Андрей Ерпылев - Золотой империал
— Молчи уж, помощник! — одернул его Александров. — С двумя дробовыми патронами? Нужно подождать...
— Тише!
Берестов приставил ладонь, сложенную лодочкой, к уху.
Шум боя значительно поутих, и теперь изредка раздавались только одиночные выстрелы.
— Кончают...
— Кого?
— Если б знать...
Все путешественники напряженно вглядывались в темноту, стараясь определить: кто же все-таки взял верх в скоротечном бою. Тьма, однако, сгустилась настолько, что разглядеть ничего дальше вытянутой руки было невозможно.
Внезапно вдалеке замигал огонек, потом еще, еще... Огоньки мигали по очереди, загорались все разом и так же синхронно гасли, словно кто-то подавал сигнал.
— Маячат что-то, — сообщил во всеуслышание старик, хотя и без того все отлично видели загадочную иллюминацию.
— Может, нам? — предположила Валя.
Словно в ответ на ее слова, вдалеке раздался голос. Слов было не разобрать, но было понятно, что окликают именно их, осажденных. Наконец удалось расслышать:
— ...стреляйте... мы-ы... красно...
Берестов приподнялся над бруствером и, сложив руки рупором, крикнул что есть мочи:
— Егоры-ы-ыч!.. Ты-ы-ы?
— Я-а-а-а!.. — донеслось в ответ.
— Наши! — Радостно повернулся Сергей Владимирович к товарищам. — Я же говорил!
И начал торопливо выбираться из своего окопчика, опираясь на приклад «Дегтярева».
— Подождите, — хотел остановить его Чебриков, но старик уже спешил навстречу маячившим все ближе огонькам.
— Ну, что будем делать?
Вопрос ротмистра остался безответным, поскольку свои убежища уже покидали все, разминая затекшие ноги и размахивая руками, чтобы хоть немного согреться.
— Егорыч! Ты что так долго, зараза? — Берестов уже почти сблизился с идущим ему навстречу с фонарем краснознаменцем, когда вдруг присел и, судорожно лязгая затвором ставшего вдруг неподъемным пулемета, обернулся к спутникам с воплем: — Это не он!.. Спаса...
Выросшие вдруг словно из-под земли черные тени уже окружили растерявшихся путников плотным кольцом, тявкнул пару раз и заткнулся автомат Чебрикова, гулко бабахнула двустволка в руках у Жорки...
Николай почувствовал, как черная, лохматая, страшно воняющая не то мокрой псиной, не то бездомным бродягой туша навалилась на него, сшибая с ног, обдавая смрадным дыханием, и, воткнув ствол пистолета куда-то в спутанную не то шерсть, не то мех, два раза нажал на спуск. Взревев, чудовище стиснуло жесткими корявыми пальцами горло милиционера, но сила уже уходила из простреленного в упор двумя девятимиллиметровыми пулями тела, и издыхающий монстр смог лишь больно оцарапать горло длинными когтями, обильно орошая лицо капитана чем-то густым и теплым. Борясь с омерзением, Александров попытался столкнуть с себя бьющегося в агонии людоеда, но тут где-то совсем рядом оглушительно громыхнуло и, словно в ответ, что-то звонко лопнуло в ушах, отдавшись мгновенной острой болью в голове... Николай почувствовал на миг странное облегчение, холод и вонь отродясь не мытого противника отодвинулись в сияющую пустоту и последним, что успело пронестись в его голове, было: «Успел-таки Владимирыч с гранатой-то...»
20
Лицо обдало ледяным холодом, перехватившим дыхание, и тут же без перерыва что-то тупое и твердое, представившееся огромным, словно танк, врезалось в бок так, что хрустнули ребра и екнула внутри какая-то мелкая, но очень болезненная деталь организма.
Сознание возвращалось постепенно, будто ощупью пробираясь сквозь свирепый пульсирующий гул в ушах и малиновые, рассыпающиеся мириадами колючих ледяных игл сполохи в глазах.
Еще один удар в ребра, остро отдавшийся в ноющей голове, и Николай окончательно пришел в себя.
Веки никак не желали подниматься, а попытавшись протереть глаза, Александров не почувствовал рук. Нет, сами руки были: ладонью правой, например, Николай чувствовал что-то холодное, но пошевелить хотя бы пальцем не удавалось. И этот невыносимый гул и вой в ушах. Где это он? Куда опять влип?
Перевернуться на живот удалось только с третьей попытки, и то после серии чувствительных ударов в бок, ноющий, словно сплошной синяк. Царапнув щекой по чему-то плоскому, ледяному и шершавому, как наждак, Николаю удалось сорвать пелену хотя бы с одного глаза, и он, пусть и с дикой болью от выдираемых с корнем ресниц, худо-бедно открылся.
Александров находился в обширном помещении. Настолько обширном, что огромный костер, напоминающий пионерский из милого далекого детства, почти никоим образом не влиял ни на температуру, вряд ли сейчас более высокую, чем на улице, ни на освещение. Вокруг костра толпилось несколько десятков одетых в лохматые одежды зверообразных личностей, весело приплясывающих на месте, некоторые даже, кажется, с перьями в волосах, хлопающих друг друга по спинам и плечам, сующих в пламя палки с нанизанными на них дымящимися кусками.
Самое странное, что все это происходило на фоне ужасного шума, рева и визга, будто вокруг бушевал ураган, но пламя костра тем временем почти не колебалось.
Еще секунда, и Николая, рывком вздернув за плечи, заставили принять вертикальное положение и наконец оставили в покое. Только сейчас он смог оглядеться и, увидев рядом своих спутников в таком же, как и у него, жалком состоянии, рванулся к ним.
Валя и Жорка беззвучно разевали рты, что-то крича ему, хотя из-за шума в ушах совершенно ничего не было слышно. Ротмистр Чебриков сидел со скрученными за спиной руками, нахохлившись, словно ворон, а Берестов...
Берестов лежал без движения, и из-за царившего здесь полумрака и мельтешения отблесков костра невозможно было различить, дышит ли он вообще.
Удар, обрушившийся на затылок, снова отправил Николая в забытье...
* * *«Это надо же так опростоволоситься! Клюнул, как сопливый кадет, на тривиальнейшую азиатскую хитрость! Эх ты, а еще кадровый военный... В прошлом. Похоже, впрочем, что все уже в прошлом...»
Петр Андреевич корил себя, не переставая ни на минуту, уже больше часа. А что еще прикажете делать, как не заниматься самобичеванием? Отряд влип в очень скверную историю, и, судя по всему, особенно после оказанного людоедам отпора и огромных потерь с их стороны, ждать пощады не приходилось. Слава богу, в стане обороняющихся потери были минимальны: ранен, хоть и тяжело, но, к счастью, не смертельно, осколками собственной гранаты старик Берестов (сумел все-таки отбросить от себя — не рванула в руках), да тем же взрывом контужен Николай. Царапины, ссадины и синяки, полученные при захвате противником и проявлении с его стороны поистине людоедского торжества, можно не считать. Да, самое главное, бесследно исчез Шаляпин и, видимо, судьба его печальна... Скорее всего раздавлен чьим-то сапогом в свалке, если не стал закуской кого-нибудь из этих лохматых варваров.
Обидно. Обидно до слез.
Между тем в стане врагов наметилось оживление. Одни из них спешно догрызали свои недожаренные в пламени костра шашлыки, о происхождении которых думать не хотелось, другие, обжигаясь, прятали куски куда-то в свои мохнатые одежды, но все, отодвигаясь от костра, принимали какое-то подобие строевой стойки, и наблюдать последнюю у лохматых троглодитов было довольно дико. Очень скоро неподалеку от костра образовалось подобие сдвоенного строя — ни дать ни взять победоносное войско, выстроенное шпалерами в ожидании прибытия своего славного полководца.
А вот, кажется, и он наконец...
Между замершими рядами своей «гвардии» к пленникам неторопливо приближался некто, об очень важном статусе которого в данной стае... отряде говорил табунок особо приближенных лизоблюдов, почтительно семенящих за предводителем, отстав на пару шагов. Да и внешность главаря, в корне отличная от диковатого, да что диковатого, дичайшего облика рядовых, заслуживала того, чтобы остановиться на ней подробнее.
Предводитель был одет ярко, можно сказать — щеголевато. Если забыть о том, что над здешними просторами два десятка лет тому назад пронеслась ядерная война, да закрыть глаза на всю троглодитско-пещерную обстановку, можно было заподозрить в этой личности испанского гранда или французского шевалье эпохи какого-нибудь Генриха Третьего или его коллеги Филиппа Второго. Костюм был почти в точности скопирован с картинок из «Королевы Марго», читанной ротмистром в далеком детстве: кожаный колет, камзол с разрезными рукавами, короткие штаны буфами, высокие кожаные сапоги, отложной белоснежный воротник с кружевами по краям. Портила облик средневекового красавца только огромная меховая шапка, из-под которой по плечам струились темные волосы, длинные и ухоженные. Фигура выглядела бы совсем опереточной, если не обращать внимания на рукоять явно не бутафорского меча, высовывающуюся из-за левого плеча, да приличной длины кинжал, украшающий правое бедро.
— Добрый вечер. И кого же это занесло в наши суровые края? — насмешливо обратился «гранд», приглаживая бородку а-ля кардинал Ришелье к Чебрикову, безошибочно угадав в нем старшего.
