Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
А в подворотне прятался тот самый извозчик, который час назад прорвался сквозь полицейскую охрану и куролесил по оцепленному кварталу и из коляски которого появлялось острие зонтика. В коляске сидела Нина Петровна Зарецкая и наблюдала за происходящим, опершись рукой в замшевой перчатке на мужскую трость. Она хотела посмотреть на Эйсбара в деле. Так уж она привыкла по старой театральной школе: приди за кулисы заранее, до своей репетиции, приоденься кухаркой да посмотри, что за фрукт режиссер, чего хочет, а главное, как с актерами обходится. Потом другие актеры будут уши прочищать — как же понять новый талант, как усмотреть «зерно», а госпожа Зарецкая лишь поддакивает да похвалы принимает.
Зарецкая пригрелась в воспоминаниях, и когда перед ней появилось лицо Эйсбара, она сначала не поняла, что это за физиономия: вроде и знакомая, а вроде и нет.
— Нина Петровна, приветствую вас!
— А-а, Сергей Борисович! А я тут навещаю подругу. Я гляжу, у вас тут просто строительство Вавилонской башни! Весь город бегает наперегонки. Ходят слухи, мост будут в неурочное время разводить.
— Слухи — вещь полезная — они же превращаются в явь, — вежливо отозвался Эйсбар.
— К вопросу о яви, — не без назидательности продолжила Зарецкая. — Роль я свою изучила, но, скажу вам с высоты своих стариковских лет, не вижу ее рисунка, не хватает прорисовки, в известном смысле орнамента, — Нина Петровна вдруг почувствовала, что душа ее и, что опаснее, тело поплыли, как это бывало всегда, когда, как она выражалась, «крупные режиссеры входили в ее жизнь». Эйсбар был моложе Зарецкой лет на двадцать, что не уменьшало его крупности. — Неужели в вашей фильме не нашлось мне роли, так сказать, менее спортивной? Это что ж такое, скажите на милость? Пожилая дама будет всю улицу тащиться по земле, схватившись за ногу голодранца? Эквилибристика какая-то получается, если мы не говорим тут о метафоре.
— Не говорим, — коротко ответил Эйсбар.
Зарецкая знойно (как ей казалось) прищурилась в ответ.
— Ну-ну… Посмотрим, как сработает эта ваша акробатика. Господина Мейерхольда хотите переплюнуть — извольте.
— Кстати, ключ я вам, Нина Петровна, приготовил. Не то чтобы золотой, но мельхиоровый точно, — Эйсбар как мог поддерживал разговор с театральной гранд-дамой на ее языке. — Почту за честь, если завтра вы сможете прибыть на два часа раньше объявленного и посмотрите съемки сцены, предваряющей ваше появление на экране. Появится ваш двойник, злой, опасный двойник.
И он раскланялся, без лишних сантиментов завершив встречу с дивой. И, пока она по привычке тянула ему руку для поцелуя, он уже шел прочь из подворотни, думая о своем.
Глава 11
Ленни приезжает в Петербург
Черные клювы зонтов долбили по распластанному на каменном парапете телу в форменном гимназическом платье. Гимназистка заслоняла лицо руками, съеживалась в комок, пыталась откатиться в сторону, хоть на секунду увернуться, спастись. Но клювы все били и били в одну точку. Злобные перекошенные лица… Распяленные в немом крике рты… Ату ее, ату! Жаль! Кусай! Лупи! Забей до смерти!
— Старую ведьму на первый план! — раздался над площадкой голос Эйсбара.
Старуха, которую он вчера приметил в студийном коридоре, отбросила вязанье и с одной спицей наперевес бросилась к озверевшей толпе. Солнце на мгновение вспыхнуло в металлической грани высоко занесенной спицы, и острый наконечник опустился на лицо гимназистки. Лицо старухи исказила дьявольская усмешка.
— Отлично! — крикнул Эйсбар.
Зарецкая вскрикнула и отвернулась. Она, как велел ей Эйсбар, приехала на два часа раньше своей съемки, чтобы посмотреть на своего, как он выразился, «двойника». Сцена избиения ужаснула ее.
— Послушайте, Сергей Борисович, — она подошла к Эйсбару. — Так нельзя. Жестокость…
Он взглянул на нее с высоты своего роста.
— Уважаемая Нина Петровна, позвольте мне решать, в какой степени должна быть жестока толпа озверевшего сброда. В конце концов, мы же не на гимназическом балу собираемся показывать нашу фильму.
Тон его был холоден, напрочь лишен той учтивости, что сквозила в его обращении еще вчера. Зарецкая отступила. С того момента, как она приняла его предложение работать, она перестала быть для него светской дамой, перейдя в категорию рабынь. Ей уже не надо было это объяснять. Сегодня кроме сцены с зонтиками снимались и ее планы. Она играла мать молоденького студента, совращенного и подсаженного на кокаин большевистскими «ву ронами». Она ждет своего сына на улице после большевистской сходки, бежит за ним, падает в снег, хватает за ноги, волочится за ним по улице, кричит что-то в отчаянье — лишь бы удержать, не пустить в эту жуткую толпу, вернуть домой. Она не представляла, что из этого получится, однако интуиция подсказывала ей, что отказываться от участия в фильме нельзя — эта роль может стать ее выигрышным билетом на всю оставшуюся жизнь. Но снова пошел снег с дождем, и съемку отложили. Зарецкая была рада этой отсрочке. Она прошла в павильон, где Гесс устанавливал подсветку перед гипсовыми головами античных героев. Вспыхнул нижний свет, и белый неживой гипс ожил. Гесс стал передвигать софиты. Изумление, брезгливость, гнев, решимость отражались на гипсовых лицах. Зарецкая ахнула:
— Вы волшебник, Андрей Николаевич!
Вошел Эйсбар, посмотрел на эксперименты Гесса и одобрительно кивнул, но видно было, что он думает о другом. По плану скоро должны были начаться съемки главаря большевистского бунта, «ворона». В черном кожаном пиджаке и высоких гетрах он появляется на крышах в разных кварталах города, наблюдает за своей подопечной массой и указывает ей направление движения. Гесс предлагал снимать его издалека, не показывая ни крупного, ни даже поясного планов — пусть будет тварью без пары и без лица. «Да, но не для этой фильмы», — думал Эйсбар. Здесь нельзя делать слишком изысканно, слишком эстетски — это будет неправильно. Нужно лицо. Публика верит лицу. И оно непременно должно соотноситься с правильными и невозмутимыми античными лицами, но быть другим — с подразумеваемым, до поры до времени невидимым, пороком.
За день Эйсбар пересмотрел множество фотографий, но того единственно точного лица так и не нашел. Принесли новую стопку снимков. Эйсбар сел с ней на край павильонного просцениума, включил лампу. Почти все уже разошлись. В павильоне было темно. Где-то в глубине шуршал Гесс. То включал очередной юпитер, ставил перед ним экран с фильтром, уменьшал силу света, менял наклон, то выключал, и павильон погрузился во тьму, кружок света оставался только вокруг Эйсбара, да между стойками сцены бродил луч фонарика. Эйсбар подумал, что не знает, вечер сейчас или утро — время суток как-то легко смешалось, и это ему нравилось. Нравилось то, что мироустройство, Богом созданное, сдалось ему без сопротивления: ночь, день, дни недели, верх, низ — все утратило обязательность. Обязательны лишь его идеи и их с Гессом решения. Вдруг раздался звук швейной машинки. Эйсбар оглянулся. Гесс, наверное, шил какое-то новое приспособление. Не человек, а скобяная лавка, инженерная лаборатория, портняжный магазинчик в одном лице. Блеснул квадратик света. Кто-то открыл и быстро закрыл входную дверь.
Гесс остановил иглу, поднял голову и увидел в дверях растерянное лицо Ленни. Вскочил, протянул ей руку.
— Проходите, пожалуйста. Осторожно, сейчас я включу свет, — Гесс почему-то говорил шепотом. То ли оттого, что в павильоне было темно, то ли от неожиданности.
— Мне сказали, все еще тут, — зашептала она в ответ. — Нет-нет, не включайте свет. Я на минутку. Была тут рядом. Тут гастроли Жориньки, Жоржа Александриди с рассказами о последних съемках. Вы, вероятно, слышали — «Измотанных судеб венчальное кольцо»? Он попросил меня сделать серию портретов. Он и зрители. И вот… — она замолчала, не зная, как подступиться к единственному волнующему ее вопросу. Гесс стеснялся еще больше. От неловкости он уронил фонарик, который покатился к ногам Ленни и, замерев, высветил ее фигурку-свечечку.
— Секунду, секунду, — суетился Гесс. Что-то упало. Наконец зажглись две лампы. Ленни испуганно улыбалась. Гесс протягивал ей руку. Она в ответ протянула свою и случайно задела одну из конструкций, которая грозила обвалиться.
— Прыгайте скорее сюда, — зашептал Гесс. Она прыгнула к нему в руки. Рухнули две балки. — Все в порядке, им пора было упасть! — крикнул Гесс Эйсбару, привставшему с кресла. — У нас гости…
Ленни церемонно помахала Эйсбару рукой. Он махнул ей в ответ папкой с бумагами и снова уселся на место, разведя руками — мол, не пробраться через весь этот хлам. Возникла пауза. Ленни хотела было ринуться через нагромождение гипсовых фигур, ящиков, всей этой студийной утвари к «нему», но… Как себе позволить — он тут хозяин, он работает, она появилась мешать ему. Надо как-то попрощаться и скрыться как можно быстрей.
