Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана

— В день закрытия и царь, наверно, будет, — сказал Янек.

— Точно, — поддержал Сергей Геннадьевич. — Если повезёт, то нам удастся сразу, там же, направить на него гнев народных масс! Ух и денёк тогда будет! Не хуже того, в Петропавловской! Сперва Венедикт — Михаила, потом пролетарии — в отместку за это Сергея! И всё! И республика!

— План гениальный, — заметил водитель.

— А вам как, Венедикт? — спросил Нечаев.

— Мне он тоже по душе, — ответил тот.

План был прекрасен всем, кроме того, что Венедикту надо было убить человека, который пока что не сделал ни для кого ничего плохого, был предметом народной любви, спас Веру Николаевну и уже успел вызвать в самом Венедикте подобие дружеских чувств... Но Нечаев... но Матильда... но Перовская... Но перспектива начать революцию, такая близкая, такая реальная... Нет, решительно, он должен был участвовать!

— План просто замечательный.

— В таком случае, ваша задача — успеть разыскать за оставшиеся дни этого Михаила и уговорить его прокатиться с вами на колесе в день закрытия Олимпиады, — подытожил Нечаев. — А мы позаботимся о том, чтобы ваша кабина остановилась на верхней точке.

— Разыскать его пока не получается...

— Старайтесь! Если видите, что ваша методика не даёт плодов — измените её, пока не поздно.

— Да, я думал об этом...

— Активнее думайте!.. Кстати, вы в курсе, что его мать всё-таки умерла в больнице?

— Да? Я не знал. Мне казалось, что, если она не погибла ни сразу, ни через день, то идёт на поправку...

— Она похоронена на кладбище для невостребованных умерших при Александровской больнице. Вы уже поняли, как можно это использовать?..

Глава 32, В которой Николай Львович обязывается пригласить на выставку сперва двадцать девиц, а потом ещё одну.

В этот раз с заданием Санька справился, и гурьевская каша к завтраку была на столе. Николай Львович готов был признать даже, что она вкусная. Только на плохое настроение министра это всё равно не повлияло. Не до каш было! В этот раз в разложенной на скатерти газете помещалось сообщение о том, что к забастовке на фабрике Шлиппенгаузена, начавшейся из-за увольнения нескольких скандалисток, певших в казарме злонамеренные песни и выкрикивавших злонамеренные лозунги, присоединились ещё семь заводов, включая Путиловский. Чёрт бы побрал этих пролетариев! Заняться им, что, больше нечем, как устраивать всё это безобразие ради какой-то пары дур, дебоширивших явно по пьяни?! Вот всё-таки что ни говори, а поспешил Государь Александр II с их освобождением! Совсем народ дикий ещё! Оценить благодеяние фабриканта, предоставившего недорогое жильё рядом с работой, ума не хватает; а вот портить хозяйское имущество внутри казармы — всегда пожалуйста!

Главная же пакость была в том, что эта никому не нужная забастовка началась именно тогда, когда в Петербург уже съехались иностранные гости, и до открытия Игр и Выставки осталось всего ничего: собственно, церемония ожидалась уже завтра, и это была отдельная головная боль для министра, ведь там должен присутствовать сам царь... Совпадение ли это было? Вряд ли. Николай Львович был готов побожиться, что дело не обошлось без вмешательства англичан. Виндзорская старуха наверняка заслала агентов, чтоб спровоцировать глупых рабочих на хулиганство, а потом писать в своих газетах, что русский царь не сумел обеспечить достаточного порядка на всепланетном мероприятии, и-де надо было делать его в Лондоне!

Пока Санька заваривал чай, Николай Львович вышел из-за стола, сделал шаг к телефонному аппарату, стоящему на резном, округлых форм, буфете, и снял трубку. Крутанул ручку сбоку.

— Алло! Барышня, соедините с министерством внутренних дел!

До министерства легко можно было добраться даже пешком, но прогресс позволял не давать себе и этого труда. В момент, когда отсчёт времени до открытия Выставки пошёл на часы, беречь стоило каждую минуту.

— Секретарь, дайте Никитина!.. Никитин? Запишите поручение! Да-да, это касается бастующих! Во-первых, сегодня же арестовать самых злостных участников...

— А как мы их узнаем? — раздалось на том конце.

— А уж это ваше дело! — Начал злиться Николай Львович. — Вам за что вообще-то жалование платят? Вот и думайте! Хоть раз включите голову, болваны!

— Будет сделано.

— Во-вторых, распространить среди рабочих информацию об уголовной ответственности за забастовки. И о том, что не работать — это грех!

— А это грех?

— Молчать!

— Так точно.

— В-третьих. Главное. Отправить по казармам и кварталам пролетариев агентуру с целью выявления действующих в народной среде английских провокаторов! Арестовать их как можно быстрее!

Вернувшись за стол, министр встретился взглядом с сестрой. Та копалась ложкой в каше с таким видом, словно ищет там ампулу с ядом.

— Неужто, братец, англичане уже и до наших рабочих казарм добрались? — Удивилась она.

— Как видите, сестрица. Результаты — налицо.

— Как бы они не добрались до гребешка с янтарной мозаикой, — вставила как бы между делом Зиночка. — Ну помните, того, что в лавке Нойманна? У него же и серёжки очень милые... Мне одни прямо в душу запали, весь день о них думаю...

— Мы ж договорились, что неделя без покупок, — недовольно отозвался Николай Львович.

— Ой, папенька, это же сущие мелочи! И потом, мы же про платья договаривались. Украшения — не в счёт.

— Ну ладно, ладно...

— А ещё как бы англичане не добрались до тех билетов на ворота, самых лучших! Их завтра на продажу выставляют. Вы же захотите с высоты взглянуть на то, как мы с тётушкой велосипедировать будем? А потом мы к вам поднимемся и вместе чудо техники посмотрим.

Продавать билеты на соревнования и особенные зрелища Выставки и Олимпиады в самом деле начинали лишь в день открытия — чтобы дать возможность приехавшим иногородним и иностранцам успеть поторговаться за них наравне с петербуржцами. Впрочем, министр внутренних дел, конечно же, имел возможность обзавестись билетиком и пораньше. Соревнования велосипедеток были последними и приходились на десятый день — как раз перед показом летательного аппарата тяжелее воздуха и закрытием Игр. Вообще-то Николай Львович планировал быть рядом с Государем в это время, но подумал, что двум первым лицам страны будет безопаснее находиться врозь. Да и если Зиночке так хочется, чтоб видел он её соревнования... Да, пожалуй, ради трёх мест на воротах в последний день и правда стоит раскошелиться.

— Не трёх, а двадцати! — Сказала Зиночка. — Что вы, папенька? Я ж Липочку Осинцеву позвать должна! И Полю! И, конечно, Соню Глинскую! И Танечку Леонтьеву! А также...

Перечень подруг, идущий следом, показался Николаю Львовичу бесконечным.

– Я, что, всем им обязан билеты купить?! Да я так разорюсь!

– Будет, папенька. Не разоритесь! Ведь я им уже обещала!

– Неужели вы, братец, хотите, чтобы ваша дочка находилась на воротах в окружении каких-нибудь сомнительных личностей вместо своих подруг? – Встряла Софья. – Эти места в самом деле могут выкупить английские агенты. И тогда уж Бог знает, что будет...

– Ох, ладно, бес с вами! Да будут билеты!

Министр вытащил салфетку из-за ворота. С этой чёртовой выставкой столько проблем! Уж скорей бы она вся закончилась!

***

Открытие Игр, вопреки ожиданиям, прошло без проблем. Николай Львович наблюдал его из отделанной бархатом царской ложи – да, таковую на стадионе всё-таки успели возвести! – сидя рядом Государыней. Государь был в тот день сверху, на воротах – тех самых, откуда министр не так давно обозревал стройку и билеты куда на последний день ему всё-таки пришлось приобрести в количестве двадцати штук. Рядом с царём, помимо отряда казаков с шашками, стояли Пьер де Кубертен и генерал от инфантерии Бутовский, предводитель олимпийского движения в России. Толпа затрепетала от восторга, когда выяснилось, что всех троих прекрасно слышно: организаторы позаботились о таких мало кому известных новинках как мегафоны, то есть переносные звукоусилительные машины. Итак, де Кубертен выступил с речью о том, что благодаря спорту грядущий XXвек обещает стать веком всеобщего мира и единения; Бутовский обратился ко всем кадетам, унтер-офицерам и юнкерам с горячим призывом не забывать о культуре тела и о гимнастике; после этого Сергей объявил Игры и Выставку открытыми, и под ружейный салют на воротах зажглось электричество в буквах приветствия новому веку.