Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 1. Охота на монстра
Берия задержался в коридоре, глядя через проем открытой двери на убитого своей неудачей Розена. Любопытно было бы подойти сейчас к нему и приказать повторить опыт со стаканом. Если ничего не выйдет и на этот раз, значит, вся затея со школой — дурацкая. Может, Мессинг и уникальный гипнотизер, но учитель из него аховый. Ну, а если у Розена все же получится? Берия представил, как он будет выглядеть с мокрой головой и забрызганным водой пенсне, и его передернуло. Да нет, глупости, у курсанта хватит мозгов, чтобы отказаться гипнотизировать всесильного шефа госбезопасности… Но почему все-таки он не сумел ничего внушить этому капитану?..
— Товарищ народный комиссар, — громким шепотом позвал его Мессинг, — подойдите, пожалуйста, сюда… это потрясающе…
У гипнотизера было лицо человека, с которым заговорила кошка.
— Ваш капитан… это уникальный случай… он абсолютно невосприимчив к внушению. Таких людей на земле очень мало… за всю мою практику это второй такой случай…
— А где был первый? — быстро спросил Берия.
— В Бразилии, в тридцать шестом году… это неважно. Я отдал вашему капитану тот же приказ — вылить на голову воду — а он только рассмеялся. Понимаете — рассмеялся!
— Ну так смешно же, — сказал капитан Шибанов. — Сначала курсант этот малахольный, потом вы… Придумали бы чтонибудь поинтереснее!
— Более того, — торопливо проговорил Мессинг, — у меня есть кое-какие догадки… видите ли, сам я тоже невосприимчив к суггестии. Если только я не ошибаюсь… капитан, вы никогда не замечали за собой талантов гипнотизера? Может быть, у вас получалось внушать что-то кому-нибудь?
Капитан задумался.
— Ну, было дело по молодости. В спецшколе в Ростове ребят на спор на шпагат сажал. Знаете, как бывает — уже почти садишься, а больно, думаешь — нет, не сяду! У некоторых так и не получалось. Так я им слегка помогал. Убеждал, что они могут сесть — и садились ведь! Потом, друга своего однажды убедил, что он высоты не боится, это перед тем, как мы парашютное дело осваивали…
Мессинг просиял.
— Что и требовалось доказать! Капитан, вас не затруднит вернуться в триста вторую комнату и убедить курсанта Розена проделать ту же манипуляцию, что он хотел сделать с вами?
Шибанов вопросительно посмотрел на Берия. Нарком нехотя кивнул.
— Я почти уверен, что у него получится, — возбужденно проговорил Мессинг, когда капитан вышел из класса. — Посмотрите, товарищ Берия…
В окно было хорошо видно, как Шибанов подошел к Розену и заглянул ему в глаза. Они были почти одного роста, но по сравнению с атлетически сложенным капитаном курсант выглядел более хрупким.
— А теперь, салага, возьми графин и вылей себе на голову, — произнес капитан мрачно.
Породистое лицо Розена исказила гримаса. Несколько секунд он изо всех сил сопротивлялся приказу, но потом напряжение, сковывавшее его, исчезло, курсант безвольно шатнулся назад, подошел к столу и резким движением схватил графин.
— На голову, — повторил Шибанов.
Берия и Мессинг смотрели, как вода стекает по светлым волосам Розена, по его безучастному, покорному лицу. Пустой графин дрожал в его руке.
— Потрясающе, — повторил Мессинг. — Я первый раз сталкиваюсь с такими способностями… у парня настоящий дар, ах, если бы только мне дали с ним позаниматься!
— Боюсь вас огорчить, Вольф Григорьевич, — сказал Берия, — но в ближайшее время позаниматься вам с ним не удастся. У меня на этого парня другие планы.
Оперативные документы
Совершенно секретно!
Начальнику Управления Особых Отделов НКВД СССР,
Комиссару госбезопасности 3-го ранга
товарищу Абакумову гор. Москва
СПЕЦСООБЩЕНИЕ
Об установлении местонахождении Гумилева Льва Николаевича
Гумилев Лев Николаевич, 1913 года рождения, в настоящее время отбывает срок наказания в Норильском исправительно-трудовом лагере. Осужден в 1938 году Военным трибуналом Ленинградского военного округа по статье 17-58-8 УК РСФСР и приговорен к лишению свободы с содержанием в ИТЛ сроком на десять лет. В июле 1939 г. в связи с пересмотром дела осужден ОСО НКВД по статье 17-58-8 и получил срок заключения в исправительно-трудовом лагере сроком на пять лет.
Начальник Управления Особого Отдела Норильского исправительно-трудового лагеря
полковник МАШУТИН
Глава пятнадцатая. Глухие боги
Туркестан, май 1934 года
Норильсклаг, июнь 1942 года
1
Змея метнулась из-за камня черной молнией.
Он не успел отшатнуться. Почувствовал сильный удар в бедро, резкую боль укуса. Атаковав, змея почему-то не отпрянула, и он, еще не осознав, что произошло, поднял ногу в тяжелом солдатском ботинке и размозжил твари треугольную голову. На темно-серой чешуйчатой коже светлели мелкие ромбовидные пятна — это была эфа, убийца пустынь.
«Я умираю, — подумал он, холодея от первобытного ужаса. — От укуса эфы нет спасения…»
Вытащил нож и вонзил в ногу сантиметра на три выше красных точек, оставленных зубами змеи. Хлынула кровь. Скрипя зубами, он вырезал кусок своей плоти, как древний герой, кормивший птицу Симург. Разорвал рубашку и кое-как перевязал рану.
Его била дрожь, но в глазах пока не темнело, и мышцы не сводило судорогой. Он прислонился к горячему камню, вытянул ноги и некоторое время сидел так, глубоко вдыхая сухой пыльный воздух. Бешено колотившееся о ребра сердце понемногу успокаивалось.
«Может быть, у нее не осталось яда», — с надеждой подумал он. О таких случаях рассказывали. Иногда змеи сходят с ума и бросаются на всех подряд, быстро расходуя свой запас яда. Если это так, ему крупно повезло. Теперь хорошо бы еще добраться до лагеря до наступления темноты…
В лабиринте невысоких скал, печальных руин некогда могучей горной страны, можно было блуждать бесконечно. Он забрел сюда в поисках убежавшего жеребца — красавец Алтын, которого он объезжал каждый вечер после раскопок, вдруг скинул его и ускакал в холмы.
«Я, кажется, пришел оттуда», — подумал он, вглядываясь в похожий на арку проход между двумя красноватыми утесами. В просвете арки яростно сияло багровое закатное солнце. Лабиринт скал находился к востоку от лагеря, стало быть, возвращаться нужно было на запад. Вот только прямых путей в этом лабиринте не существовало.
Хромая и морщась каждый раз, когда приходилось переносить вес тела на раненую ногу, он побрел на закат. Ущелье, разумеется, тут же повернуло к югу, потом снова к северу, потом раздвоилось, как язычок змеи. Солнце уже почти скрылось за зубчатыми стенами скал, по песку протянулись длинные тени, вечерний холодок мурашками пополз по телу. Несколько раз он принимался громко звать Алтына, но ему отвечало лишь эхо, мечущееся между каменными глыбами.
Потом он окончательно понял, что потерял дорогу, и со стоном опустился на большой валун.
Ночевать в скалах не хотелось — не только из-за хищников, которые могли появиться с наступлением темноты, но и из-за холода, быстро сменяющего дневную жару. Спать на холодных камнях означало почти наверняка застудить себе почки или заработать радикулит — ни то, ни другое в двадцать лет не выглядит пределом мечтаний. В пустыне еще можно набрать саксаула или железного дерева, и развести костер, но на этих древних камнях не росла даже трава.
— Я пойду дальше, — сказал он вслух, как будто скалы могли его слышать. — Я буду идти, пока не свалюсь с ног. Я не сдамся.
Он закусил губу и поднялся. Искромсанная нога отозвалась глухой болью. Белая тряпица, которой он перетянул рану, пропиталась кровью насквозь.
Над головой промелькнула черная тень. Он поднял голову — в сиреневых сумерках над ущельем кружило чудовище с уродливой лысой головой на длинной и тонкой шее. Гриф.
Падальщик.
Он наклонился и поднял с земли тяжелый камень. Если тварь приблизится, он постарается перебить ей крыло.
Гриф насмешливо каркнул, описал над ним еще один круг и скрылся из виду. Падальщики терпеливы.
Он шел, спотыкаясь и падая, поднимался, сплевывая горькую слюну, бормотал то площадные ругательства, то чеканные строки латинских авторов, цеплялся за острые камни и пробирался все дальше и дальше вглубь каменного лабиринта, уже не заботясь о том, в каком направлении он идет. Важно было продолжать двигаться.
А когда с небес коршуном упала непроглядная туркестанская ночь, он увидел свет.
Свет дрожал над верхушками далеких скал, холодный и дикий, как отблески костров туземцев с островов южных морей, которыми он грезил в детстве.
Бесшумное синевато-белое пламя.
Он засмеялся, и смех его раскатился далеко по безлюдным ущельям. Это не мог быть лагерь, тот мерцал мягким, уютным, янтарным светом. Здесь, в глубине скалистой страны, таилось что-то совсем чужое и даже зловещее. Но он не чувствовал страха. Он, ускользнувший от смерти и не побоявшийся вырезать кусок собственной плоти, не видел перед собой ничего, что могло бы его напугать.
