Арсений Миронов - Двенадцатая дочь
— Р-р-разрешите! — Я врезался в толпу: неловко толкнул купца, наступил на корзинку, уронил запищавшего ребенка, пихнул, дернул, дыхнул — и ловко-ловко так пошел по ногам, разгребая народ локтями. — Пардоне. Пардоне. Прошу пропустить. Мне надо. У меня назначено…
— У всех назначено! — негодующе вякнул некий уважаемый дедушка. — В череду садись! Молодой ишшо без очереди лазить!
— Спокойно, папаша! — огрызнулся я. — У нас с коллегой острые боли. У обоих. К тому же я — депутат финской войны. В смысле, ветеран. Второй группы.
— Ну и что теперь?! — взвилась какая-то бабенка. — Он, видите ли, воевал! А я — беременная!
— Беременная? Мы тут ни при чем! — быстро сказал я и почему-то покраснел. — Гнедан, ты ее помнишь? И я не помню. Не надо инсинуаций, гражданка. Не надо.
— А ну осади! — зычно кликнул кто-то из угла. — Почто без череды норовишь?! Отчего не желаешь с нами присесть-подождать?! Отвечай!
— Я тебе… кхм! потом отвечу, — скрипнул я, продавливая толпу. — Ты у меня присядешь надолго…
— Ох, чур меня! — вдруг захлебнулся ближайший старичок — Лыкович… Сам пришел!
Вытаращил глазенки — и едва не грохнулся оземь. Толпа вздрогнула, откатилась в ужасе — люди прижались к стенам.
— Тот самый! Великий чародей Лыкович! Который Кибалу на бой вызвал!
Тыц-тыц-тыц, ура! Приподняв волевой подбородок, я энергично профигачил по живому коридору, образовавшемуся в толпе. Клево, когда ты ветеран финской войны. Все тебя уважают! И только шепот, как волны, расходится за спиной:
— Ух ты! Ярый, злой, налетчивый…
— А талантище какой…
— А очи зыркают!
— Не-ет, на скомороха не похож… Кудесник, чистый кудесник…
— Волхв! Небось, самому Траяну сродственник!
— А вон гляди, под рубахой… Видишь, крылья спрятаны?
Под аккомпанемент восторженных реплик и впрямь летелось как на крыльях — мы с Гнеданом, задрав носы и благосклонно улыбаясь, пробежали по комнате и — шмыг! Скрылись за очередной дубовой дверью.
Ой! Я замер, чтобы не оступиться. Дверь захлопнулась и мы разом очутились в пасти у негра. Хоть глаз выкуси. В смысле выколи.
— Имя! — гаркнул из темноты недобрый металлический голос. Братцы мои! Голос был крутой и мрачный. Испытывая легкий шок, я замер, тараща брукалы во мрак. Больное воображение услужливо нарисовало грандиозный образ невиданного стража — огромного рыцаря… или нет: мощного робота-андроида, притаившегося где-то здесь, в темной комнате, и пристально сканирующего меня своими инфракрасными сенсорами…
— Назови свое имя! — раздраженно повторил невидимый Некто. — И не вздумай лгать, ибо мне открыта вся правда под солнцем!
— Меня зовут Винни Пых, — внезапно брякнул я. — Я пришел с миром.
— Кто твой спутник?
— Это… маленький Пыхтачок, — подумав, сказал я. — Он маленький, но классный.
— Не имеешь ли зла за душой? — пророкотало во мраке, гулко резонируя под невидимыми сводами затемненной залы. — Открой свои помыслы.
— Гм. Что ж. Вы сами просили, — вздохнул я. — Внимание, открываю помыслы: в настоящий момент по-честному очень хочу писать, а также плевать в потолок, околачивать дурака, валять груши, есть белые мюнхенские сардельки, пить пиво, бить жидов, спасать Россию, говорить «нет» наркотикам, курить траву, овладевать блондинками сзади, овладевать блондинками спереди, овладевать…
— Хватит! — взревел загадочный Некто. — По какому делу?!
— По личному! — огрызнулся я. И добавил: — А у вас, кстати, шапка горит.
— Ах! Шапка горит! — в ужасе выдохнул голос; резко просветлело — в комнату вбежали слуги с факелами, и моему неприязненному взору предстал маленький и тотально лысый человечек, сидевший у дальней стены за длинным столом, заваленным хлопьями бересты. Видимо, это был секретарь-психолог, изучавший посетителей и направлявший их по нужному маршруту (за спиной у него виднелось десятка два разноцветных дверей).
— Ну вот… Ничего не горит… — обиженно захныкал лысый, вертя в руках потертую шапчонку. — Как не стыдно обманывать?
— Послушайте, любезный! — жестко произнес я, приближаясь многообещающе, как ковбой к Дикому Западу. — Мне некогда отвечать на глупые вопросы. Как пройти в спальню боярской дочки?!
— К боярышне?! Зачем?! — в ужасе прошептал секретарь, роняя шапочку
— У меня назначено! — заверил я. — Я — настройщик балалаек. Боярышня просила настроить любимую балалайку.
— Вторая дверь ошую, — пролепетал секретарь. — Только все равно не пустят. Боярышню охраняют наемники. И десятники Кречета…
— Меня ничто не остановит! — нахмурился я. — Балалайка должна быть настроена любой ценой! Искусство требует жертв, коллега! Главное — вы должны верить в наш успех! Вперед, мой верный Гнедушка!
И мы рванулись дале, едва не сорвав с петель нужную дверцу.
Узкий коридорец, всласть поизвивавшись под землей, вдруг лихо взлетел на добрую дюжину ступенек и — ух ты! превратился в широкий светлый рундук с окнами по правую руку. Гнедан бежал чуть позади, ритмично дыша и глухо матеря судьбину. Я пыхтел, стиснув зубы, и слушал бульканье мыслей в мозгах: сейчас-сейчас… уж очень скоро я доберусь до Метанки!
Вы думаете, я спешил разбираться с этой выдрой? Ревновать и плакать? Ошибаетесь. Плохо вы меня знаете, милые читатели. Да мне — плювать на нее. Плювать с гигантской эйфелёвой колокольни. Не хочу вообще ничего общего иметь с этой развратной верблюдятиной. С неблагодарной сволочью, которая с радостным визгом подстилает себя под первого встречного мужика в доспехах, лишь бы ее медом накормили!
Я не разбираться бежал, а дело делать. Колдовать. Свои ребята попросили. А я для ребят на все готов. Я ребят давно знаю, а жабу эту зеленоглазую — всего несколько дней. Конечно, парни правы: нежить она. И совсем поэтому не жалко. Пусть Куруяд ее хватает, пусть прилипает к ней, чтобы все видели, какая она продажная дура.
Меня свои люди послали, чтобы я вокруг Метанкиной талии заговоренную нитку обмотал и волшебные слова сказал. Данька Каширин отвел меня в темный уголок, оглянулся по сторонам, вытащил из кисета гнилую вонючую нитку и говорит: «Это волос седого буеволка». Я смотрю: ни фига ж себе. Как вы ухитрились выдрать у бедного зверька волосище длиной в метр?! Из какого места? А Данька в ответ серьезно: «Из хвоста». Мол, на сотню этих кровожадных тварей встречается только один альбинос. Как правило, он и становится главным боссом в стае, ибо только белым самцам дано чутье на тайные мысли других волков. В хвосте седого буеволка к концу жизни отрастает один такой волшебный волосок. Чародеи всего мира его очень ценят, называют «серебряным». «Один волос стоит полета гривен», — глухо сказал Данька.
Полета тысяч баксов! Я чуть не факапнулся от восторга. И поскорее выхватил у Даньки волосок. Спасибо, говорю. А сам думаю: если не получится вокруг Метанки обмотать, загоню на властовском рынке. И куплю на все деньги «Перпендикулярного» — в целях всеобъемлющей перманентной дезинфекции себя и окружающих!
Еще Данилище рассказал мне, что раньше т. н. буеволчий велеволос использовался специально для компрометации высокопоставленных лиц мужского пола. Злоумышленники вербуют девицу приятной наружности. Заговаривают ее особым образом, завязывая на гибкой талии магический волосок. Потом подсылают ее к бедному мужику, чтобы эта стервочка к нему в доверие втерлась. Такую девицу чародеи называют «смоляной чучелкой» (или «куколкой», что одно и то же). Выбрав момент, заговоренная барби подбегает к жертве и — опаньки! запрыгивает к нему на шею с единственной целью — чтобы бедный дяденька ее руками охватил. Хлоп! Едва руки жертвы сомкнутся на талии девицы, тут же прикипают насмерть — и отодрать уже практически невозможно! Чувствуя, что жертва прилипла, подлая смоляночка начинает верещать как колотая. В смысле резаная. Ясное дело, на крик сбегаются люди — и в том числе законная супруга жертвы. Схема действовала почти безотказно, ухмыльнулся Данька. Как водится, возникал жуткий скандал, термоядерная ревность, пощечины и все прочее.
«Мы намерены использовать велеволос несколько иначе, — сказал он. — Разница в том, что обычно девушка-приманка добровольно участвует в акции и позволяет обмотать себя волосом». Ага, хмыкнул я. Мне, видимо, придется сделать это незаметно Иначе Метанка последние глаза выцарапает. «Ты правильно понял, — кивнул Данька. — Не бойся: как только захлестнешь волосок на талии, он станет невидимым. Только не забудь дважды повторить про себя: „Целовали не любили, погубили-пригубили, обманули-приманили“. Заговор простой, но — редкой силы… Не забудь слова!»
Я взял волос. Тонкий, почти не видно его — а не рвется, зараза. Псиной воняет Натянул сильнее — все равно не рвется, только звенит злобно, как атакующий комар… Интересно, а если ножницами чикнуть? Впрочем, не стоит: все-таки полета тощ баков.
