Михаил Ланцов - Русский медведь. Царь
– Не дури, – зло бросил Евдокимову граф Александр Данилыч, прописав увесистую оплеуху.
Афанасий Петрович от неожиданности вспыхнул, едва не накатив в ответ, но спохватился и сразу же включился в работу. Не до сантиментов.
Минометы, картечницы, карабины, револьверы – все пошло в дело. Даже местами штыками и шашками отмахивались, ибо не получалось фокусировать огонь и кое-кто из противников прорывался к редутам. Однако такое обстоятельство сыграло злую шутку больше с самими маньчжурами. Если бы всей толпой ломанулись с одного направления, то, получив свою порцию «маминых люлей и отцовских лещей», развернулись бы и отступили. А тут – разрозненные группы не были так подвластны эффекту толпы и мало понимали, что происходит на некотором удалении. Дым взрывов, неровности местности, высокая трава и прочее очень способствовали своеобразной изоляции групп. Что приводило к более напористому наступлению, ибо, осознавая колоссальное численное превосходство, каждый командир отдельного отряда считал, что если не тут, то вон там или там его соратники уже ворвались. И нужно лишь поднапрячься, чтобы эта ужасная бойня прекратилась. Возможно, командующий Цин на это и рассчитывал, сделав вывод из чудовищного разгрома на границе. И, вероятно, все у него бы получилось… если б хватило войск. Слишком уж губителен оказался минометный и стрелковый огонь по открыто расположенной живой силе. Особенно на дистанциях до трехсот-четырехсот метров, да еще и в плотных построениях.
Волна за волной, группами от роты до батальона с разных направлений маньчжуры стремились приблизиться к редутам. А метров с пятидесяти еще и открывая ответный огонь – где стрелами из луков, где редкими залпами аркебузиров, которые таки у них все же были. Пусть и немногочисленные. Артиллерийские корректировщики и штаб дивизии буквально падали с ног от напряженной работы, управляя минометными батареями, дабы оперативно подавлять то тут, то там замеченные отряды. Батареи картечниц же, напротив, стреляли самостоятельно, контролируя заранее нарезанные и распределенные сектора.
Весь день продолжались атаки, совершенно измотавшие бойцов. Полчаса-час – это максимальный перерыв, который маньчжуры давали русским. А потом снова. Причем разом со всех сторон. И лишь когда солнечный диск коснулся земли на западе, наступила тишина. Ну… как тишина. Просто прекратили стрелять, что после постоянных выстрелов и взрывов в течение дня казалось чем-то невероятным. Почти божественным.
– Как думаешь, – обратился к Меньшикову Евдокимов, – завтра продолжат?
– А черт их знает! – ответил тот, баюкая руку, в которую угодила шальная стрела, выпущенная, видимо, наугад. – Они весь день рвались сюда…
– Думаешь, отступят из-за больших потерь?
– На начальной стадии битвы под Брестом войска Лещинского тоже весь день атаковали. Но там у нас было поплоше оружие. Да и у них артиллерия имелась… А тут… Нет, не знаю. Непонятно, сколько мы положили. Иногда мне казалось, что уже несколько сот тысяч…
– Ваша милость, – козырнул жутко уставший начальник штаба дивизии, – подсчитали боеприпасы.
– Ну наконец-то. Сколько осталось?
– К «Ели» и «Кедру» часа на три боя мин осталось. К «Пихте» часов на шесть.
– А патроны?
– Еще хуже. Порядка пятидесяти на ствол. Это без учета расхода картечниц, которые жрут их, словно безумные. Как вы понимаете…
– Приплыли… – тихо выдохнул, сев на раскладной походный стул, граф. – С такими запасами минут через десять пехота останется только с холодным оружием.
– А что с людьми?
– Тысяча двести пять ранено, из них триста восемь серьезно. Четыреста двенадцать – убито. Но из тяжелораненых многие до утра не доживут. Сильные кровотечения. Да еще и грязи много в ранах. Дивизионный медик говорит о том, что если полсотни встретит рассвет – уже хорошо. На ноги вообще никого из них не обещает поставить в этих условиях.
– Хреново, – хмыкнул граф. – Получается, у нас без малого тысячу безвозвратно выбили.
– Получается так, – согласился полковник. – Плюс еще кто-то из средних и легких умрет от заражения крови. Слишком много грязи в ранах.
– А сколько мы выбили у маньчжуров, оценить можете? – поинтересовался Евдокимов.
– Никак нет. Даже порядки. Полагаю, что слово «много» вас не устроит.
– Верно полагаешь, – усмехнулся Меньшиков. – Так и мы считать горазды.
– Кроме того, нужно утра дождаться. Слышите – все поле стонет. Это раненые, что не смогли на своих двоих уйти с поля боя. Сколько их доживет до утра, я не знаю. Но им, в отличие от наших раненых, никто медицинской помощи не оказывает. А грязь там не хуже. Да и кровотечения.
– А к нам не полезут?
– Я усилил посты. Приказал добивать.
– Хорошо. Не до них сейчас… Ступай. Хотя бы часик вздремни. Досталось тебе, – по-отечески мягко произнес Евдокимов.
– Но дела не требуют отлагательства.
– Если завтра будет новый бой, то ты будешь нужен со свежей головой и на ногах много больше меня. Я так, – махнул Евдокимов рукой, – знамя. Ступай. Поспи. Это приказ. И ты, Александр Данилыч, отправляйся в палатку. Царапина – оно царапина. Но все одно крови много потерял. А тут уж я посижу…
Утро было на удивление солнечным, а чистое голубое небо казалось каким-то совершенно неестественным. Меньшиков даже поежился.
– Что, Александр Данилыч, не по себе? – поинтересовался с усмешкой генерал.
– Есть немного.
– Мне тоже показалось, что утро слишком доброе… после вчерашней драки. Однако… – Евдокимов замолчал, хитро улыбнувшись.
– Что?
– Оно оказалось действительно добрым. Конные егеря, что я отправил в ближнюю разведку, донесли – маньчжуры отступают на Гирин. Их заметили, но лишь выставили небольшой заслон в пару сотен. В бой вступать не решились, опасаясь спровоцировать нас на удар. Видимо. Хотя кто их знает?
– А языки что говорят?
– Ничего. Нет пока ни одного. Я приказал нашим не геройствовать. На новую бойню у нас нет боеприпасов.
– Да уж… – покачал головой Меньшиков. – Получается, что мы их таки сломили?
– Кто их знает… – пожал плечами генерал. – На первый взгляд так. Но может, и военная хитрость какая. Впрочем, нам их маневр на руку. Я уже выслал курьерскую группу в Нерчинск за боеприпасами. Там уже должны были подготовить обоз с охранением. А мы пока здесь, в городе посидим. Осмотримся.
– И сколько ждать? Не упустим ли инициативу?
– А вы хотите наступать без патронов? – удивленно повел бровью Афанасий Петрович.
– А они знают, что у нас их нет?
– Если мы выдвинемся, то они, безусловно, продолжат беспокоить наш походный ордер набегами. Сколько мы сможем отстреливаться? День? Два? Три? А потом нас раздавят. К тому же у нас есть замечательный повод – нужно похоронить павших. А их тут должно на поле остаться несколько десятков тысяч. При меньших потерях они бы не отступили.
– Это дел максимум на неделю. А что потом? Что мы бойцам скажем?
– Что после тяжелого боя им нужно отдохнуть. Серьезно. С боями шли столько дней. С бабами помиловаться. Поесть-поспать спокойно. Да и раненых, кого можно, на ноги поднять. Мы не в том положении, чтобы оставлять их. Перебьют. Как есть перебьют. А так, тех, что не встанут за эти две-три недели, отправим обратно с охранением, что приведет обоз.
– Не думаешь, что местные взвоют от такой радости?
– У нас есть выбор? – усмехнулся генерал. – Больше тысячи раненых нас сковывают по рукам и ногам. Считай, десятая часть дивизии. Главное, бардак не допустить, грабежи и прочие гадости. Но то мы с местными старейшинами все обсудим. Патрули по улицам городка пустим. Да разъезды по округе. Порядок нам самим на руку. Ведь они будущие подданные Государя нашего.
– Еще неизвестно, – хмуро ответил Меньшиков.
– Думаешь, можем проиграть? – удивленно переспросил Евдокимов.
– Отнюдь. Победа неизбежна. Но вот то, что они будущие подданные Петра Алексеевича, еще не предопределено. Я видел заготовку мирного договора. У них есть шанс уйти на юг.
– Ну и бес с ними тогда, – пожал плечами генерал. – Но порядок все одно нужен. И отдых. Хотя бы на пару недель.
Глава 8
19 июня 1708 года. Тяньцзинь
Владимир смотрел в зрительную трубу на приближающийся китайский порт – не только ключевой в Бохайском море, но и ближайший к столице Цин. Война шла своим чередом. И теперь, оттянув основные силы Императора на север и юг, герцог, согласно плану отца, планировал ударить в самое сердце – в столицу.
Они шли открыто – никого не стесняясь. Пять шхун и тридцать восемь флейтов. Редкие рыбачьи и торговые корабли прыскали в разные стороны, только лишь завидев русский флот. Многие из них принимали участие в заманивании, и мало кто хотел сейчас держать ответ за те дела. Да и вообще.
