Василий Звягинцев - Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...
– Думаю, что нет. Наш экран обладает собственной степенью защиты. Вернее – энергией противодавления. Целенаправленно ее проломить, конечно, можно. Но именно этой цели с той стороны я не заметил. Нагрузка была допустимой.
Интонация Олега, при произнесении последнего слова, показалась мне чересчур эмоциональной. Грубо говоря, нервишки поигрывали.
– А еще бы минуты две-три, – продолжал я, – окно оставалось бы открытым, и «рука тьмы» просунулась. Результат?
– Какой хочешь. На выбор. Я не знаю скорости распространения процесса, вряд ли его можно считать мгновенным, но порядочный кусок нашего пространства мог бы превратиться в анклав того. Аналогично зоне «бокового времени», которую создавал прибор Маштакова. И мы могли застрять так же, как Леша однажды в тупичке восемьдесят четвертого. Тебе там хорошо было? – наставил он палец на Берестина.
– Нормально, – ответил тот. Спасибо, что не добавил: «Только Ирины не хватало». Я-то знал – так оно и было. Очень хорошо помнил, как мы метельной ночью вышли отправлять Ирину ему на выручку и Олег мне сказал насчет интерференции. Наложимся, если не повезет, сами на себя, и – «Митькой звали».
– А за нами сходить не нашлось бы кому. Только об Антоне не поминай…
Я понял, что заход сделал правильный. Еще один верный союзник у меня есть. Наш человек форзейль, не наш – мало существенно. Главное, не я один буду «в противостоянии», если мои худшие мысли оправдаются.
– Можно дурацкую идею? – спросил я.
– Это – ради бога, – почти радостно ответил Левашов. – Насчет умной я бы еще подумал…
– Надо вернуться в то же место. Сразу, через полчаса, через час…
– За каким…? – удивился Берестин, а Олег уже понял.
– Здорово. Всегда уважал дилетантов. А как профессионал, немедленно вношу корректив. Вернемся, только я сначала, – он показал на свой аппарат, – выскочу в Москву, настрою Большую машину, через нее сюда снова, а уж потом… Только мне помощник нужен. Кто согласен? Ты или Ира?
– Конечно, Ира, – не дал я возможности ответить ей, только что вернувшейся с перезаряженным блоком. – Она в технике соображает лучше, а здесь мы с Лешей подежурим. Если что: «Кончен, кончен день забав, стреляй, мой маленький зуав…»
На самом деле, отправляя Ирину в Москву, я руководствовался не только неоспоримым фактом, что она с Левашовым лучше меня разберется с межвременными переходами. Всем известно, после нашего с ней визита на Селигер именно Ирина, отбросив принципы и правила своей «конторы», оказывала Олегу техническую помощь и научную поддержку при отладке его первой действующей модели СПВ. Я хотел вот в этот неопределенно-опасный момент вывести ее из-под возможного удара, к которому мы не готовы. В той же мере, как были готовы-неготовы мы с Берестиным в достопамятном июне сорок первого.
За суетой и мельтешением лет, миров, событий слегка подзабылась та душевная общность, что связала нас, друзей-соперников в навязанной нам альтернативе: «Хочешь – живи, хочешь – умирай». Не только в качестве политических деятелей, чисто физически. Не сумел бы Берестин правильно командовать фронтом, и конец ему, пусть не такой, как у Павлова, как у Кирпоноса [41]. Не у расстрельной стенки, а с трехлинейкой на опушке не обозначенного на карте лесочка. Красиво, но для генерал-полковника невместно.
– Что, командир, делать будем? – спросил я его, когда Олег с Ириной ушли.
– Объяснишь мне запутанный ход своих мыслей, тогда и отвечу.
– Объясню. Видишь ли, с какого-то момента я стал или очень хитрым, или законченным психом. Мне перестал нравиться мир, в котором мы вынуждены существовать. Поэтому, чтобы сказать то, что я хочу, нужно воспользоваться машинкой, которую Олег оставил в нашем распоряжении. – Я указал на СПВ-приставку. – Видишь, судя по этим вот стрелкам и лампочкам, Олег с Ириной уже в Москве. И я даже не знаю, в какой. На Столешниковом – это точно, а в двадцать пятом или две тысячи пятом – хрен его знает. Вернутся сюда, когда сумеют. Минут через пять или через час, не важно. Я немножко умею с этой аппаратурой обращаться. Сдвинем время совсем чуть-чуть, на несколько секунд, не важно в какую сторону, и нас никто не успеет засечь и услышать, если даже и пытаются отслеживать…
Говоря «никто», я подразумевал конкретно Антона с Замком. Дуггуры сейчас волновали меня гораздо меньше.
Алексей посмотрел на меня с заметными сожалением и тревогой.
– Псих не псих, но переутомился ты точно…
Я кивнул и на несколько делений сдвинул верньер, назначение которого было мне точно известно. Мы совсем немного сместились по оси времени, вышли из зоны контроля, как будто из комнаты, где установлены подслушивающие устройства. Олег, вернувшись, едва ли заметит мелкое рассогласование. А если и заметит – что с того?
…Вокруг ничего не изменилось. Да и как могло измениться? Природе и вещному миру пять секунд туда или обратно – без разницы.
– Кто бы спорил. И все же… До тех пор, пока мы с полной достоверностью не убедимся, что Антон не пытается нами манипулировать, нам остается единственное – сопротивляться навязываемым поступкам, равно как внезапно приходящим в голову «светлым» мыслям и «озарениям».
– Даже если они выглядят правильными?
– В этом случае – тем более. Останемся при гипотезе, что Ловушки никуда не делись, просто приобрели особую изощренность. Мутировали, как вирус. Я тебя прошу об одном – верить мне, сколь бы странными мои слова и действия моментами ни казались. Игроков над нами больше нет, попробуем поиграть сами. Пока мне больше не на кого положиться…
– А Шульгин, а Ирина?
– Не из той оперы. Мне нужна именно твоя поддержка. Я бы хотел, чтобы ты понимал меня без слов. Иногда нам придется спорить, иногда ссориться, грубо и резко, так убедительно, чтобы все, вплоть до Ирины, верили. Чуть бы не кидались нас разнимать.
– Сложновато будет, без повода…
– Поводы найдутся, это я тебе обещаю. Дойдем до того, что каждый вздумает создавать свою «партию». Кто на чью сторону станет, тоже посмотрим… А мы будем пользоваться своего рода масонскими знаками. Ну, хоть такими…
Я изобразил пальцами и руками несколько фигур, объясняя, что каждая из них должна означать.
– Договорились?
– О чем речь. Но все равно до конца не понимаю…
– Дуггуры, – сказал я, таинственно понизив голос. – Опасность непостижимая пока, оттого и страшная. Столько всего случилось за последнее время, с Сашкой, с Антоном, с Замком, что из наших по ряду причин могу безоговорочно верить только тебе и Ирине…
– Прям уж так?
– Увы! Только вы двое странным образом оказались непричастными ни к каким деформациям… Да разве еще Удолин.
Сказав это, я тут же подумал: вот еще один «резерв главного командования».
– Удолин – бог с ним. – Берестин на профессоре внимания не зафиксировал, что меня обрадовало. – А Воронцов, а Олег, Сильвия, Ростокин? Наталья, Лариса?
– Я сказал – из наших! Исходные «три товарища» плюс Ирина и ты. Это все на момент начала. Шульгин, как я его ни люблю, запутан не знаю в скольких непонятках. Левашов настолько глубоко завязан на хронотеории и хронопрактике, что, сам не подозревая этого, может быть «на крючке». Не знаю, как точнее выразить то, что чувствую. Нет-нет, я никого не обвиняю и не подозреваю в предательстве, упаси бог, но ты же читал Юлиана Семенова и «Мгновения» не раз смотрел. Это я для наглядности сказал, есть и более солидные источники. Люди подставляются, людей подставляют, играют с ними «втемную» и их «втемную»… Такая вот беда…
– А ты сам? – Берестин посмотрел на меня с пристальным интересом и впервые за наш странный разговор потянулся к бутылке. Самое время, по логике.
Выцедив меньше половины рюмки, я сделал единственное, что мог сделать русский человек в таком раскладе, – развел руками.
– Тут уж сам смотри. Доказать, что я не Азеф или не марионетка, у меня нет никакой возможности. Это, как говорится, вопрос веры или, наоборот, особой проницательности. Единственное, что могу заявить в свое оправдание, господин судья, в моих словах и поступках вы не найдете ни малейшего намека на личную корысть! Всего, что может только взбрести в голову людям любого пошиба, мы добились давным-давно. Включая то, что в паре с тобой побывали на таких вершинах, где не бывал никто, и властью наигрались всласть. Еще могу добавить в свое оправдание – мои нынешние планы не подразумевают никакой позитивной программы. Единственно – желание не попасть в окончательный просак [42]. Отсюда и предложение – до прояснения обстановки не верить больше никому, сохраняя при этом заинтересованное и благожелательное покерное лицо. Решайте, товарищ командарм. Жаль, что я вас в маршалы произвести не успел…
