Сергей Константинов - «По полю танки грохотали…». «Попаданцы» против «Тигров»
– Вить, планы по моему убийству будешь разрабатывать потом.
Он что, и в самом деле ясновидящий?!
– А если достигла уже точки невозвращения, что мне делать тогда?
– Тогда передашь ей инструкции, что и когда она должна будет сделать. Только, – шеф почесал вертикальную складку на лбу, – только шансов, что у тебя что-то получится, очень и очень мало.
Спустя час их отвлек телефонный звонок. Шеф выслушал, кивая и мрачнея лицом все сильнее и сильнее.
– Да, Витюш, точку невозвращения Наталья прошла, – сообщил он, повесив трубку. – Так что придется и в самом деле тебе отправляться. А еще… еще поможешь нашему Ивану Адамовичу составить ее психологический портрет. Как думаешь, она, догадавшись, что не может вернуться, захочет ли отыскать других таких же? И по каким признакам можно будет отыскать ее?
Еще одна задержка, но, пожалуй, шеф прав: психологический портрет может помочь другим игрокам. Он найдет ее сам, в этом нет сомнений… почти никаких, но, мало ли?..
– Ты не переживай, тем временем ребята как можно точнее рассчитают для тебя точку входа в игру.
Виктор кивнул.
Глава 16
Советский Союз, период Великой Отечественной войны (точное время и место не определены). Наталья
Все мы, как говорится, крепки задним умом. Ну, может, не все, но я – точно. Нет бы задуматься, почему так все произошло с попыткой повлиять на события, связанные со взятием Пскова! Ведь у меня было время! Может быть, если бы я попыталась хотя бы поделиться с Виктором своей историей, я бы смогла догадаться. Но – нет. Не суждено было мне догадаться, что не попала я под Псков в сорок четвертом по той простой причине, что – удалось! Мне ли с моим Расейняйским сражением или кому-то другому из игроков, но удалось-таки изменить ход войны. Насколько существенны эти изменения, я даже представить не могла, но, по крайней мере, в феврале сорок четвертого в сорок второй армии понятия не имели, что такое линия «Пантера». Не лгали, не лгали мне ни сухощавый без погон, ни расстрелявший меня майор.
Зато пришла мысль крайне своевременно – в момент запуска игры, так что я сейчас даже не знала, где и когда нахожусь. Это немного напрягало. Ну, да ничего – это я не знаю, а мой аватар знает, так что мне следует просто на время забыть, что я – это я.
Понимание пришло буквально через несколько минут, накрыв с головой: я не знаю, где я и когда. Одно понятно – зима. Почему-то на этот раз память реципиента упорно отказывала мне именно в этом. То есть свое звание, имя и имена бойцов я помнила, а вот – где именно мы находимся… Только – приказ: взять станцию. Ну, и ладно. Вспомнился один из первых походов, когда в качестве руководителя впервые пошел Лешка Снегирев, и мы заблудились. Лешка сперва долго терзал GPS, который упорно выдавал сообщение об отсутствии связи, потом – карту, а потом самый старый и самый, надо сказать, пофигистический участник нашего похода, позевывая, сообщил, что раз мы уже находимся на дороге, то в любом случае выйдем к какому-то населенному пункту. А когда выйдем, тогда и узнаем, как он называется.
Ну, что же, воспользуюсь умным советом. Возьмем станцию, тогда и узнаем ее название.
Земля грохочет от залпов, чадный дым стелется над самой землей. Земля белая, укутанная снегом, дым черный… Кинохроники снимались на черно-белую пленку – не было тогда цветной. И, как выясняется, и не нужна она: война – она такая и есть. Монохромная. Черно-белая. И еще, понятное дело, красная. Но красное – это потом. А пока: белое – поле, черные – танки с нанесенными на лобовую броню желтыми крестами… Странно, но сейчас, в этом противостоянии мне думалось только об одном: сможет ли это поле, перекореженное гусеницами танков – и наших, и фашистских, изрытое, израненное, испоганенное, сможет ли оно когда-нибудь восстановиться? Дать урожай? Будет ли когда-нибудь на месте этого черно-белого нежная зелень молодых ростков? Впрочем, будет… Земля обильно удобрена: разложившиеся человеческие тела – прекрасное органическое удобрение…
– Бронебойным…
Против нас – «тигры». Значит, как минимум – начало сорок третьего: «тигры», насколько я помню историю, впервые пошли в бой в конце августа сорок второго. А сейчас зима.
Заряжающий мешкает, я ругаюсь. Вот же прислали… бестолкового. У меня был прекрасный заряжающий – погиб совсем недавно и так нелепо… В уже освобожденном городке от руки пьяного фашистского пособника… Но почему же память подсказывает мне совсем другую дату? Упрямо твердит о том, что на дворе – самое начало года сорок второго?!
– Тебе сколько лет, Коньков?! Что ты как это самое…
– Двадцать через два месяца будет, товарищ лейтенант, – обстоятельно отвечает заряжающий. – В марте. Я с двадцать второго года.
Двадцать? Сейчас, стало быть, все-таки сорок второй?!
Кажется, я спросила это вслух, потому что экипаж мой вдруг замер. Нет, все продолжали делать свое дело, но при этом казались застывшими. Я рассмеялась – получилось довольно неестественно.
– Что-то заговариваться я начинаю… Показалось вдруг на секунду, что год уже… сорок четвертый…
– Сорок второй, командир, – подал голос стрелок.
– Сорок второй, сорок второй, – прогудел похожий на шмеля мехвод. – Если б мы тут – да в сорок четвертом, нам бы за такое руки поотрывать надобно… И не только руки.
– В сорок четвертом войны уже не будет, – поддакнул стрелок.
Угу, не будет, конечно… Хотя… А вдруг и вправду – не будет?! Ведь я и – ну, пускай не сотни, пускай, с десяток игроков, – мы тут для чего?! Как раз для этого самого… С другой стороны, если – сорок второй, да еще и – январь, так откуда тогда здесь «тигры»?! Объяснение этому может быть только одно: там, с той стороны, есть такие же игроки, которые стремятся к совсем противоположной цели. Небось мечтают о победе «Великой Германии», сволочи! А что – запросто! Вряд ли идея «улучшить историю» посетила исключительно Витькиного шефа. Может, какого-нибудь сторонника «превосходства арийской расы над прочими» – тоже. Вон даже среди наших, российских пацанов, сколько скинхедов, а кто они, как не фашисты?! Некоторые даже приветствие нацистское используют… Так почему таким не быть среди немцев? Нет, хрен вам копченый, а не «Великую Германию». О том, что «за Великую Германию» может играть кто-то из наших, не хочется даже думать.
Блин, нашла время для размышлений – нас сейчас поджарят прямо здесь! «Тридцатьчетверке» против «тигра» в лобовой не устоять. Правда, можно повторить фокус с заклиниванием башни, только слишком уж много немецких танков, и слишком плоское поле, и…
Сзади, подвывая, вступают в бой «катюши». Может быть, именно поэтому мы не сразу слышим стройный гул в небе. Самолеты. Наши! Все, мы не одни – сейчас фашисты попляшут!
Вверх вздымается белый фонтан, затем еще один.
Первый танк загорается – чадно, жарко; второй останавливается – мне пока не видно, что с ним произошло, но, по крайней мере, на первый взгляд он цел. Ствол третьего расцветает огнем, но снаряд до нас не долетает вообще, а уже через секунду сам танк превращается в огненный многолепестковый пион.
Радист протягивает мне «уши» – мы меняем направление. И верно: с танками тут разберутся и без нас. А нас ждет станция – все еще безымянная, занесенная снежной пургой. Вот и хорошо, что дороги нет – танку дорога неважна, а фрицам не уйти.
Станция была ярко освещена, что-то прогудело – паровоз!
«Впереди автоколонна. Атаковать». И так понятно, что атаковать. Наш танковый батальон открывает огонь.
В автоколонне около тридцати машин. Соседи уже стреляют, а мой Коньков все никак не может справиться со снарядом. Послал боженька подарочек… Матерясь, я помогаю ему отправить снаряд в казенник, выбираю цель. Чем мне эта машина нравится больше других – я не знаю, зато абсолютно уверена: моя цель – именно эта машина! Залп! Ух, чуйка у меня замечательная! У меня ли, моего ли аватара, но наш снаряд попадает в машину с боеприпасами. Классный фейерверк! А за языком все же надо следить: произнесу слово «фейерверк», и – милости просим в немецкие шпионы…
Свист и гулкое буханье – это взрываются патроны и снаряды. Очень удачно взрываются, к слову; один из немецких танков подпрыгивает на месте и застревает в смешной позе, как будто собака такса, пытающаяся выковырять из норы мышь-полевку. Из него выпрыгивают немецкие танкисты и почти сразу падают, скошенные огнем пулеметов.
Его что, взрывом сдетонировавшего снаряда подбило?! Если б мне кто такое сказал, решила бы – полный бред. Однако…
Четыре «тридцатьчетверки». Откуда? Почему – с той стороны?
– Командир, это фрицы на наших танках! – кричит мне заряжающий, и я, приглядевшись, замечаю кресты.
– Бронебойным… огонь!
Как подбить «тридцатьчетверку», я знаю хорошо. Нас учили. А мы еще, дураки, тогда смеялись, дурни: дескать, зачем нам знать, как собственные танки уничтожать?
