Господин следователь. Книга 2 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Петр Генрихович, когда я вручал ему три бумажных червонца (ладно, чего с двадцатью-то мелочиться?), отказываться не стал, напротив, очень обрадовался.

— Иван Александрович, дорогой ты мой человек! — заявил Литтенбрант, принимаясь меня обнимать. — Да я на ваши деньги стекла куплю, ящика два, а еще видел в магазине Шулятиковых глобус. Еще летом хотел купить, но уж слишком он дорогой. Десять рублей!

Не стал спрашивать, зачем школе, где нет уроков географии, модель земного шара. Есть в этом и свой плюс — нет географа, глобус никто не пропьет.

— Я завтра же сообщу в земство, чтобы оно вписало вашу фамилию в список благотворителей, потом ее в газете пропечатают, в «Земском вестнике по Новгородской губернии».

— Нет, только не это, — испугался я. — Не нужно никакого официоза, тем более — никаких газет. Считайте, что получили деньги от анонимного жертвователя.

— Почему? — удивился Петр Генрихович. — Обычно, земство даже за пять рублей благодарит. Людям приятно, бумага стерпит. А если сумма в сто рублей набегает, а то и больше, земство официальную благодарность выносит. Ее даже в формуляр вписывают, как награду. Вон, мне уже вписали. У меня в формуляре все награды — сербские медали, да благодарность земства. И вам она лишней не будет.

— Петр Генрихович, сам-то подумай, зачем Ивану Александровичу благодарность в газете? — пришла мне на помощь хозяйка. — Земцы, и все прочие, кто станет читать, что скажут?

— А что скажут? — недоумевал мой коллега. — Скажут — молодец, денег не жаль, на благое дело.

— Еще скажут — дескать, Чернавский-младший, сынок вице-губернатора, пыль всем в глаза пускает. У самого денег куры не клюют, с жиру бесится, а он какие-то тридцать рублей дает, словно подачку нищему.

Кажется, до Литтенбранта дошло.

— Понял, Иван Александрович, обнародовать ничего не стану, — кивнул он, потом усмехнулся: — Забыл ведь, что вы сын вице-губернатора. Я ведь, когда узнал, что у нас в следователях сынок самого вице-губернатора будет служить, думал — придет такой фря, нос кверху, вместо ладони людям два пальчика подает. Решил с вами познакомиться, посмотреть, а вы, как оказались, вполне нормальный человек, где-то даже и неплохой.

Конечно неплохой. Кто бы тебя, джентльмен из сельской глубинки, с такой женщиной, как Наталья познакомил? Ведь — ей-ей, если бы я не влюбился в почти копию моей тамошней Ленки, сам бы женился, не посмотрев ни на возраст, ни на прочее.

— Все, господа, семь часов, убегаю, — сообщил я.

— Иван Александрович, огромный привет Леночке и госпоже Десятовой, и чтобы не позже десяти часов вернулся, иначе дверь запру, — пригрозила хозяйка.

Ничего себе, заявочки. У меня что, комендантский час? Или Наталья Литтенбранта предупреждает?

Мы с Леночкой договорились считать друг друга женихом и невестой. Подумаешь, официального «прошения» руки и сердца у родителей еще не было, но нам хотелось как-то определить свои статусы. Может, разрешат побыть наедине?

Официально мне дозволялось посещать дом будущей невесты в среду и воскресенье. Мол — пока не жених, незачем приходить каждый день,

Милейшая тетушка, заподозрив, что мы пытаемся уединиться не для того, чтобы почитать друг другу выдержки из моралистических романов или позаниматься латинским языком, уроки которого Лена все-таки начала мне давать, несмотря на протесты родителей, а целоваться, превращалась в мегеру. Анна Николаевна уже трижды нас заставала и, трижды выставляла меня из дома. Лена, на всякий случай, принималась плакать, а тетушка, для приличия сказав что-нибудь язвительное, чтобы племянница слышала, потом шептала мне в спину: «Иван Александрович, все понимаю, саму когда-то бонна шпыняла. Остудитесь, придете потом, послезавтра».

Потом, разумеется, я являлся, прихватив с собой фунтик-другой шоколадных конфет, тетушка делала вид, что ничего не было, потом все повторялось.

После приветствий, тетушка отправила горничную заваривать чай (сама далеко не ушла, осталась в дверях, присматривая за нами краешком глаза), а мы с Леночкой уселись рядышком, взялись за ручки.

— Ваня, со мной Таня Виноградова перестала разговаривать, — с грустью пожаловалась Леночка. — Мы с ней с пятого класса за одной партой сидели, а недавно она от меня пересела. Попыталась вызвать ее на объяснение — ни в какую.

— Наверное, ее папа на меня за что-то обиделся, поэтому Танечка тоже сердится, за компанию, — высказал я свое, якобы, предположение, хотя точно знал — за что. — А свое недовольство мной, она автоматически переносит и на тебя.

Странно, что Александр Иванович обсуждает свои проблемы внутри семьи. Неужели поведал чадам и домочадцам, что его почти что поймали за руку во время кражи? Но виноват в этом Чернавский? Теоретически, могло и так быть: Александр Иванович, продемонстрировав супруге и дочери золотой портсигар с драгоценными камушками, умыкнутый у Лентовского, сообщил — вот, Танюшка, здесь для тебя полугодовой пансион! А Татьяна радостно захлопав в ладоши, кинулась целовать любимого папу — дескать, молодец ты, приноси еще.

Теперь же титулярный советник заявил — мол, все бы хорошо, если бы Чернавский не отыскал портсигар, и пусть триста рублей остались при нас, доверие начальства я потерял.

Нет, определенно у меня началась профессиональная деформация. Думаю, все гораздо проще. Виноградов поахал, поскрипел зубами, сказал что-нибудь о «прыще из вице-губернаторской семьи», из-за которого его собираются перевести в судебные приставы, а дочка, чутко прислушивающаяся к настроению отца, отреагировала весьма своеобразно.

— Лена, а ты не думаешь, что Татьяна попросту ревнует тебя к Ивану Александровичу? — предположила вдруг Анна Николаевна.

— Татьяна ревнует? К Ване? — недоуменно вскинулась Леночка. — Танечка, моя лучшая подруга, как она может меня ревновать? А если и так, то почему она мне не сказала? Вот я, например, сразу ей рассказала, что влюблена…

Леночка смутилась. Я… Вообще-то, обрадовался, но отчего-то тоже смутился. А тетушка, не смутилась, а возмутилась.

— Елена, что ты такое говоришь⁈

Возмутилась Анна Николаевна, скорее, для приличия, потому что тон был совсем не строгий.

— Да, где там наш чай?

С этими словами тетушка вышла в соседнюю комнату, где горничная заваривала чай. Пока Анна Николаевна ходила, мы успели поцеловаться, а я шепнул кареглазке на кое-что на ушко.

Из Ленкиной тетушки вышел бы идеальный педагог. Замечательный классный руководитель. Этакая «классная классная». Ведь вышла не случайно, но и вернулась вовремя, чтобы племянница и ее жених не слишком-то увлеклись.

Анна Николаевна зря волнуется. Я человек старых правил, дореволюционных, такой, что до свадьбы — ни-ни. (Черт его знает, как оно выйдет?)

Наставления горничной много времени не заняли. Убедившись, что племянница с женихом сидят на почтительном расстоянии друг от друга, не прижимаются, а уж тем более, не целуются (хотя губы у барышни раскраснелись), тетушка вернулась к прерванной теме:

— Леночка, а почему бы твоей подруге не влюбиться в Ивана Александровича? Подумай сама — твой будущий жених недурен собой. Его родители богаты, отец занимает высокое положение. И сам Иван Александрович уже успел отличиться и даже заработать орден.

— Тетушка, когда я впервые увидела Ваню, то есть, Ивана то… В общем, я меньше всего думала — богат ли он, кто его родители, — возразила Леночка.

Тетушка пожала плечами и ответила, как положено отвечать умудренной жизненным опытом женщине:

— Девочка моя, у тебя так, у нее иначе. Но ведь и Таня могла влюбиться в Ивана просто так. Или совсем просто — Татьяна посмотрела на тебя, немного позавидовала и решила, что и она влюблена.

Горничная внесла поднос с посудой, и мы ненадолго умолкли.

В доме Десятовой существует интересная традиция — женщинам здесь наливают чай в чашки, а мужчинам — в стаканы в серебряных подстаканниках.

Ухватив за ручку подстаканник, невольно поностальгировал — припомнился перестук колес, проводницы, разносящие чай, а заодно пытающиеся втюхать пассажирам абсолютно ненужные сувениры, вроде брелоков, магнитиков, календариков, а еще и пресловутые подстаканник. Увы, в последние годы массивные подстаканники сменились на легкие, из какого-то современного сплава.