Серов всмотрелся в разбойничью рожу незнакомца. На араба тот явно не походил – физиономия широкая, борода густая, нос сворочен набок, рожа цвета кирпича и губы, как лепешки. Натуральный турок! В видавшем виды полосатом халате, пыльной чалме и с кривым ятаганом за поясом.
– Отпусти его, Абдалла, а ты, Жак, убери нож, – распорядился Серов. Потом ткнул османа в грудь. – Ты кто таков, прохиндей? И чем промышляешь?
– Махмуд Челеби, ныне верный сын Аллаха, – сообщил толстяк. – Но в юные годы, в Уолласи, что под Ливерпулем, был крещен Майком Черрилом. По роду занятий – купец.
– Надо же! И я купец, – произнес Серов, догадавшись, что видит европейца-ренегата. – И тоже аллахов сын по имени Мустафа.
– Такую встречу нужно обмыть, – сказал Майк– Махмуд, покосившись на спутников Серова. – Я гляжу, с тобой еще трое, и все – купцы, если судить по их ухваткам. Парни, вы ведь не шербетом пробавляетесь? Или я не прав?
Сунув кинжал в ножны, Герен буркнул:
– Это от тебя разит как из бочки, приятель, а мы вина не пьем. Аллах запрещает.
Махмуд потер свой кривоватый нос.
– Сразу видать, что вы обратились недавно и рыскаете на курсе, как судно в галфвинд.[103] Надо изучать Коран и божьи заповеди! Аллах не велел пить вина, а про джин и ром не сказал ни слова. Это большая милость с его стороны и повод надраться. Есть тут одно местечко… зовется «Ашна»…[104]
– Веди, – кивнул Серов, и через пять минут они окунулись в суету базара.
Махмуд шел уверенно, словно гончий пес по следу кролика, – похоже, в «Ашне» он бывал не раз и мог найти дорогу хоть с закрытыми глазами. Встречные и поперечные отскакивали от его брюха, как от огромного упругого мяча; тех, кто не успел посторониться, сын Аллаха из Уолласи швырял на прилавки и корзины с фруктами, а то и под верблюжьи копыта. Видимо, туркам это дозволялось.
