Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне
Гусев осмотрел из окна лежащую перед ним часть улицы Урицкого. Кругом разрушенные дома, почерневшие от пожаров стены, черные проемы окон, таящие опасность. Повсюду кучи мусора от обвалившихся зданий, кое-где на них уже угнездилась хилая травка. Вот пробежала крыса, скрылась в какой-то дырке. Несмотря на войну, жизнь продолжалась. Пусть такая — ущербная, унылая, наполненная страхом, но продолжалась.
Мысленно перекрестившись, Лютый полез из своего ненадежного укрытия в окно, спрыгнул вниз, сразу присел на одно колено, поводя по сторонам автоматом.
Никого.
Не успел он пройти и десятка метров, как чей-то властный голос за спиной приказал:
— Автомат положил!
Вздрогнув, как от выстрела, Павел замер.
«Откуда?! Как я мог пропустить его?! Почему не стреляет?!» — отчаянно метались мысли.
Звенящий от напряжения голос повторил:
— Автомат положил! Дернешься — грохну!
«Вот так номер! Я им живой нужен? На хрена?!» — ошарашенно думал Гусев, пытаясь унять крупную дрожь, вдруг ознобом охватившую все тело.
Он медленно перехватил автомат за ремень, чуть наклонившись, опустил оружие на битый кирпич. Замер напряженной спиной. Все еще ожидая выстрела.
— Ручки-то подними, — насмешливо проговорил неизвестный. — Давай-давай!
«Что делать?! Что делать?!» — панически думал Павел.
Руки сами собой потянулись вверх.
— Вот так! — издевательски продолжал неизвестный. — Повернись медленно.
Гусев повернулся. Быстро, переводя взгляд, осмотрелся, пытаясь понять, где засел опозер, чертыхаясь мысленно — как он мог пропустить врага?!
— Ну, здравствуй, птица перелетная.
«Знакомый?!» — поразился Лютый.
Он стрельнул глазами на голос, идущий из черного зева подъезда разрушенного дома. Его и неведомого противника разделяли какие-то десять метров, не больше. Прежде чем пройти этот подъезд, Павел заглянул в него быстро, убедившись, что никого нет, и вот на тебе!
— Кто ты? — спросил он неожиданно охрипшим голосом. С трудом сглотнул.
— Ай-яй-яй! Нехорошо бывших сослуживцев забывать! — все также насмешливо произнес неизвестный.
В темноте входа показался силуэт в мешковатом комбезе песочного цвета. Штатный армейский бронежилет и каска делали силуэт еще более безликим. Лишь белая повязка на левом рукаве куртки свидетельствовала: этот безликий — враг.
Опозер вышел на свет, встав так, чтобы при необходимости вновь укрыться в подъезде.
Гусев не сразу узнал Мирона Давыдова — командира первого взвода мотострелковой роты, в которой они служили вместе еще до войны. Причиной «неузнаваемости» стала низко надвинутая на глаза каска, дающая на лицо бывшего сослуживца тень от поднявшегося над разрушенным городом солнца. Сегодня впервые за долгое время день обещал быть ясным.
Мирон — тот самый дамский угодник и их любимчик, здорово изменился за время с их последней встречи. Лицо стало грубее, а серые глаза жестче. Не было уже в них той юношеской наивности, что светилась в глазах молодого офицера, с которой он безуспешно боролся, стараясь выглядеть старше и серьезнее, дабы произвести желаемое впечатление на женщин. Война сделала свое дело, Давыдов стал таким, каким всегда хотел казаться.
Автомат бывшего сослуживца бездонным вороненым провалом смотрел на Павла.
Гусев против воли перевел на него взгляд и загипнотизированно уставился в этот провал, не в силах отвести глаз, каждой клеточкой сжавшегося в страхе тела ожидая, что вот сейчас бездонный зрачок расцветет короткой вспышкой — и все…
— Вижу, не ожидал, — скривился в улыбке Давыдов. — Ну, тем приятнее встреча. Не так ли?
— Как же ты у опозеров оказался? — все также хрипло спросил Лютый.
— Обычное дело, — спокойно ответил бывший сослуживец. — Не я один, как ты сам понимаешь. Вся страна теперь за ту или иную сторону… А ты, я смотрю, спешил куда-то? Давай, побеседуем немного, все ж таки не виделись с тех пор, как конвой тебя из общаги нашей увел. Сколько тебе за драку впаяли? Я думал, ты где-нибудь на зоне чалишься, а ты — вот он. Уж не в штрафниках ли ты, часом? Что-то выглядишь больно потрепанным.
— В них, — подтвердил Гусев. — Лишение свободы заменили на штрафной батальон. Давай, потолкуем, коли предлагаешь. Я как раз таки не спешил, могу и задержаться.
Он совсем не собирался рассказывать Давыдову о своей судьбе, но необходимо тянуть время. Авось что-то да изменится.
— Как тебе у опозеров служится? — спросил Павел.
Давыдов опять скривился в улыбке:
— Ты спрашиваешь об этом так, будто я совершил предательство, оказавшись на их стороне.
— А разве нет? — Лютый остро взглянул на собеседника.
— Нет, Гусев, — спокойно и серьезно ответил Давыдов. — Если следовать твоей логике, то полстраны должны быть предателями. Так не бывает.
— Но ты Присягу принимал.
— Я не изменяю Присяге. Я все также служу Родине и народу и хочу, чтобы простые люди жили лучше, чтобы у них появилось будущее, которого их лишила кучка олигархов, хапнувших себе все, что раньше принадлежало государству. Не будем далеко за примером ходить. Скажи, был ли у тебя шанс получить квартиру от родного Минобороны? Я знаю, что ты скажешь, — сертификаты и все такое. А где жить, пока не заслужишь этот сертификат? В засраной гнилой общаге ютиться с женой и детьми? Так это, почитай, всю жизнь. И что, всю жизнь чувствовать себя униженным оттого, что не можешь обеспечить им и себе нормальную жизнь? Ты сам со своей Оксаной не мог отношения наладить, и не в последнюю очередь из-за отсутствия своего жилья. Разве нет?
Не желая ворошить застарелую рану, Гусев не стал отвечать, а спросил:
— Оппозиция твоя что-то изменит, если победит?
Бывший сослуживец опять криво ухмыльнулся:
— А я вижу, ты сомневаешься в правоте федералов! Это ли не показатель? Разве я сейчас ошибаюсь?
Лютый, уверенный, что Давыдов его не отпустит, — ведь враги же! — мучительно соображал, как выбраться из этой ситуации.
А Давыдов, согнав с лица ухмылку, серьезно сказал:
— Изменит ли что-то Объединенная Оппозиция? Ответить честно? Хорошо, отвечу: я не знаю. Но ведь надо что-то делать, Гусев. Надо! Ведь угробили, разворовали страну, унизили народ, довели практически до нищеты и продолжали воровать, почти не таясь. Не так? Так. И ты это знаешь не хуже меня. Что молчишь?
— Тебе так важно знать мое мнение? — спросил Павел и добавил: — Да, ты прав. Но зачем начали войну?!
— Не ты и не я ее начали, но нам с тобой на ней воевать. Вернее, ты уже отвоевался.
Бывший сослуживец посуровел лицом и все же добавил:
— Ну, вот и все. Поговорили, и хватит.
Давыдов замолчал.
Выражение его глаз имело только одно толкование: сейчас он выстрелит.
Павел в страхе сильно зажмурился.
Вдруг почти над самыми их головами с низким тяжелым рокотом пронесся вертолет, поднял завихрения пыли, прочертил развалины стремительной невесомой тенью.
Бывшие сослуживцы непроизвольно пригнулись. Лютый отчаянно выдохнул и метнулся за кучу, образованную обвалившейся стеной. Автоматная очередь грохнула следом, взметнула высокие фонтанчики из мелкого кирпичного крошева и пыли.
Павел совершил еще несколько хаотичных рывков и зигзагов, не веря, что удалось спастись из почти безвыходного положения. Вот только автомат остался там, и сейчас он безоружен. Ощущение — будто голый в толпе. Оставалась единственная надежда, что Давыдов не бросится следом в погоню. Ведь не идиот же он.
Погони и в самом деле не случилось.
Лютый укрылся в каком-то здании, тяжело дыша, привалился к прохладной стене, вслушиваясь в гул канонады и грохот перестрелки у моста.
Чуть успокоившись, Павел почувствовал боль в области левого плеча: рана опять начала кровоточить, пропитала бинт и форменную куртку песочного цвета, давно потемневшую, заскорузлую от пота, пыли и крови. Ноющая рана пульсировала, заставляя стиснуть челюсти. Отчасти это помогало превозмогать боль.
Из головы Гусева никак не выходил разговор с Давыдовым. Кстати, почему он оказался тут, а не у Коммунального моста, где продолжался ожесточенный бой? Вряд ли прячется. Скорее всего, его подразделение приказом оставлено на месте, а он каким-то образом очутился в этих развалинах, отбившись от своих. В ситуации уличного боя, когда хаос — есть некая закономерность ведения боевых действий, и не такое может случиться.
Ведь прав он, черт возьми. Прав! Неудавшееся поколение потомков — лузеров, презрело ценности и идеалы дедов и прадедов, защитивших Родину от фашизма, возродивших ее от послевоенной разрухи, заставивших весь мир считаться со своим мнением. Лузеры забыли, какого они рода-племени и кому обязаны своей жизнью и свободой. «Поколение пепси» вожделенно смотрело в сторону Запада, подбирало объедки с его стола, платя за это своей свободой и самостью. За колу, гамбургеры и жвачку поколение неудачников просрало империю, высосало из нее последние соки, ничего не построило, не добилось. Лузеры все это время жили за счет остатков былой мощи СССР, а потом еще и швырнули истерзанную страну в ненасытную пасть гражданской бойни.
